Страница 14 из 38
— Пошли! — приказал Петр и, пропустив Васю впереди себя, толкнул его в спину. — Иди, иди, шевелись!
— Вася, постой! — крикнула вбежавшая Шура. — Хозяйка велела, чтобы сегодня ты мне помогал.
Вася заметил, как Шура переглянулась с Анисьей и торжествующе посмотрела на Петра.
— А конюшню кто чистить будет? — заартачился Петр.
— Кто доселе чистил, тот и почистит, — нараспев ответила Шура и потащила Васю во двор.
На протянутых веревках висели яркие узорчатые ковры, которые Вася принял за одеяла.
— Да нет! — засмеялась Шура. — Это ковры турецкие! Тяжеленные — страсть! Пока дотащишь, все руки обломаешь!
Вася заволновался:
— Из Турции? А я знаю про Турцию...
Одно за другим в памяти вспыхнули названия: Баязет, Адрианополь, — и горячее воображение мальчика развернуло перед Шурой картину заморских городов, разостлало прямо на улицах такие же ковры, какие покачивались на веревках. На коврах, ноги калачиком, сидели носатые турки в красных фесках и курили длинные трубки. А неподалеку от них оборванные голодные болгары пели жалобные песни...
— Ой ты! — испугалась Шура. — Заговорились мы с тобой, а дело стоит!
Во дворе раздалась словно пушечная пальба, так по крайней мере казалось Васе, когда они с Шурой плетеными лопаточками начали лупить по коврам.
— А ты потом доскажешь про турок?.. Хорошо рассказываешь, так бы сидела и слушала.
— Ладно! — обещал польщенный Вася.
Потом они кряхтя втаскивали ковры в дом. Некоторые вешали на стены, другие раскатывали по полу.
В комнатах запахло зимним снежным воздухом. Вдоль стен выстроились раскоряченные кресла, обитые бордовым плюшем. Между ними на высоких тумбочках стояли ветвистые подсвечники, держали их золотые мальчонки нагишом, только пузо у них было перевязано то ли платком, то ли полотенцем...
Шурочка повертелась перед большим, до самого полу, зеркалом в раме из золотых цветов и яблок и убежала в другую комнату. Вася тоже подошел к зеркалу. Он никогда не задумывался над своей внешностью. В темный осколок, бывший у них дома, Вася заглядывал только в случае появления нового синяка под глазом или на лбу.
В непонятной глубине большого зеркала перед Васей стоял невысокий тщедушный мальчишка, в линялой ситцевой рубахе и домотканых штанах. Кое-как откромсанные отцом вихры завивались баранками в разные стороны. Недовольно надутые пухлые губы, аккуратненький нос и нежный румянец на щеках ужасно не понравились Васе. «Правду тетка на пароходе сказала, и впрямь на девчонку похож». Хмуроватые глаза критически рассматривали Васю из-под темных, прямых, сросшихся над переносицей бровей.
«Не, брови не девчачьи...» — обрадовался Вася и дружелюбно кивнул улыбавшемуся отражению.
— Сам с собой здороваешься? — Сзади своего отражения Вася увидел толстую старуху в господском черном платье, расшитом блестящей тесьмой, а на голове у старухи была повязанная по-деревенски синяя косынка в черную горошинку.
Вася повернулся:
— Я не здоровался, я на себя смотрел... Я тут в мальчиках!
Старуха чуть-чуть улыбнулась:
— А я тут в хозяйках... Как тебя зовут?
— Вася. Василий!
— И чего же ты тут делаешь, Вася-Василий?
Вбежала Шура:
— Анна Спиридоновна, мы с ним ковры чистили. Сегодня хорошо, снежок свежий выпал — я и подумала: ковры-то у нас, считай, третью неделю не выветривались.
Старуха ткнула Шуру пальцем и засмеялась:
— Закружилась ты, Шурка! Какие три недели, когда в прошлую пятницу уборку делали?
— А, наплевать! — завертелась Шура. — Чего мне, рук своих, что ли, жалко? А зато как хорошо-то, в комнатах воздухом вольным пахнет!
— Ну, твое дело! Сама себе работу выдумываешь. Как хочешь, так и делай, — отмахнулась хозяйка и попрекнула: — А вот чаю мне небось забыла принести. С утра голову ломит. Подай в спальню, лимончика не забудь.
— Это хозяйка наша — Анна Спиридоновна. Хорошая, не зловредная! — глядя вслед старухе, зашептала Шура.
