Страница 82 из 185
Парикмахер Ван Чжао, который толкал перед собой красивую тележку на резиновом ходу, весь путь прошёл без особых приключений, а тут попал в неприятную историю. В провиантской колонне у одной из тележек с деревянными колёсами сломалась ось. Возчик, мужчина средних лет, опрокинул тележку набок, вытащил ось и стал вертеть в руках, пока они не почернели от смазки. В помощниках у него был подросток лет пятнадцати. Голова в чирьях, в уголках рта заеды. Рубаха без пуговиц подпоясана пеньковой верёвкой.
— Ну что там, пап? — спросил он.
— Ось полетела, сынок, — помрачнел отец.
Они вдвоём сняли огромные, окованные жестью колёса.
— И что теперь? — спросил парень. Отец сошёл на обочину и стал вытирать испачканные смазкой руки о жёсткую кору тополя:
— А что тут придумаешь!
В это время откуда-то из головы колонны, скособочившись, подбежал однорукий ганьбу в старой армейской гимнастёрке, в шапке на собачьем меху и с «маузером» через плечо.
— Ван Цзинь! — заорал он. — Ван Цзинь! Почему покинул колонну? А? Почему покинул колонну, спрашиваю! Хочешь нашу Железную роту опозорить?!
— Ось полетела, политинструктор… — мрачно буркнул Ван Цзинь.
— И полетела, как идти в бой — ни раньше, ни позже? Разве не было велено проверить тележки загодя? — Политинструктор расходился всё больше и, размахнувшись единственной, необычно сильной рукой, ударил Ван Цзиня по лицу.
Ахнув, тот опустил голову, из носа заструилась кровь.
— Ты чего отца ударил! — бесстрашно подступил к инструктору паренёк.
Ганьбу опешил:
— Это случайно, будем считать, я неправ. Но если не доставите провиант вовремя, пристрелю обоих!
— Мы же не нарочно сломали эту ось, — не уступал юноша. — Семья у нас небогатая, тележку и ту одолжили в семье тётушки.
Чтобы остановить кровь, Ван Цзинь вытянул из рукава куртки на подкладке кусок свалявшейся ваты и прогундосил:
— Где же ваша справедливость, политинструктор?
— А что такое справедливость, по-твоему? — аж потемнел лицом тот. — Доставить провиант на передний край — справедливо, не доставить — несправедливо! Нечего мне тут языком чесать! Хоть на горбу тащите, а чтобы сегодня же двести сорок цзиней проса были в Таогуане!
— Политинструктор, вы вот всегда говорите, что нужно смотреть на всё реально, — не унимался Ван Цзинь. — Это же двести сорок цзиней… Сын ещё ребёнок… Умоляю вас…
Политинструктор поднял голову, посмотрел на солнце, потом бросил взгляд на часы и огляделся. Сначала его глаза остановились на нашей тележке с деревянными колёсами, а потом на тележке Ван Чжао с резиновыми.
Ван Чжао парикмахер умелый, и денежки у него водились. Жил он один и тратил их только на свои любимые свиные головы. Упитанный, квадратная голова с большими ушами, гладкая кожа — сразу видно, не сельский труженик. На тележке у него с одной стороны стоял ящичек с парикмахерскими принадлежностями, с другой лежало цветастое одеяло, завёрнутое в собачью шкуру. Изготовленная из чёрной акации и покрытая тунговым маслом, тележка поблёскивала золотом. Она не только смотрелась красиво, от неё ещё и запах исходил приятный. Перед тем как отправиться в путь, Ван Чжао подкачал шины, и тележка легко двигалась по укатанной дороге, чуть подпрыгивая на камнях. Сам он был мужчина крепкий, за пазухой держал бутылочку вина и через каждые несколько ли отвинчивал пробку, чтобы сделать пару глотков. Шагал бодро, распевая песенки, без натуги и не торопясь, — ну просто аристократ среди беженцев.
Политинструктор крутнул зрачками и с ухмылкой направился к обочине.
— Откуда идёте? — дружелюбно поинтересовался он.
Никто не ответил. Потому что, задавая этот вопрос, он уставился на ствол тополя, о который только что вытирал руки Ван Цзинь и на котором остались чёрные следы смазки. Серебристо-серые тополя теснились рядом друг с другом, и их длинные величественные ветви, казалось, тянулись до самого неба. Взгляд инструктора быстро переместился на Ван Чжао. Добродушная ухмылка тут же исчезла и сменилась довлеющим, как горная вершина, и сумрачным, как старый храм, выражением.
