Страница 63 из 71
Вот теперь забрали переписку с друзьями. Твои письма вернули. Некоторые из них были подчеркнуты чернилами — значит, жандармские особы обращали внимание. Боже мой, какая инквизиция мысли!
Все письма просматриваются властями. Бывает, что хочется послать ласковое, нежное письмо, но, когда подумаешь, что над твоим чувством, твоими мыслями будет глумиться какая-то черная душа, мысли стынут, чувство гаснет, а сердце ноет. В комнату приходит стражник следить. Тюрьма, тюрьма проклятая…
Человек ко всему привыкает. И я привыкаю, лишь иногда резанет по сердцу. Может, и не стоит писать об атом, а я вот пишу…»
Часы пробили полночь.
«А вареники? Не пропадать же добру», — встрепенулась Доменика Федоровна.
Вот и вода закипела, можно бросать…
Именно в этот момент издавна условный тройной стук в дверь.
— Гриша! — воскликнула Доменика и бросилась открывать.
— Видишь, пришел вовремя! Написал «скоро вернусь» — и выполнил свое обещание, — весело сказал Григорий Иванович.
— И я тоже выполнила свое намерение: как только ты ступишь на порог, сразу брошу в кипяток вареники.
— Ура! В такое позднее время я еще никогда в жизни не ел вареников!
— Давно я тебя не потчевала ими, — улыбаясь, сказала Доменика.
— В Пост-Волынском произошла авария: сошел с рельсов поезд, как потом оказалось, из-за старых шпал.
А «немного дальше», недалеко от Ирпеня, обнаружено явное вредительство. Жертв нет, но авария значительная. Я завернул в ближайшее село, побеседовал с председателем ревкома. Говорю: «Выходит, вы недостаточно знаете своих людей и вам не хватает бдительности…» Знаешь, что он мне ответил? «Возможно, — говорит, — товарищ Петровский, мы грешим и тем и другим. Но болезнь проходит не сразу. Не бывает так, чтобы сегодня тяжелобольной лежал в постели, а завтра был совершенно здоров. Примите во внимание, Григорий Иванович, что и враг не дремлет. Он, как в той „матрешке“, прячется в серединку, а на себя натягивает все новые и новые одежки. Помогите нам раздевать этих „матрешек“, приезжайте почаще, присылайте своих помощников, просвещайте народ словом живым и печатным…» Ты чувствуешь, Домна, каким стал вчерашний батрак?.. Я пообещал, что приеду, как только управлюсь с делами в Киеве…
Но своего обещания Григорий Иванович не выполнил. Была поездка в Москву, потом Красная Армия под натиском белых отступила на север, и он работал в прифронтовой полосе, и только в декабре 1919 года опять попал на Украину, в новую столицу Харьков.
22 августа 1920 года в Харькове раньше всех проснулись пожилой типографский наборщик Михаил, его жена Софья и четырнадцатилетний сын Яша. Софья хлопотала возле примуса. Миша упаковывал баул, а Яша сидел на стуле около стола неподвижно, точно замороженный. Его выпуклые, широко открытые глаза, казалось, видели что-то такое, чего другим видеть не дано…
— И все-таки я не понимаю, куда тебя снова забирают? — голосом, полным страдания, спросила мужа Софья. Ее дряблое лицо, точно вылепленное из мягкого белого теста, зафиксировало за всю жизнь лить одну глубокую эмоцию: вечный страх за мужа и сына.
— Во-первых, я тебе должен сказать, что меня никто не забирает, а я еду с бронепоездом добровольно.
Софья вздрогнула и чуть не выронила кастрюлю с молоком.
— Какой бронепоезд? — испуганно спросила она. — Ты же вчера говорил, что едешь на агитпоезде с председателем ВУЦИК?
— А какая разница? — развел руками Миша. — Бронепоезд стреляет из пушек, а агитпоезд стреляет словом, листовками, которые станут выпускать старый наборщик Миша и его сын Яша. Можешь не волноваться, если с нами едет Петровский.
— Ты и Яшу забираешь? А как же школа?
— Если один Яша не придет в школу, она от этого не закроется, — не меняя интонации, изрек Миша. — И вообще я думаю, что семейное собрание на этом можно закрыть.
— А нельзя ли сделать так, чтобы вы оба остались дома? — робко спросила Софья.
