Дело при Ляхово

Спустя несколько минут после ознакомления с итогами расследования Наполеон приказал отстранить Барагэ от должности и отправить под арест в одно из его имений во Франции. Многие близкие к императору лица — Сепор, Фэн, Меневаль, Деннье, Гурго — были свидетелями его гнева, но наиболее подробно изложил состояние императора А. Коленкур, в рассказе которого прямо-таки слышится раздражённый голос повелителя. «Император, — пишет он, — рассчитывал на корпус Барагэ д'Илльера, недавно прибывший из Франции; он дал ему приказ занять позиции на дороге в Ельню; но авангард Барагэ д'Илльер занял невыгодную позицию в Ляхове; им командовал генерал Ожеро, который плохо произвёл разведку и ещё хуже расположил свои войска… Неприятель, следивший за Ожеро и, кроме того, осведомлённый крестьянами, увидел, что он не принимает мер охраны, и воспользовался этим; генерал Ожеро со своими войсками, численностью свыше 2-х тысяч человек, сдался русскому авангарду, более половины которого сам мог взять в плен, если бы только вспомнил, какое имя носит». Чувствуется, что император особенно уязвлён тем, что сдавшийся генерал Ожеро был единокровным братом знаменитого маршала П.Ф.Ш. Ожеро. Заметим, что и Давыдов утверждал: «Я уверен, что если бы при наступлении ночи генерал Ожеро свернул войска свои в одну колонну, заключа в средину оной тяжести отряда своего, и подвинулся бы таким порядком большою дорогою… — все наши покушения остались бы тщетными. Иначе ничего сделать мы не могли, как конвоировать его торжественно до корпуса Бараге-Дильера и откланяться ему при их соединении».

«Эта неудача, — продолжает Коленкур, — была для нас несчастьем во многих отношениях. Она не только лишила нас необходимого подкрепления свежими войсками и устроенных в этом месте складов, весьма пригодившихся бы нам, но и ободрила неприятеля, который… не привык ещё к таким успехам. Император и князь Невшательский во всеуслышание объясняли эту неудачу непредусмотрительностью генерала Барагэ д’Илльера, который, как они говорили, сам лично ничего не осмотрел, но главным образом они приписывали её бездарности генерала Ожеро. Офицеры, побывавшие там…, отнюдь не оправдывали обоих генералов. Что касается императора, то он счёл это событие удобным предлогом, чтобы продолжать отступление и покинуть Смоленск».

В ночь на 15 ноября в разговоре с Коленкуром император «снова горько жаловался на генерала Барагэ д’Илльера, его неумелым действиям приписывал потерю большей части корпуса, находившегося в Смоленске». «Он возлагал на него, — продолжает Коленкур, — ответственность за то, что теперь необходимо продолжить отступление и терять линию Витебск-Орша, которую прежде надеялся удержать. Недовольство императора в немалой мере объяснялось… также и тем впечатлением, которое эти события произвели на армию. “Со времён Байлена, — повторял император, — не было примера такой капитуляции на открытом поле”… После Смоленска император говорил нам, что успех, одержанный русским авангардом над генералом Барагэ д’Илльером, вскружит всем голову и Кутузов будет вынужден выйти из своего пассивного состояния. Он не ошибся».{71}

Разгневанный император был не совсем объективен. Во-первых, упомянутые капитуляции были неравнозначны ни по масштабам, ни по моральному ущербу; при Байлене сдались в плен 17000 человек, в том числе 23 генерала (!), да и условия капитуляции были унизительными. Во-вторых, оставление операционной линии Витебск — Смоленск — Орша было обусловлено не только неудачей Барагэ. В то же самое время Наполеон получил сообщения о жестоком поражении корпуса Богарнэ под Духовщиной, об отступлении Сен-Сира и о потере Витебска, что, по свидетельству А. Пасторе, также вызвало в нём бурю негодования. Впрочем, нетрудно понять, почему именно Барагэ был сделан «козлом отпущения». Его поведение невозможно было оправдать ничем. «Этот офицер, — говорил Наполеон, — вёл себя непостижимым образом и позволил у себя на глазах взять бригаду Ожеро». В своём донесении в Лондон лорд В.Кэткарт язвительно заметил, что Барагэ «терпеливо слушал канонаду в течение нескольких часов», но помощи не оказал. Поступок генерала казался настолько необъяснимым, что возникли даже нелепые слухи о его поведении.{72}

Кутузов был весьма обрадован результатами боя под Ляховым и в рапорте царю дал очень высокую оценку сей виктории: «Победа сия тем более знаменита, что при оной еще в первый раз в продолжение нынешней кампании неприятельский корпус сдался нам». Фельдмаршал явно преувеличивал и лукавил. Он не только назвал бригаду корпусом (что, впрочем, было вполне допустимо по словоупотреблению той эпохи, когда этим словом обозначался и просто отдельный отряд), но и почему-то «забыл» о том факте, что ещё 27 июля войска Тормасова взяли в плен саксонскую бригаду генерал-майора Г. X. Кленгеля; тогда из 2433 человек в плен сдалось 2054 с 8 орудиями.{73} Конечно, то были не французы, а немцы, и взяты они были не партизанами, а регулярными войсками, но главное заключалось в другом — Кутузов ещё не был главнокомандующим. В той же ситуации ему важно было всячески подчёркивать значение побед русских войск, чтобы отвести от себя постоянные упрёки в медлительности и бездействии.

