Дело при Ляхово

Как нередко случалось, победители не смогли «по справедливости» поделить почётные лавры. Так, Давыдов считал, что победная реляция «послужила в пользу не нам, а Фигнеру, взявшему на себя доставление пленных в главную квартиру и уверившему светлейшего, что он единственный виновник сего подвига. В награждение за оный он получил позволение везти известие о сей победе к государю императору, к коему он немедленно отправился». За такое радостное известие артиллерии капитан Фигнер был произведён в подполковники с переводом в гвардейскую артиллерию и, кроме того, получил денежное вознаграждение в 7 тыс. рублей. Больше всех возмущался несправедливым распределением наград старший из русских начальников. Хорошо информированный о разного рода интригах, Ермолов писал: «Генерал-адъютант граф Орлов-Денисов доносил, что по болезни не в состоянии заниматься бывшим в его распоряжении отрядом, просил о передаче его. Не скрывая негодования своего он принимал за оскорбление, что при разбитии рекрутского депо генерала Ожеро и рассеянии других его частей, признано содействие наших партизанов, а не ему одному приписан весь успех». Действительно, документы Главной квартиры свидетельствуют, что в трактовке событий у Ляхова отдали предпочтение версии Сеславина и Фигнера, признавая тем самым самостоятельность партизанских начальников. 14 ноября Кутузов «с сожалением осведомился о болезни» Орлова-Денисова и отпустил его для излечения, поручив его летучий корпус генералу Бороздину. О том, что никакой болезни не было, свидетельствуют победные реляции и рассказ Давыдова, который 15 ноября вместе с отрядом Орлова-Денисова безуспешно атаковали колонны старой гвардии. «Я как теперь вижу, — вспоминал партизан, — графа Орлова-Денисова, гарцующего у самой колонны на рыжем коне своем, окруженного моими ахтырскими гусарами и ординарцами… После сего поиска мы отошли в Хиличи, где граф Орлов-Денисов сдал отряд свой присланному на его место генерал-майору Бороздину».{75}

Как же оценивали значение боя при Ляхове историки? Некоторые из них, буквально понимая слова Кутузова, писали, что «дело при Ляхове замечательно в истории отечественной войны тем, что тут в первый раз положил оружие целый неприятельский отряд, носивший название корпуса». По мнению Ф. Сепора, поражение Барагэ открыло дорогу, по которой Кутузов мог раньше французов прибыть в Красный. «Отступление Барагэ д’Илье, — подчёркивал Михайловский-Данилевский, — оставило Смоленск совсем без защиты с южной стороны, откуда, между тем, подходила Главная русская армия. В этом заключалась особенная важность дела под Ляховым». Кроме того, как добавлял Богданович, следствием поспешной ретирады Барагэ было взятие 11 ноября двух магазинов, которые французы не успели вывезти, — под Клементьевом и Княжем, а 13 ноября — магазина в Пронино. Подобная оценка сохраняется и до сих пор. «Поражение противника у Ляхово, — писал Ростунов, — позволило главным силам русской армии пройти на Ельню (?), Красный в обход Смоленска с юга и запада».{76} Подобные оценки не совсем корректны. Можно подумать, что отбейся Ожеро от партизан и останься Барагэ д’Илльер на месте, они смогли бы «не позволить» русской армии обойти Смоленск! Абсурдность подобного допущения очевидна, к тому же Барагэ и не имел такой задачи, напротив, император несколько раз повторял ему приказ отойти к Смоленску и не подвергать себя опасности. Русская армия приближалась к Смоленску более коротким путём и начала обгонять французов гораздо раньше, под Вязьмой, в чём, естественно, никакой вины Барагэ не было. В потере магазинов южнее Смоленска Барагэ также вряд ли можно винить, по крайней мере большую долю ответственности за это должен нести тогдашний генерал-губернатор Смоленской провинции генерал Шарпантье, которому эти магазины непосредственно подчинялись. Мы полагаем поэтому, что особенно ощутимым был для Наполеона моральный урон, не зря ведь он вспомнил о Байлене. Безусловная же вина Барагэ состояла в том, что он, необъяснимым образом, не оказал помощи своему подчинённому.

А вот русские командиры в деле при Ляхове проявили инициативу, решительность, упорство и находчивость в достижении цели. Действуя почти исключительно кавалерией, партизаны сумели блокировать часть войск противника и отбить его контратаки, при этом недостаток в пехоте был компенсирован активными действиями артиллерии, недаром двое из партизанских предводителей были артиллеристами. Честолюбивое стремление к первенству не помешало им объединиться ради достижения общей цели; при этом, однако, нельзя говорить, будто партизаны, приглашая для атаки Орлова-Денисова, «ничуть не щадят своего самолюбия и передают славу предстоящей победы генералу армии, лишь бы только победить неприятеля!».{77} Следует также подчеркнуть, что «героями дня» были не только упомянутые выше три партизанские партии и «летучий корпус», но и те казачьи полки (И. А. Андрианова 1-го, И. И. Андрианова 3-го, войскового старшины Данилова и майора С. Ежова 2-го), которые с самого утра 9 ноября теснили арьергард Барагэ д’Илльера от Балтутино к Холму. Именно при их содействии Барагэ был поставлен в положение «буриданова осла»; он так и не решился подать руку помощи своему подчинённому.

