В небе Украины

Другой самолет давным-давно закрутило бы в штопор. Но «ильюшин» устойчив и удивительно надежен в полете. Нажав ручку управления вправо и поставив левую ногу до отказа вперед, Хитали пытался сбить с мотора пламя. Едкий дым горящего масла заполнил кабину. Нечем дышать. А над головой кружат «мессершмитты», они прижимают его к земле, настойчиво указывая в сторону своего аэродрома, где чадят догорающие бомбардировщики. Им не терпится посадить «ильюшина» и взять летчика живым. Хитали это прекрасно понимает.

В голове невольно пронеслось: «Неужто все?». Правда, он все еще надеялся на сердце самолета — мотор, думал, что протянет с десяток минут. Но этого не случилось. Невозможно было вдохнуть жизнь в горящий двигатель.

Несколько долгих минут подряд летчик бросал самолет из одного крена в другой. Нос «ильюшина» то поднимался над горизонтом, то неожиданно резко падал куда-то вниз. В груди захватывало дыхание, дым заполнял кабину самолета, который все чаще вздрагивал. И среди всего этого пугал непривычный звук мотора — скрежет металла.

Самолет резко пошел вниз. Вот и земля. Уже не плывут, а несутся стремительно навстречу перелески, овражки, извилистая лента реки. Глаза привычно выискивают ровное место. Наконец ощущение, что земля под тобой. Неровная полоска, грубое касание колес, резкое торможение. Побелевшие от натуги пальцы отпустили ручку управления. Откинув назад фонарь кабины, Хитали выскочил из горящего самолета. Нестерпимо жгло руки и лицо. Загорелся комбинезон, по спине вспышками пробегал огонь. Сбросив шлемофон, он ощупал плечи, руки, грудь, схватился за кармашек гимнастерки: партбилет! Обычно перед вылетом он оставлял его у комиссара, а сегодня взял с собой.

Надо было бороться за жизнь.

«Надо!». Это слово чаще всего говорят вслух перед выполнением боевого задания, как клятву перед строем; оно вошло в обиход летчиков как приказ — строгий и неумолимый. Любое другое слово, пусть самое красивое, показалось бы фальшивым. Это же слово, по-военному строгое и суровое, являлось для летчиков своего рода законом.

Теперь надо бежать. Скорее! Скорее добраться до речки и спрятаться в кустах.

Слева небольшой галечный плес, справа кустарник. Хитали быстро нырнул в кустарник. Ветки секут лицо, бешено колотится сердце. А тут еще резкая боль в правой ноге.

Обессиленный, он прижался к влажным стеблям кустарника, В голове хаотично теснились мысли. Две недели назад ему исполнилось восемнадцать. В семье был третьим. Самым младшим. Мать долго отговаривала его, чтобы не шел в летное училище, но Захар был неумолим и добился своего. С началом войны полк получил самолеты «Ильюшин-2» и был переброшен на юго-западное направление. За эти три с половиной месяца Захар скитался по многим аэродромам. Прошел, как говорят, огонь, воду и медные трубы. Летать приходилось много. Уставал за день до чертиков, но не жаловался. В конце сентября приняли в партию. Капитан Феденин, рекомендовавший его, сказал: «Теперь ты коммунист, и спрос с тебя двойной».

И вот он здесь и не может тронуться с места, будто прикипел к земле. А товарищи по полку давным-давно на своем аэродроме.

Время от времени доносятся редкие выстрелы, слышится лязг металла, грохот машин. Это подает голос ненавистный враг.

Захар изо всех сил старался отползти подальше от дороги. Полз до изнеможения вдоль реки, сквозь густой кустарник.

На горизонте вспыхивали зарницы. От этих сполохов мгновениями на реке делалось светло.

Чтобы сбить со следа возможных преследователей, нужно перебраться на противоположный берег речки. Но как это сделать? Хватит ли сил?

Кое-как прополз первые две сотни метров. Осенняя прохлада охлаждала разгоряченное лицо, и струйки пота, бегущие из-под шлемофона, казались холодными и липкими. Сознание время от времени сверлила Я страшная мысль: «А вдруг схватят фашисты?». И рука сразу же тянулась к пистолету.