Кроме того, Ляховское дело Кутузов использовал в качестве доказательства правильности выбранной им стратегии. Он беседовал с Ожеро, который из Балтутино написал Бертье: «Я имел честь быть представленным его светлости князю маршалу Кутузову». После этого в «Журнале военных действий» за 29 октября (10 ноября) появилась запись: «Генерал Ожеро в разговоре показал, что корпус генерала Барогай-Гиллери, в котором он находился, имел секретное повеление открыть и устроить новую военную дорогу от гор. Ельни до гор. Калуги, что ясно доказывает намерение главной французской армии по выходе из Москвы следовать на Калугу и далее и чрез то овладеть изобильнейшими губерниями; в чем они и предупреждены были при Малоярославце и при Медыне». Мы в точности не знаем, что говорил фельдмаршалу Ожеро, но в аутентичности приведённых выше слов позволим себе усомниться. Во-первых, упомянутые ранее приказы императора Барагэ д’Илльеру указывают конечной точкой назначения его дивизии только Ельню. Во-вторых, 24 октября Виктору был послан приказ выступить 26-го (при благоприятных обстоятельствах) с дивизией Жирара и кавалерийской бригадой на Калугу, куда он мог бы прийти 30-го. Но этого не произошло, так как Виктор ушёл на помощь Сен-Сиру, а по сему не понятно, откуда Ожеро мог знать об этом приказе. Не мог же Виктор или Шарпантье послать на столь далёкое расстояние, в Калугу, одну дивизию Барагэ, тем более уже блокированную в Ельне русскими войсками! К тому же, уже 30 октября Барагэ было приказано быть настороже и в случае необходимости отходить к Смоленску. Скорее всего фельдмаршал хотел «выдать желаемое за действительное», а точнее, уверить всех в том, что он точно предугадал желание французов прорваться на юг. Писал же он 28 октября (9 ноября) Трощинскому, будто Наполеон «искал прорваться через Калугу в защищаемые столь горячо мною губернии, как-то: Тульскую, Орловскую, Полтавскую и Черниговскую». Ещё Беннигсен справедливо указал на невероятность наличия такого плана у Наполеона, который не мог так далеко удаляться от своей главной коммуникации и основных магазинов, депо, резервов и корпусов Виктора, Сен-Сира, Удино, Макдональда, отделяя себя от них Пинскими болотами. Вспомним, что, по словам Коленкура, перед походом на Москву «император старался сделать из Смоленска свою, как он говорил, ось и надежный узловой пункт своих коммуникаций на случай, если он будет вынужден против своей воли идти дальше».{74} Так что максимально, что мог планировать Наполеон, это пройти через Калугу, или через Медынь и Знаменское в Смоленск, но не более того.

71

Коленкур А. ПОХОД НАПОЛЕОНА В РОССИЮ. Смоленск. 1991. С. 22—225, 230, 232; Давыдов. 298–299; Мепеѵаі. 80; Gourgaud. 466. Гурго писал: «Помимо невозместимых потерь в людях и лошадях, которые причинила нам эта непредусмотрительность генералы Барагэ д'Илльера, император был глубоко оскорблён, узнав, что французский отряд (corps) в 1100 пехотинцев и 500 кавалеристов сложил оружие перед отрядом партизан».

72

Chuquet. LA GUERRE. I. 138–139. Марбо писал, будто Барагэ «сложил оружие перед одной русской колонной, оговорив, что его не возьмут в плен и ему будет позволено присоединиться к французской армии, дабы отчитаться о своём образе действий!!!» (Marbot. MEMOIRES. Т. 2. Paris. 1891. Р. 152). При возвращении из России Барагэ, видимо, пришлось пережить ещё один неприятный момент в Плещеницах, где утром 17 (29) ноября казаки отряда генерала Ланского «осадили дом, в котором находились герцог Реджио, генерал Легран, несколько других генералов, раненые офицеры и два фурьера из императорского обоза» (Коленкур. 262). Кастеллан пишет, что 30 ноября, здесь «обнаружили портфель и мундиры генерала Барагэ д’Илльера в амбарах (les greniers) поместья, где вчера были захвачены отборный жандарм и две лошади императора. Мы не знаем судьбы этого старшего офицера» (Castellane. I. 198; Pils F. JOURNAL DE MARCHE. Paris. 1895. P. 151).

73

Кутузов. IV. 2. 256; Kukiel. II. 38; Fabry. II. 277–279. По словам Тормасова, «кроме убитых на месте более тысячи человек, взято в плен: командовавший отрядом генерал-майор Клингель, полковников 3, штаб-офицеров 6, офицеров 57, унтер-офицеров и рядовых 2234, знамен — 4. пушек 8» (1812–1814. М., 1992. С. 161, 165, 201, прим. 231).

74

Кутузов. IV. 2. 248, 226; PC. 1909. № 11. С. 362–363.