Внезапно атакованный неприятель поначалу растерялся и не проявил достаточного упорства в обороне. Маршевые батальоны Ожеро, состоявшие из молодых конскриптов, были мало обученными и слабо сплочёнными, к тому же не имели артиллерии, а его конница оказалась разделённой на две части, и тем самым ослабленной перед лицом русской кавалерии. Если Ожеро проявил недостаточную твёрдость духа и поддался запугиванию со стороны партизан, то поведение дивизионного начальника было воистину непостижимым. Зная о близости русской армии, он растянул свои войска на слишком большое расстояние. Атакованный с двух сторон, не сумел правильно определить численность неприятеля и выбрать главное направление своих усилий, а потому и остался стоять в бездействии, положившись на судьбу. К тому же, он не был уверен в своих солдатах, зная их слабую боеспособность. И всё же, располагая 5000 солдат и 6 орудиями, он был обязан оказать помощь своему авангарду, а не тешить себя сомнительной надеждой, что Ожеро сможет продержаться до ночи против одной кавалерии и артиллерии. Бездеятельность и нерешительность Барагэ не имеют оправданий. В то же время нет достаточных оснований винить его во всех грехах, как это сделал разгневанный император. Конечно, сдача бригады Ожеро и поспешная ретирада остатков дивизии, наверняка потерявшей немало людей отставшими, лишили французскую армию некоторого количества пополнений и нанесли ей непоправимый моральный ущерб. Однако потеря нескольких магазинов, обнажение коммуникационной линии с южной стороны и, как следствие, оставление Смоленска было вызвано не одной только неудачей Барагэ, а целым рядом причин. Поражение у Ляхова было для французов неудачей тактического масштаба, но к тому времени они уже почти проиграли кампанию в масштабе стратегическом.

Фрагмент письма французских военнопленных Калужскому губернатору

Эпилог

Долго ещё Наполеон помнил о позорной капитуляции у Ляхово и продолжал сердиться на Барагэ д’Илльера. Возвратясь в Париж, он поинтересовался 3 января 1813 г., получил ли военный министр указ от 13 ноября прошлого года об отдании под суд этого генерала. До суда, однако, дело не дошло, так как 6 января Барагэ умер в Берлине. Он знал, что его осуждали, и, как писал Гурго, для такого щепетильного в вопросах чести генерала и доброго француза, как Барагэ д’Илльер, перспектива быть преданным суду могла иметь гибельное влияние на его уже очень расстроенное здоровье. Свидетельство о его смерти гласило: «воспалительная и нервная лихорадка». 7 января маршал Ожеро написал Бертье о смерти генерала и о том, что его похоронили в католической церкви Берлина, причём, была организована почётная похоронная процессия, соответствовавшая его званию. 16 января Бертье официально известил императора о смерти генерал-полковника драгун и рекомендовал на эту должность Латур-Мобура. Наполеон по-прежнему был зол на Барагэ. Он не согласился с формулировкой причины его смерти, предложенной военным министром: «умер вследствие тягот последней кампании», и только «в виде исключения» (таково было выражение указа) признал 2 августа 1813 г. пожизненную пенсию в 3000 франков для вдовы генерала Барагэ д’Илльера.{78}

75

Давыдов. 300, 310–313; ЗАПИСКИ ЕРМОЛОВА. 237; ВУА. XIX. 168, 169. Возможно, к этому делу имеют касательство слова Платова в письме к Виллие от 3 декабря: «Орлов-Денисов по молодости его сильно закапризничал. Я в нем ошибся» (PC. 1877. № 12. С. 680). Отзвуки этого «соревнования честолюбий» звучат и в замечаниях Сеславина на сочинение Данилевского, процитированных выше. Настойчиво подчёркивая, что Ожеро пленили только партизаны, он даже отступает от истины, заявляя: «Никогда ни я, ни товарищи не приглашали его (Орлова-Денисова). Он прискакал на выстрелы с одним казаком и был только зрителем и свидетелем наших дел» (Семевский. 45, 47–48). 31 октября (12 ноября) Кутузов писал, что Наполеон был «предупрежден… в предприятии своем ворваться в Калугу, что известно нам из показания пленных генералов» (СОБЫТИЯ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ 1812 Г… Малоярославец. 1993. С. 72).

76

ИСТОРИЯ ЛЕЙБ-ГВАРДИИ КАЗАЧЬЕГО ПОЛКА. 250; Сепор Ф. ПОХОД В МОСКВУ В 1812 Г. М., 1911. С. 132; Михайловский-Данилевский А. И. ОПИСАНИЕ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ 1812 Г. СПБ., 1899. С. 394; Богданович.ІІІ. 95; Ростунов. 65.

77

Ильинский В. Н. ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА И ПАРТИЗАН СЕСЛАВИН. Тверь. 1912. С. 28.

78

Chuquet. LA GUERRE. I. 134, 139; III 329–330; Gourgaud. 466.