Муж перестал возиться с баулом и гневно воззрился на жену:
— Так ты хочешь, чтобы не раз битый и униженный наборщик Миша, высохший до костей и отравленный свинцовой пылью в буржуйских типографиях, теперь, когда ему дали свободу, прятался от работы для революции? Ты этого хочешь, Софа?
— Ша! Я уже ничего не хочу! Я уже молчу, ша!..
В это утро в Харькове встал спозаранок и Григорий Иванович Петровский. На полчаса его опередила Доменика Федоровна. Они поставили два пустых чемодана на стулья и начали складывать в них необходимые вещи.
— Гришенька, — сказала Доменика во время завтрака, — настанет ли время, когда тебе никуда не нужно будет ехать?
— Этого, моя дорогая, я тебе обещать не могу.
— Даже при коммунизме?
— Тогда работы еще прибавится.
Григорий Иванович огляделся: комната дышала уютом, созданным руками Доменики, посмотрел на жену — такую близкую и преданную ему — и вдруг почувствовал себя необыкновенно счастливым. Ему захотелось сказать жене много нежных, трогательных слов, которые он постоянно носил в душе. Он усадил Доменику рядом с собой и почему-то заговорил о другом:
— Домочка, взрослый человек состоит из своего детства и юности. Я еще в раннем детстве узнал много горя, обид и несправедливости, возненавидел гнет и решил с ним бороться. Не знаю, много ли я сделал для этого, но теперь, когда наступило желанное время, мне кажется, что я помолодел и сил у меня прибавилось. — Он задорно посмотрел на жену, по-военному выпрямился и шутливо добавил: — Чем не парубок! И кому же, как не мне, надо ехать и рассказать народу о том, что такое Советская власть и что она несет народу?
— И все эти поездки на твоих плечах!
— Иного выхода нет! Если бы ты знала, Домочка, какая у крестьян чудовищная неосведомленность о практических мероприятиях Советской власти, о ее структуре, о своих правах и обязанностях. Многие села и хутора отрезаны от всего света, не читают газет, да они туда и не доходят, а газет у нас вообще мало, не хватает бумаги, село живет слухами, а слухи-то разные. Люди страстно хотят знать, что делается в мире, а на местах органы Советской власти еще слабы, не укомплектованы подходящими людьми, требуют постоянной помощи от центра…
Возле крыльца просигналил автомобиль.
Садясь в машину, Петровский оглянулся на окна своей квартиры и помахал жене рукой… Привычным жестом коснулся бокового кармана — блокнот на месте. Записи увиденного и услышанного в народе надо вести точно, ведь в недалеком будущем в Москве очередной X съезд РКП (б), встреча с Лениным…
Агитпоезд уже стоял на первом пути, когда Петровский приехал на вокзал. Он увидел семь разнокалиберных вагонов: две теплушки с висящими лесенками, обшарпанный зеленоватый «мужичий» вагон четвертого класса с небольшими оконцами, двуосный бывший «служака» железнодорожных аварийных мастерских, приличного вида вагон третьего класса, в котором ездили люди среднего достатка, хлебнувший горя и повидавший немало на своем веку вагон-ресторан и, наконец, редкостный вагон российских железных дорог, разделенный надвое желтой и синей красками: дескать, если ты не пан, то садись в желтую половину, а если при деньгах, залезай в синюю. В этом вагоне отвели небольшое купе Петровскому, здесь же оборудовали зал для заседаний и походную приемную председателя ВУЦИК.
Все вагоны были объединены одним названием: «Агитпоезд имени Владимира Ильича Ленина». Состав украсили печатными и нарисованными прямо на стенах вагонов плакатами, лозунгами, воззваниями.
С коллективом агитпоезда Петровский был уже знаком и последний раз виделся со всеми накануне. Подойдя к машинисту, он спросил:
— Можем отправляться?
— Жду команды.
Станционный медный колокол прозвонил один раз, второй, третий — поезд, слегка дрогнув, заскрипел и, будто еще не уверенный в своих силах, медленно отошел от перрона.
Засинели леса и перелески, степи и озера, замелькали города и села. И везде поезд радостно встречали, жадно вслушивались в каждое слово Петровского, вчитывались в газету «Рабочий и селянин», в листовки, смотрели кинокартины… На больших и малых станциях носились самые невероятные слухи о новых войнах и походах: кто-то говорил, что на свержение Советской власти из Александрийского парка движется французское войско, а из Заречья напирает барон Врангель, кто-то утверждал, что самые большие силы ведет брат свергнутого царя Михаил Александрович, который сразу преодолеет в стране голод, холод и разруху…