Страница 66 из 71
После краткого раздумья Прокопий заговорил:
— Во-первых, нам больше всего не хватает советчиков, наставников, подкованных агитаторов. То, что вы, Григорий Иванович, приехали с агитпоездом к нам, большое дело… Разговоры про агитпоезд идут по всей округе. Скажите, пожалуйста, сколько за время, пока вы тут, сдано вам оружия и боеприпасов, отобрано без сопротивления у кулаков и неустойчивых элементов, сколько подброшено тайком?
— Сегодня на рассвете разгрузили третью подводу, — ответил Петровский. — А еще для Красной Армии привезли теплую одежду и обувь, собранную у населения.
— Это, Григорий Иванович, наглядное доказательство того, что враг заколебался, увидев вас на глухом полустанке, уверовал в силу Советской власти, струхнул. «Коли сам председатель ВУЦИК приехал в такую глушь, значит, у большевиков дела завинчены туго», — размышляет и свой и чужой. А то всякая сволочь распускает молву о том, что Советы собираются ввести разверстку на материнское молоко и женские волосы.
— Как вам кажется, Прокопий, вы все сделали на своем посту, что должен был сделать большевик на руководящей работе в селе?
— Нет, я далек от такой самоуверенности. Мне часто приходится действовать не так, как подсказывает сердце, а с оглядкой на ситуацию, дипломатично…
— Например? — поинтересовался Петровский.
— А чего же… Сожгли кулаки хату нашего незаможника. Мне бы сжечь их всех вместе, этих кулаков! Но у меня еще не на кого опереться. Каждый бедняк в отдельности — мне верный друг, но все они пока не объединены настолько, чтобы представлять собой боевую политическую единицу, пока что это не порох в патроне, а отдельные порошинки. И кто знает, чья бы взяла, если б я дал бой такой силище на хуторах, как кулачье? И пришлось мне всего-навсего сообщить об этом соответствующим революционным властям в город.
— Баба Елисеиха из вашего села — знаете такую? — рассказала мне, будто вы не заступились за вдов, когда Харлампий, словно в насмешку, отрезал для них неудобный клин земли. Так ли это?
Прокопий усмехнулся.
— Елисеиха из верных бедняцких кадров села, она самая активная из них. Было такое… А сегодня мне передавали, что женщины решили сообща засеять поле озимой пшеницей. И еще, Григорий Иванович: самодеятельный музыкально-драматический кружок при хате-читальне просит вашего разрешения приехать к агитпоезду с концертом.
— В любое время! Всегда рады будем приветствовать их!..
После обеда к паровозу прибыли подводы с сухими дровами от Прокопия.
На второй день рано утром легкий ветерок донес до Петровского задорный мотив песни.
— Горнист, — весело крикнул Григории Иванович, — труби сбор!
Андрей Чубок схватил горн, в один миг взлетел на взгорок и громко затрубил. Из вагонов высыпали люди.
И сейчас же из леса вышла, одетая в яркое и цветастое, толпа девчат и парней. Впереди шествовали музыканты. Тонко и нежно выводила скрипка, в ее задумчивую мелодию вливался размеренный бас, а их гармонию дополнял гулкий бубен с заливистыми колокольцами.
Впереди с высоко поднятым красным флагом выступала девушка в венке из полевых цветов, в лентах и монисте, в новой, красиво облегающей стан корсетке и нарядной паневе.
Петровскому вдруг вспомнились его первая прогулка в Монастырский лес в Екатеринославе со Степаном Непийводой, золотая юность, жар души, горячие споры. Он подумал о том, что революция принесла молодость не только всей стране, но и ему, рядовому ее солдату. И он готов преодолеть любые трудности, чтобы на его земле расцвели сады, посаженные заботливыми руками строителей новой жизни, о которых мечтал, за которые боролся, ради которых погиб прекрасный боец за свободу Федор Дудко.
Девушка с флагом на миг заколебалась, кому его отдать, но тут подоспевший Прокопий показал на Петровского.
Пыталась вспомнить заученное приветствие, но оно вдруг вылетело из головы. Она не растерялась и, передавая флаг Петровскому, проговорила слова, которые ей подсказало сердце:
— Мы не знаем, как вас надо приветствовать, дорогой Григорий Иванович, но мы вас очень любим! Спасибо, что вы приехали к нам!
