Страница 87 из 90
Один священник говорил, молясь богу: «Господи, сохрани нас и спаси, ты ведь обещал, ты ведь не нормандец».
Д'Абланкур говорил своей кузине дю Фор, которая велела сильно приукрасить себя на портрете: «Вот какой ты будешь по воскресении из мертвых».
Лакей г-на Гомбо, читая «Книгу Царств», говорил: «Будь я богом, я бы никогда не создал таких дурацких царей».
Некий лодочник, у которого спросили, бог ли Иисус Христос, ответил: «Будет им, когда его старик окочурится».
Любовные увлечения автора
Я был еще учеником класса логики, когда мой родственник Лизис (Лувиньи) повез меня как-то за город в гости к своим сестрам. Я никогда не бывал у них в доме; ночью; накануне отъезда, мне приснилось, будто я влюбляюсь в старшую[364]. Она была вдовою и, невзирая на маленький рост и тридцатилетний возраст, отличалась большой миловидностью. Многие вздыхали по ней, но не было слышно, чтобы она хоть кого-нибудь любила. Сон мой был в руку: я привязался ко вдовушке с первого же дня. Должно быть, у Нас возникла обоюдная симпатия, ибо она всегда относилась ко мне с величайшей добротою; а когда мы с нею прощались, она поцеловала меня в губы, да так крепко, что этот поцелуй оставил глубокую рану в моем сердце. Лизис, который незадолго до того женился на очаровательной женщине, не захотел остаться у своих сестер более шести дней и заставил меня возвращаться с ним под проливным дождем. Мы ехали верхом; школьник обычно недальновиден; не знаю, повинна ли была в том моя слишком короткая куртка, или дело было в сапогах, но только я никак не мог толком запахнуться, и вода беспрепятственно стекала мне на ноги. Увы! Сердце мое обливается кровью, когда я вспоминаю о зеленых шелковых чулках, которые совсем полиняли.
На праздник святого Мартина моя Вдовушка приехала в Париж; я тотчас же к ней отправился. Мне было стыдно предстать перед нею в забрызганном грязью платье: в ту пору еще не существовало ни портшезов, ни галош, а от площади Мобер, где я жил, до улицы Монторгей, где жила она с сестрою, было очень далеко. Начинаю разыскивать хозяев наемных лошадей и наконец нахожу довольно сносную, могущую сойти у среднего горожанина за собственную; беру также напрокат у шорника приличное седло и уздечку; лакей у меня тогда уже был. В таком-то вот виде я еду мимо рынка Сент-Иносан, где мне навстречу попадается старший брат. «Куда путь держишь, рыцарь?» — спрашивает он (меня звали так потому, что я был без ума от Амадиса Галльского[365]). — «Я еду к Тирсису[366], — отвечаю я, — там должны читать комедию». — «Я тебя вовсе не спрашиваю, что ты там собираешься делать», — говорит он. (После он узнал, что там никакого чтения и не предполагалось). С той поры я вечно перед всеми оправдывался, хотя никто ничего мне в вину не ставил, и когда кто-нибудь, застав меня у Вдовушки, говорил: «А, вот вы где, рыцарь!» — я всегда отвечал либо «Я пришел поиграть в кегли», либо «Я пришел поиграть в волан». И все начинали смеяться.
Понемногу я до того запутался в своем вранье, что ни о чем ином думать не мог. Надо мною потешались; я же старался как-нибудь выпутаться. Она держалась шутливо, и ей нравилось внушать к себе любовь; но это зашло дальше, нежели она предполагала. Серилас, один из самых блестящих умов того времени, был влюблен в нее уже более двух лет; она относилась к нему снисходительно, он был в ее доме своим человеком; он и трое его братьев, из коих один был весьма известен своей склонностью к поэзии, в этом доме, что называется, дневали и ночевали. Двое других остроумцев приходили туда частенько во вторую половину дня; Ренвилье оттуда не вылезал; там довольно мило веселились.
