В небе Украины

Тем временем Савелий Маркович присел возле летчика и спросил:

— Как звать-то?

— Захар, — едва слышно ответил летчик. — Значит, у вас русские имена тоже есть, — удивился Савелий. — Голова болит?

— Шумит, — не узнавая своего голоса, прошептал Хитали.

Мальцев какое-то время молчал, внимательно осматривая раненого, затем ласково потрепал по плечу и проговорил:

— Крепись, сынок, не у одного тебя горе, по всей нашей земле оно.

Пока Наташа накладывала на ногу жесткую повязку, обсуждали, куда спрятать летчика. Решили укрыть его в погребе. Подняли две половицы, и Савелий Маркович, осторожно придерживая юношу, спустился с ним вниз. В погребе была кромешная тьма и сыро, как в склепе. За войну Хитали видел всякое, но в погребе сидеть не доводилось.

Оказавшись в темноте, Захар услышал, как на крышку погреба надвинули что-то тяжелое, видно, большой деревянный сундук, стоявший в углу хаты. Затем раздались другие звуки. Эхом доносилась дробная скороговорка коротких пулеметных очередей. Сильно гудели моторы, наверное, гитлеровцы вошли в село. Слышно было, как содрогалась земля от проходивших мимо хаты танков. Засыпая, Хитали видел перед собой взволнованные глаза Наташи. Один раз такие глаза увидишь и всю жизнь помнить будешь. В голове звучал ее нежный голос: «Лечить будем».

Очнулся от доносившихся голосов. Прислушавшись, понял: случилось то, чего он больше всего опасался, — в хату ворвались немцы. Раздались злобные гортанные выкрики. Хлопнула кованая железом крышка сундука, посыпались на пол какие-то вещи.

— Что вы ищете? — услышал он полный негодования голос Екатерины Митрофановны.

— Если не скажешь, где спрятан летчик, — донеслось до Захара, — мы всех вас расстреляем!

Говоривший замолчал, видимо, наблюдая за впечатлением, которое произвели его слова.

— Одним словом, — зло обронил тот же голос, — тебе придется плохо, если не будешь вести себя, как добрая христианка. А быть христианином — значит помогать немецкому командованию, говорить правду. Да известно ли тебе, что за укрывательство советских командиров грозит смерть? Да, да, смерть! Всем, в том числе и твоим детям!

Над головой ходуном заходили, жалобно застонали половицы. Захару потребовалось немало усилий, чтобы подавить охвативший было его страх. Боялся не за себя — за мужественную женщину и ее детей.

После некоторого молчания вдруг снова раздался гортанный голос. На этот раз он был приторным и сладким.

— Сынок, помоги своей маме. Скажи, где спрятан дядя, и мы уйдем от вас.

После небольшой паузы, показавшейся для Захара вечностью, до его слуха донесся детский голос:

— Нема у нас дяди.

Кто-то грубо выругался. Послышался шлепок, один, другой; мальчика били. Раздался детский плач.

— Зачем бьешь ребенка?! — вступилась мать.

Невыносимо было слышать все это и ощущать свое бессилие. Хотелось вскочить, одним махом подняться по лестнице и разрядить по насильникам обойму!

— Будешь говорить?! — свирепел все тот же голос.

— Я все сказала.

Послышался удар. Хитали показалось, что кто-то упал на пол и тихо застонал. По вискам стекал пот, липкий, холодный. Все чувства были обострены, тело дрожало от нервного перенапряжения.

Очевидно, было уже за полночь, а фашисты все еще не уходили. Несколько часов подряд они рыскали по хате и вокруг нее, надеясь найти летчика. В их голосах и гортанных выкриках было что-то страшное, дикое. В какой уже раз слышал он все тот же злобный голос:

— Тебе ничего не будет, скажи, где он прячется?

Надежды на то, что немцы уйдут, уже не было, и он стал готовиться к решительному бою. Теперь для Захара ясно, какую он совершил ужасную ошибку, согласившись спуститься в погреб. Судя по голосам, в хате было около десятка посторонних людей. Хитали внимательно вглядывался в окружающий мрак, мысленно пытался представить себе их. Он с большим трудом сдерживал себя, чтобы не выйти преждевременно. Тогда конец не только ему, но и всей семье. Екатерина Митрофановна не проронила ни одного лишнего слова. Она снова и снова повторяла то, что уже говорила раньше. Эта женщина оказалась сильнее непрошеных гостей, и в этом скоро убедились незадачливые пришельцы. Потеряв терпение, они пошли на крайности. До Хитали донесся крик. Затем послышались частые удары. И опять раздался тот же голос:

— Солдаты для тебя перед окном яму роют. Говори! На виселицу вздернем!