— Сердечно благодарю вас от имени всех! — сказал Петровский, принимая из рук девушки знамя.
Дружно ударил хорошо слаженный сельский оркестр, ему вторил на своей трубе горнист.
Артисты тем временем спешно переодевались в вагоне-росторане, готовясь показать интермедию про кулаков и Врангеля.
Когда из вагона начали вылезать «пузатые кулаки», выскакивать «проворные красноармейцы» в латаной-перелатаной одежде, а затем показался важный сухопарый «черный барон» с большим носом, раздался веселый взрыв хохота.
«Ненасытные мироеды» ползали на четвереньках по полю и захлебывались от жадности:
— Моя земля! Моя! Не дам никому! Задушу, сожгу всю голытьбу!
Тут появились «бедняки» с метлами и давай выметать с поля кулаков, как мусор. Толстыми кабанами катятся по полю «богатеи» и хрипят:
— Наша земля! Наша!
— Была когда-то ваша, а теперь навеки наша! — весело кричат «бедняки» и орудуют метлами.
Вскочили «мироеды» — и прямо к «Врангелю»:
— Спаси, ваше превосходительство!
— За мной! — командует «черный барон» и бросается наутек к разостланному на земле полотнищу, на котором написано: «Черное море».
Все «кулачье» вместе с превосходительством валится в «Черное море» и истошно вопит:
— Спаси нас. Антанта, тонем!..
Потом появились на берегу «Черного моря» «незаможники» и «красноармеец» с винтовкой. Обнялись и застыли… под бурные аплодисменты зрителей.
А после представления артистов и музыкантов по распоряжению Петровского повариха поезда Марфа Софроновна угощала компотом. Особой симпатией она прониклась к скрипачу Демиду. Села возле него, стала потчевать. Поинтересовалась, почему у Демида один глаз незрячий, где с ним такое лихо приключилось.
— То еще не лихо, — шутливо ответил Демид. — Летел осколок от деникинской гранаты, а я не успел глаза закрыть, вот он и погасил мне один светильник…
Пока артисты и музыканты осматривали вагоны, читали плакаты и веселые, колючие стихи Демьяна Бедного, детвора окружила паровоз. На страже около машины стоял молодой кочегар Юрко Курило.
— Дядя кочегар, — осмелился спросить быстроглазый, вихрастый мальчуган, — а как бежит паровоз? Где то, что крутит колеса?
Курило развеселился: «кочегар» да еще «дядя», и он охотно начал просвещать мальчишек.
— Дядя кочегар, а можно потрогать это колесо?
— Потрогай, — великодушно разрешил Курило.
— Дядя, а можно влезть на паровоз и заглянуть в середку?
Кочегар Курило обратился к машинисту:
— Тимофей Семенович, тут просто беда с этим народом, хоть развинчивай весь паровоз и показывай им.
— Очень хорошо, что интересуются, — добродушно сказал машинист, — пускай залезают и смотрят.
Мальчишки бросились к высоким ступеням. Но машинист вдруг преградил им дорогу:
— На паровоз пущу только тех, кто пообещает мне, что, когда вырастет, станет машинистом пли трактористом.
— Да мы трактора еще и не видели.
— Ничего, скоро увидите. Так обещаете?
— Честное слово, будем машинистами и трактористами…
Ночь выдалась тихой и теплой. И вдруг среди этого покоя к поезду на измыленном коне подлетел верховой. Он был без седла и без оружия, в бедной крестьянской одежде.
— Не опоздал, — с облегчением выдохнул всадник, спрыгивая с лошади.
К нему подошел вооруженный красноармеец, а из окна выглянул Григорий Иванович.
— Здравствуйте, Григорий Иванович, — поздоровался гость. — Точнехинько таким я вас видел на фотографии в журнале. А сейчас вот прибыл к вам… живому.
— По какому делу, товарищ?
— По этому! — и показал рукой на плакат, где было написано: «Пролетарий — на коня!» — Вот перед вами пролетарий, а вот конь, который теперь мой.
— Как же ты решился взять у хозяина такого породистого коня?
Парень засмеялся: