Записки партизана

Приказ Штейна был выполнен точно: документы доставлены, атаманы, старосты и начальники полиции собраны в указанный час.

Еще до наступления сумерек комендант зашел за Штейном, чтобы сопровождать его в дом управления. На улице гостя с одной стороны сопровождал комендант, с другой — адъютант, неся тяжелый, объемистый портфель. Сзади, держа руки на спусковых крючках автоматов, шли телохранители. На площади стояли группы полицаев, охранявшие прибывших станичных атаманов, старост и начальников полиции.

В доме управления Штейна нестройно приветствовали собравшиеся. Штейн сел за стол, рядом с ним поместился его адъютант, поставив свой портфель у ножки стола. За спиной Штейна встали телохранители.

После короткого вступления коменданта начал говорить Штейн. Он повторил то, о чем беседовал утром с комендантом. Только на этот раз он говорил на ломаном русском языке, с трудом подбирая нужные слова. Но собравшиеся все же поняли главное: начальство гневается на их нерадивость и грозит всякими карами.

Неожиданно Штейну стало плохо. Не закончив начатой фразы, он схватился за голову. Превозмогая боль, он с трудом поднялся из-за стола, приказал собравшимся не расходиться: адъютант проводит его домой и, вернувшись, продолжит собрание.

Адъютант положил портфель на стол и, приказав одному из старост хранить его, взял под руку своего начальника и медленно повел к выходу. Впереди шли комендант и атаман. Сзади, как всегда, Штейна сопровождали телохранители с автоматами наготове.

На площади Штейну стало немного лучше, но комендант и Мирошниченко все же решили довести его до дома.

Штейн и его провожатые только что пересекли площадь, как раздался взрыв. Все невольно обернулись: над домом управления, раскидав крышу, поднялся огненный вихрь.

Штейн первый пришел в себя.

— Немедленно оцепить станицу! — крикнул он. Обернулся к перепуганному коменданту и резко сказал: — Только случай спас нас. Арестуйте всех, кто был на площади. Даже полицаев!

Потом повернулся и, опираясь на руку адъютанта, быстро зашагал к дому Дарьи Семеновны. За ним шли по-прежнему невозмутимые и молчаливые телохранители…

…Сообщение о взрыве в доме управления атамана мы получили в Краснодаре довольно быстро: его передали нам наши агенты. Бережной молчал. Мы строили разные догадки, волновались за него и жалели, что Штейну и Мирошниченко чудом удалось спастись.

События в Варениковской развивались быстро.

Вскоре мы получили сообщение о гибели Мирошниченко.

Как выяснилось потом, атаман как-то раз ночью, надев валенки и накинув на плечи полушубок, хотя июльская ночь была теплой, пошел к своим амбарам. Он частенько хаживал сюда, чтобы еще раз полюбоваться своим богатством и подержать в руках сухое золотистое зерно. Обычно он проделывал это один, но сейчас, перепуганный недавним взрывом, захватил с собой четырех вооруженных полицаев.

Ночь была темная. Где-то далеко на востоке небо бороздили лучи прожекторов. За околицей грохнул одинокий выстрел. Прошел немецкий патруль, и снова стало тихо и пустынно на ночных улицах.

Мирошниченко решил заглянуть в свой самый большой амбар, доверху наполненный зерном. Оно уже было запродано немцам: на днях за ним должны были прийти машины.

Когда Мирошниченко подошел почти вплотную к амбару, ему показалось, будто у стены мелькнула неясная тень. Он остановился, прислушался. Но вокруг было тихо. Постояв минуту и решив, что ему почудилось, атаман приказал сторожу открыть дверь.

В амбаре стоял приятный запах спелой кубанской пшеницы.

Атаман глубоко погрузил руки в зерно. Он перебирал пальцами золотые зерна и, задумавшись, казалось, забыл все на свете. И вдруг он услышал у двери сдавленный крик, шум молчаливой борьбы. Полицаи бросились к выходу. У двери лежал убитый сторож. В ночной тьме мелькнули тени и пропали. Это было последнее, что увидели полицаи. В амбаре раздался взрыв.