— А ты из каких будешь? — вдруг вопросил он, буравя глазами широкое лоснящееся лицо.
Ван Чжао в растерянности отвернулся, не зная, что и сказать.
— По виду ты если не помещик, то из зажиточных, — чеканил политинструктор, — а если не из зажиточных, то лавочник. Как ни крути, никак не из тех, кто зарабатывает на жизнь в поте лица. Паразит — вот ты кто, и живёшь за счёт эксплуатации других!
— Вы несправедливы ко мне, начальник, — запротестовал Ван Чжао. — Я парикмахер и зарабатываю на жизнь своим умением. В доме у меня две убогие комнатушки, земли нет, ни жены, ни детей. Сам наелся — вся семья неголодна. Сегодня поел, а завтра уж как бог даст. Меня намедни в районной управе зарегистрировали как мелкого ремесленника, что приравнивается к крестьянину-середняку, а это ведь основная сила!
— Чушь! — отрезал безрукий. — Ты, я погляжу, здоров языком чесать, чистый попугай, да вот только разговорами Тунгуань[122] не преодолеешь. Твою тележку мы реквизируем! — Он повернулся к Ван Цзиню с сыном: — Быстро сваливайте просо и грузите вот на эту тележку.
— Да я полжизни копил, чтобы купить её, начальник, — заныл Ван Чжао. — Разве можно обирать бедняка?
— А я для победы руки не пожалел! — разозлился безрукий. — Сколько она стоит, твоя тележка? На передовой бойцы ждут провиант, а ты ещё смеешь сопротивляться?
— Но мы же с вами не из одного района, начальник, — не унимался Ван Чжао. — И даже не из одного уезда. По какому праву вы реквизируете у меня тележку?
— Причём здесь район или уезд? Всё для тех, кто на передовой.
— Нет, так не пойдёт, — заявил Ван Чжао. — Я своего согласия не даю.
Безрукий встал на одно колено, достал авторучку и стащил зубами колпачок. Потом взял четвертушку бумаги, положил на колено и принялся писать вкривь и вкось иероглифы.
— Как тебя зовут? Из какого уезда и района?
Ван Чжао назвал.
— Мы с вашим начальником уезда Лу Лижэнем старые боевые друзья, — сказал безрукий. — Кончится бой, передашь ему эту бумажку, и он выделит тебе новую тележку.
— А вот это тёща начальника Лу и её семья! — указал в нашу сторону Ван Чжао.
— Будьте моим свидетелем, уважаемая, — обратился к матушке безрукий. — Скажете, мол, обстановка была критическая, что Го Мофу, политинструктор восьмой роты полка трудового ополчения штаба поддержки передовой Бохайского района, одолжил одну тележку у вашего земляка Ван Чжао, и попросите Лу Лижэня разобраться с этим за меня. Вот и отлично! — Безрукий сунул клочок бумаги в руку Ван Чжао и рыкнул на Ван Цзиня: — Ну чего здесь топчетесь? Не доставите провиант вовремя, плетей огребете оба, а я, Го Мофу, под расстрел пойду! Быстро скидывай барахло! — уставил он палец в нос Ван Чжао.
— А я как же, начальник? — нудил тот.
— Ежели не устраивает, можешь пойти с нами. У нас в роте от одного лишнего рта не убавится, — предложил политинструктор. — А кончится бой — потащишь свою тележку обратно.
— Но я только что бежал оттуда, начальник… — захныкал Ван Чжао.
— А может, достать пистолет и уложить тебя, а? — Рассвирепел инструктор. — Мы за революцию кровь проливаем и жизни отдаём, а тут столько возни из-за твоей тележки!
— Будьте моим свидетелем, уважаемая! — жалко промямлил Ван Чжао, обращаясь к матушке.
Матушка кивнула.
Ван Цзинь с сыном весело зашагали вперёд, толкая перед собой тележку Ван Чжао.
Безрукий вежливо кивнул матушке и бросился догонять свою колонну.
Ван Чжао уселся на одеяло, сморщившись, как обезьяна, и бормоча себе под нос:
— Ну почему я такой невезучий! С другими ничего не приключается, а я обязательно во что-нибудь вляпаюсь! Кому я что не так сделал? — Слёзы текли по его толстым щекам.
Наконец мы добрались до подножия большой горы, и широкая дорога разошлась на десяток тропинок, вьющихся вверх по склону. К вечеру, в мрачных, холодных сумерках, беженцы собрались, чтобы обменяться противоречащими одна другой новостями. Каких только диалектов здесь не звучало!
122
Тунгуань — застава, стратегически важный пункт между восточной и западной частями Древнего Китая.