Когда уже совсем обессилел, стал перекатываться с боку на бок. Резкая боль в ноге не давала двигаться. Ощупал ногу и понял, что ранен. Но он не мог, не имел права отступить, смириться. Он обязан драться до последнего дыхания и не отступать перед любыми трудностями.

Под покровом ночи Хитали удалось, наконец, перебраться на противоположный берег речушки. Укрывшись в глубоком овраге, он прислушался и напряг зрение. Вроде кто-то идет… Попытался приподнять голову, но силы покинули его: шею точно зажали в тиски, а по коже от лица до колен поползли мурашки.

Вдруг наступила тишина, и не то во сне, не то наяву он увидел над собой склоненное лицо женщины. Прохладная и легкая, совсем как у матери, рука легла на его пылающий лоб.

Если бы он мог открыть глаза и взглянуть на своих спасителей, то увидел бы настороженные лица мужчины и женщины. Они-то и подобрали летчика.

Всякий раз, думая о советских людях, оставшихся на оккупированной территории, невольно удивляешься, как это им удавалось поспевать в самые трудные минуты, когда особенно нужна была их помощь? Смелость? Незаметная, на мой взгляд, будничная жизнь наших людей, оказавшихся на временно оккупированной территории в годы войны, была соткана из беспокойства, из бесконечных тревог за тех, кто сражался за них на земле и в воздухе. И поэтому они так спешили на помощь попавшим в беду, и поэтому они всегда вовремя оказывали ее нуждающимся.

Когда жители села Михайловка увидели горящий самолет, они сразу бросились на поиски летчика, чтобы укрыть его от врагов. О себе тогда никто из них не подумал. Так поступили Савелий Маркович Мальцев и его жена. Так поступила и колхозница Екатерина Митрофановна Шляпкина, мать пятерых детей.

Разные встречались на нашем пути люди. Были и такие, что безразличны ко всему, рядом с ними не согреешься в трудный час, от них не услышишь слова участия, не дождешься помощи. Но, к счастью, таких было очень мало.

В большинстве же люди, оставшиеся не по своей воле под пятой фашистов, воспринимали горе отступления советских войск как свое горе, чутко откликались на тревожный сигнал о помощи.

Шляпкина и Мальцев, не задумываясь о последствиях, сделали все, чтобы спасти советского сокола. На счету у них были минуты, а может, и секунды, а летчик не мог двигаться. Его надо было довести до хаты, а там, в селе, немцы. Однако думать некогда. Кое-как, где ползком, а где перебежками дотащили летчика до хаты Шляпкиной. За окнами рыщут фашисты, слышится стрельба, ухает артиллерия, доносится надрывный треск мотоциклов. Комья земли разлетаются из-под гусениц танков, которые того и гляди раздавят хату, как яичную скорлупу. А в это время в хате находится окровавленный, промокший с головы до ног советский летчик.

…И вот Хитали в хате Шляпкиных. Хата просторная, уютная. Неровным светом освещает комнату керосиновая лампа, за перегородкой у печки возится дочь Екатерины Шляпкиной шестнадцатилетняя Наташа.

С началом войны оборвалась ее учеба в фельдшерской школе, но кое-чему она успела научиться, и к ней нередко обращались соседи за медицинской помощью.

У Наташи большие, честные глаза, взгляд их смелый, открытый. Увидев, как Савелий Мальцев кивнул в сторону раненого летчика, Наташа сразу поняла, что ей делать. Она вскипятила воду, достала чистое полотенце, извлекла из тайничка спрятанные пузырьки с лекарством. Приблизившись к раненому, осмотрела его рану, затем, застенчиво улыбнувшись, проговорила:

— Сейчас лечить будем…

Слова эти были сказаны ласково, но твердо. Весь вид девушки, серьезный и встревоженный, не мог не насторожить Захара.

— Что у меня с глазами? — спросил обеспокоенно Захар.

— Ничего страшного, — успокоила его девушка, — Сейчас промоем, и все пройдет.

Наташа начала обрабатывать лицо раненого. Делала это умело, будто всю жизнь только и занималась ранеными. А сама в это время думала о дымном небе, движущихся нескончаемым потоком немецких танках, которые грозно рычали, неуклюже проползая мимо их хаты. Против своры фашистов ушли сражаться ее отец, старший брат, товарищи по школе.