Опять послышались удары. А затем крики:

— На виселицу ее, суку… Да и щенят туда же…

Говоривший злобствовал, стучал ногами. В конце концов немцы ушли, очевидно, поверив в то, о чем так единодушно твердили Шляпкины. Так закончился первый день пребывания Хитали в Михайловке.

Начались дни тревожного ожидания, наполненные заботой со стороны Шляпкиных и Мальцевых. Именно эти две семьи взяли опеку над летчиком. Со временем они перевели его в старый, полуразрушенный сарай, носили ему туда пищу и лекарства.

Наступил ноябрь. Небо совсем поблекло и потемнело, холодный ветер гнал колючую поземку. В сарае стало холодно. И хотя летчик был в добротном полушубке, в валенках, все же чувствовал холод, особенно ночью, когда усиливались морозы.

Захар часами неподвижно лежал на сеновале, уткнувшись в пахучую сухую траву. Порой ему казалось, что это сон, в который он погрузился в тот октябрьский день 41-го.

Наверное, так уже устроен человек, что все самое хорошее в полной мере оценивается им только на расстоянии. Не было, пожалуй, такого дня, чтобы мысленно не побывал Хитали в своем полку, не повстречался со своими товарищами.

Скорее, скорее бы зажили раны! И тогда — снова в свой полк!

Находясь в полном одиночестве, Захар прислушивался к малейшему шороху, который доносился до него. Но кругом стояла тишина. Словно все забыли о нем. Самому выглянуть на улицу нельзя — в селе хозяйничали фашисты.

В такие минуты он с тоской смотрел на безмолвную дощатую дверь сарая. Но вот дверь открывалась, и на пороге появлялась Наташа. Невысокая, гибкая, с фигурой гимнастки, она научилась бесшумно проникать в сарай. Черный локон, выбившийся из-под платка, падал наискосок на высокий чистый лоб. В больших глазах тревога за него, Захара. Остановившись на пороге, Наташа искала его глазами, а увидев, что Хитали есть, жив, вся сияла от радости. Обычно, справившись о его самочувствии, Наташа начинала рассказывать новости, которых с таким нетерпением ожидал раненый. Она рассказывала, что происходит в селе, какие слышны вести с фронта, о действиях местных подпольщиков.

Они часто говорили о смысле жизни, о счастье. Наташа, как могла, пыталась приободрить летчика, вселить в него уверенность в скорое выздоровление, в то, что он снова будет в небе бить ненавистных фашистов. Она начала приучать его ходить, несмотря на острую боль в ноге. Тренировка проводилась с неумолимой строгостью — каждый день не менее двух часов.

Стиснув зубы, чтобы не стонать от боли, Хитали стоически выдерживал, казалось бы, немыслимые перегрузки, шагал в темноте от одной стенки к другой, балансируя руками в воздухе, как акробат на канате.

Безмерно радовались Наташа, Екатерина Митрофановна, Савелий Мальцев и те, кто помогал прятать летчика, когда, плача от радости, Захар сообщил им; что ноги начинают слушаться и он несколько шагов сделал сам, без помощи посторонних.

Как-то, придя в сарай, Наташа поразила Захара своим мрачным видом. В глазах девушки стояли слезы, а лицо было печальным и строгим.

— Что-нибудь случилось? — с тревогой спросил Захар.

Не глядя на него, девушка проговорила:

— Связной пришел!..

— Вот здорово! — вырвалось у Захара.

От избытка чувств он не в состоянии был сказать еще что-нибудь и только горячо пожимал руку девушки. Еще бы! Ведь он так давно, с таким нетерпением ожидал этого дня.

— Скорее, скорее, — торопил он, готовый прыгать от неожиданно нахлынувшего счастья.

Но стоило только взглянуть на Наташу и встретиться с ее потухшим взором, как становилось неловко за свою неуместную радость. Предстояло расставание. Что сказать ей в утешение? Какие слова найти, чтобы девушка поняла его и порадовалась вместе с ним?