Через несколько минут примчалась пожарная команда, но нелегко потушить сухое зерно, развороченное взрывом в амбаре, подожженном бутылками с горючей жидкостью. Огненные языки лизали пшеницу, черный дым стлался по земле. Засыпанный, задушенный собственным зерном, лежал мертвый атаман.

Когда на пожар прибежал заспанный комендант, он уже застал там Штейна.

Комендант подошел к Штейну. Тот сухо ответил на приветствие, с минуту молча смотрел на коменданта, потом медленно и негромко заговорил. В его голосе слышалась насмешка.

— Давайте посчитаем, господин комендант! У хутора Чакан меня чуть не убили — это раз. Старост и начальников полиции взорвали — это два. Атамана убили — три. Амбар с зерном подожгли — четыре. Что же дальше? Вас повесят? Пожалуй, это будет естественно: вы тряпка, и вам не место в германской армии. Но об этом мы поговорим после. А сейчас я сам займусь тем, чем положено заниматься вам. Немедленно соберите всех здешних полицаев. Я уверен: они знают о партизанах и, боясь мести, потакают им. Выполняйте приказание, господин комендант!

Не прошло и часа, как все полицаи были собраны в доме управления полиции. Вошел Штейн со своим адъютантом. Один из телохранителей стоял на крыльце.

О чем Штейн говорил с полицейскими, как вел он допрос и что выяснилось на допросе, так и осталось неизвестным. Но когда на рассвете станичники вышли на улицу, чтобы посмотреть на догорающее зерно атамана, они увидели: на базарной площади, там, где недавно были казнены варениковские партизаны, качались на огромном старом, широко раскинувшем могучие ветви дереве повешенные полицаи.

Комендант присутствовал при казни. Он смотрел на Штейна, и ему казалось — гостя подменили. Не осталось и следа недавней слабости, вялости движений, болезненного голоса. И, хотя голова Штейна по-прежнему была забинтована, он был полон энергии.

Когда комендант, провожая гостя, прощался с ним у крыльца, Штейн сказал:

— С предателями-полицаями покончено. Но это только начало. Что теперь у нас на очереди, господин комендант?

Комендант не успел ответить: к ним подбежал дежурный по гарнизону и, вытянувшись, доложил:

— В двадцати километрах от Варениковской, в сторону Адагума, разгромлена колонна автомашин с хлебом. Охрана перебита, машины с зерном исчезли.

— Та-а-ак, — процедил сквозь зубы Штейн. — У вас, оказывается, партизаны работают?

Потом, помолчав, продолжал все тем же пугающе спокойным голосом:

— Немедленно организуйте облавы с собаками. Осмотрите каждую лощину, каждый кустик. Партизаны должны быть пойманы. Иначе… вы знаете: верховное командование не постесняется применить крайние меры к тем, кто не выполняет его волю. Ступайте.

Комендант поспешил выполнять приказание.

— И еще вот что, господин комендант, — остановил его Штейн. — Через час жду вас к себе с подробным планом операций. План должен быть в двух экземплярах. Копию я оставлю себе. Все.

Через час Штейн с комендантом обсуждали план облавы на партизан. Штейн вникал во все подробности, внимательно обдумывал каждую деталь. И у коменданта создалось впечатление, что этот важный нацистский чиновник, всего лишь несколько дней назад прибывший из Крыма, знает окрестности станицы лучше, чем он, комендант Варениковского района.

Штейн вызвал адъютанта и, передав ему копию плана, сказал:

— Храните у себя и позаботьтесь, чтобы все было в порядке.

Адъютант вытянулся, щелкнул каблуками и, повернувшись, вышел из горницы.

— Помните, господин комендант: я требую точного исполнения своего распоряжения! — еще раз строго напомнил Штейн.

Всю ночь Штейн не спал: вместе с комендантом он принимал донесения связных. А донесения были неутешительны: партизан обнаружить не удалось. Больше того, одна из немецких команд попала в ловушку и была почти полностью уничтожена.

Штейн негодовал. Он обвинял коменданта в том, что разбалованные солдаты гарнизона разучились воевать, что они относятся к своим обязанностям спустя рукава, что они трусливы и не выполняют приказов командования, и даже обмолвился о том, не гнездится ли измена в самой комендатуре: уж очень подозрительно это обилие неудач.