Серилас вскоре приревновал Вдовушку ко мне, и не без основания, ибо, по правде говоря, она вела себя не очень-то осторожно: например, подзывала Сериласа с другого конца комнаты, чтобы спросить его, идет ли, на его взгляд, ко мне черное платье. В те времена молодые люди не начинали носить черное столь рано, как это принято в наши дни. Однажды Вдовушка принимала гостей в постели. Заметив, что в алькове уже не хватает места, она велела мне сесть к себе на кровать, а моему незадачливому сопернику пришлось потесниться, дабы пропустить меня. Самым скверным было то, что Серилас как-то застал нас в ту минуту, когда она заклеивала мне мушками царапины, нанесенные в соседнем трактире неким нахалом, которому я влепил пощечину за какую-то глупую шутку, сказанную об одном из моих дядей. Вдова собственноручно переписала несколько жалких рондо, которые я сочинил в ее честь (к поэзии меня привела любовь), между тем как Аббат посвятил ей столько прекрасных вещей. (Однажды мне передали, что мой соперник отозвался об мне как о молокососе; я написал следующий куплет на модный в ту пору мотив:
А затем я прочел стихи красавице, которая нашла их весьма забавными.) Сестры не ладили между собой; старшая бесцеремонно говорила средней: «Не будь меня, ты бы живой души не видела». Правда, средняя из сестер как была, так и осталась некрасивой, ибо время не красит, но это не мешало ей быть кокетливой. Мне доставляло порою большое удовольствие глядеть на все ее уловки, когда подле нее находился Тирсис. Сей юноша, желая, быть может, оказать услугу своему брату, выказывал ей некоторое внимание; но, к несчастью, он был убит в первый же год моих любовных увлечений. Этой дурнушке в уме не откажешь, но вечно она любила помудрить, и иной раз с языка ее срывалось острое словцо. Младшая могла сморозить и глупость. Так, однажды, желая утешить сестру, у которой дети были некрасивые, она сказала: «Сестрица, что вы хотите? У мышей мыши и родятся». Что до моей Вдовушки, то она была изрядной неженкой; однажды в деревне Лизис, Ренвилье и другие, собравшись на охоту в десять часов утра, плотно позавтракали и, прежде чем отправиться, разрядили свои аркебузы. «Боже мой, где ж тут уснешь? — говорила потом она, — целую ночь только и делали, что стреляли!». Она уверяла, будто сквозь заложенный оконный проем сильно дует и, поскольку там когда-то было окно, проем этот невозможно плотно заделать. Будучи по природе весьма жизнерадостной, она иной раз говорила: «Я собиралась сказать что-то занятное, а теперь раздумала и ни за что не скажу». Но стоило ее немного растормошить, как она тут же все выкладывала. Время от времени ее обуревали приступы благочестия. Рассказывают, будто, отправляясь однажды вместе с другими дамами на Бурбонские воды, сестры велели заложить две кареты; за обедом Вдовушка занялась с одной из дам чтением проповеди. Запрягают лошадей, одна карета трогается, кучер второй решил, что Вдова и ее спутница сидят в его карете. И так проехали бы до самых Вод, ежели бы случайно в том месте, где дорога расширилась, обе кареты не поравнялись. Кто-то из первой кареты крикнул: «Госпожа такая-то, отзовитесь». Ему ответили: «Она с вами». — «Да, нет же, с вами». Ее не оказалось нигде; пришлось за ней возвращаться, а она со своей спутницей все еще сидели за столом и с увлечением читали. Как-то раз одна из их приятельниц сказала: «Отсюда до нашего загородного дома совсем недалеко: я добираюсь туда на мулах за два часа». — «Бог мой! — воскликнула Вдова, — как это вы умудряетесь? Я на своих не смогла бы доехать и до садовой ограды, не поломав себе шеи».
Однажды ей пришла в голову забавная причуда. Тирсис упросил Сериласа сочинить песенку — или, вернее, куплеты вроде тех, которые когда-то распевал Готье-Гаргий на мотив песенки, начинающейся словами:
364
Имеется в виду Мари Легу, см. Указатель имен.
365
Рыцарский роман «Амадис Галльский», издан в 1508 г. испанским писателем Монтальво, который, быть может, заимствовал сюжет у португальца Лобейры, автора XIII в.
366
Тирсис — мужское поэтическое имя. В «Любовных увлечениях автора» под Тирсисом Таллеман понимает сначала д'Агори, потом Филиппа Абера, затем снова д'Агори. Подобно этому, как видно из дальнейшего, Лизис — так вначале именуется Лувиньи — становится условным именем для Аббата, т. е. Серизи, именовавшегося до той поры Сериласом.
367
Голиаф — по библейскому преданию филистимлянин — великан, убитый в единоборстве юным Давидом.