— А хозяин? Шура скривилась:
— Черт моленный! На году четыре раза к исповеди гоняет, замучил прямо! Поживешь — увидишь!
Вася дотронулся до Шуриной руки.
— А ты, значит, наврала, что хозяйка велела мне с тобой ковры чистить?
Шура фыркнула:
— Ну да, наврала. Чтобы ты сегодня Петру не достался. Он бы тебя для первого дня так заездил работой, что ты бы домой на карачках пополз. Ох и змей-человек! Ты ему не больно спускай, если придираться станет.
— Сынок, — попросила Анисья. — Наноси воды, вот ведра.
Колодезь находился во дворе около забора, там же, где были привязаны четыре большущие собаки. Хоть Вася и не трусливого десятка, но страховидные лохматые псы, мимо которых надо было пройти, привели его в замешательство. А собаки, бросившись к нему, вдруг припали на передние лапы и тоненько заскулили. «Голодные, жрать хотят», — пожалел их Вася и, набрав воды, бегом пустился на кухню.
— Ты чего? Ай на пожар воду носишь, все бегма да бегма? Ты степенно таскай, не то притомишься, — пожурила Анисья запыхавшегося мальчика.
— Тетя Анисья, собаки визжат. Может, они голодные?
— Глянь, между дверей бадейка стоит. Ежели пустая, — значит, Петр кормил.
Бадья была до краев наполнена корками, костями и другими объедками, но все это уже замерзло.
— Ирод, сущий ирод, — ворчала Анисья. — Лень собак накормить. Заморозил все. Давай я хоть на шесток поставлю, разогрею.
Пока Вася носил воду, собачий корм оттаял, и он понес его собакам.
— Ну пошли, пошли! — отбивался Вася от собак, которые, наевшись, лезли к нему обниматься и норовили лизнуть в лицо.
Анисья, стоя в дверях, ахала и приговаривала:
— Что ж такое? Николи они так не ласкались ни к кому!
— Кхи-кхи-кхи, — раздался сзади Анисьи кашель хозяина. Пармен Ефимович самодовольно улыбался. — Собака зверь чуткий. К плохому человеку ни за что ласкаться не станет. Это и в науке доказано... Значит, хорош мальчонка попался, не жиган какой-нибудь.
— Работящий! Минутки не посидит! — горячо подхватила Анисья и, умильно вздохнув, польстила: — У вас, Пармен Ефимович, все говорят, золотой глазок на людей!
— Подь-ка сюда! — подозвал хозяин Васю. — Вот тебе на леденчики! — Он» сунул Васе серебряный гривенник.
— За то даю, что вижу твою жалость к тварям бессловесным. О-хо-хо-хо! Воистину в писании сказано: «Блажен муж, иже и скоты милует». Что теперь тебе надо ответить? — уставился он на Васю.
Из-за спины хозяина высунулась смеющаяся Шура.
— Аминь, — подсказала она одними губами.
— Аминь? — вопросительно повторил Вася.
— Смышлен!
Весть о том, что Васю отдали Залогину, переполошила всех ребят. Собравшись на углу, они опасливо косились на каменный дом и взволнованно обсуждали происшедшее. Васята влез на спину Гриши Бумагина, уцепился за верх забора, но в ту же минуту там загромыхали цепи и так яростно залаяли собаки, что Васята соскочил, не решившись заглянуть на страшный двор. Сколько ни прислушивались ребята, голоса Васи слышно не было. Полные самых мрачных предчувствий, они топтались около мостика, по которому обязательно должен пройти Вася, возвращаясь домой.
— Помните, как колдун летом Еньку разул? — вспомнил кто-то.
Перед лавкой Залогина был палисадник, в котором росли высокие желтые цветы — золотые шары. Один раз Енька не удержалась, просунула руку и сорвала один цветок. В ту же минуту ее крепко ухватили за ухо. Это был сам Залогин.
— Ты зачем цветы рвешь?
Енька, обомлев от испуга, прошептала:
— Он красивенький...
— Разувайся, сопливка! — приказал колдун и сам сдернул с Еньки башмаки. Эти башмаки принесла Еньке мать. Она кому-то стирала, и с нею расплатились всяким старьем. Башмаки были почти новые, и Енька ужасно форсила.
Залогин унес их в лавку. Енька бросилась за ним. В дверях стоял приказчик и, задрав ногу, загораживал вход. Енька била кулаками по сапогу приказчика, пытаясь даже укусить его.