Феллах

— О, какие красивые слова вы умеете говорить! — засмеялся Омар. — Даже усвоили основы научного социализма. Признайтесь, устаз, что в этом есть и моя заслуга. Не знаю только, потребности каких именно людей вы собираетесь удовлетворять? Очевидно, все-таки прежде всего свои. А социализм в первую очередь заботится об удовлетворении потребностей рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции. Что же касается социальной справедливости и экономического процветания, о чем вы так часто упоминаете, вкладывая, очевидно, и в это свой смысл, то социализм гарантирует их обеспечение только в условиях свободы. И не какой-то абстрактной свободы, а свободы для трудового человека. Социализм указывает единственный верный путь для счастья человека. На протяжении всей истории люди стремились к свободе и счастью. Эти устремления нашли отражение и в различных религиях, и в философских течениях, и во всевозможных модных учениях двадцатого века. О свободе кричали и феодалы и капиталисты. Но могла ли идти речь о подлинной свободе там, где царствовали угнетение, эксплуатация человека человеком, основанные на частной собственности на средства производства? Социализм ликвидировал позорную систему эксплуатации. Он передал средства производства, торговлю, банки в руки народа и тем самым предоставил ему возможность пользоваться не только всеми благами своего труда, но и впервые почувствовать себя свободным и счастливым. Именно поэтому мы считаем, что социализм воплотил в себе все светлые идеалы лучших умов человечества, мечтавших о торжестве гуманизма и справедливости. Пусть все люди честно трудятся, вдохновенно творят, пользуются свободой, наслаждаются всеми радостями жизни — вот это и будет социализм! Понял, устаз?

— Ты меня учишь? — взбеленился Бараи. — Кому ты читаешь лекцию о социализме? Мне? Так я сам умею их читать еще лучше, чем ты. Не слишком ли много вы, культурные рабочие, берете на себя? Едва научились по слогам читать, а уже философствуете и учите интеллигенцию! Ну, что ты лезешь, куда тебя не просят? Суешь свой нос в дела, которые совершенно тебя не касаются?

— Почему же они меня не касаются? — спокойно возразил Омар. — Я член уездного комитета и поэтому обязан интересоваться всем, что происходит в уезде. Я по-прежнему настаиваю на том, чтобы было созвано экстренное заседание комитета, на котором должен присутствовать секретарь комитета. Я знаю, что он поехал сопровождать иностранных гостей на Асуанскую плотину, но он может извиниться перед ними и вернуться, раз обсуждается такое важное дело. Речь идет о диверсии против социализма, о произволе. Иначе нельзя это расценить. Как это назвать, если честных людей без какой-либо на то серьезной причины бросают в тюрьму? Комитет должен найти виновных, выявить их покровителей, вывести тех и других на чистую воду и привлечь к строгой ответственности. Надо выяснить, кто отдал приказ офицеру полиции арестовать четырех активистов. И если этот приказ был отдан незаконно, то почему офицер не отказался его выполнить?..

Узнав у Омара, какой офицер арестовал моих земляков, я решил, не дожидаясь окончания спора, отправиться в полицию. Ведь, в конце концов, я приехал сюда помочь моим землякам. Встреча с Омаром прибавила мне уверенности в благоприятном исходе дела. Я был очарован им. Крепко пожав Омару на прощание руку, я окрыленный выскочил на улицу. По дороге я думал о том, что именно такие люди, как Омар, избавят рано или поздно мир от нечисти, ибо они не успокоятся до тех пор, пока не добьются подлинной справедливости и свободы.

Глава 12

В управлении полиции я быстро разыскал офицера, которого назвал мне Омар. Однако тот, с удивлением посмотрев на меня, сказал, что впервые слышит о подобном деле. Когда же я дал ему понять, что мне все известно и что пришел я сюда прямо из уездного комитета АСС, офицер, изменившись в лице, стал мне клясться в своей честности и преданности делу социализма. Однако, будучи офицером, он обязан выполнять приказы высших инстанций. К тому же бывают и секретные дела, которые не подлежат обсуждению. Что касается упомянутого мною дела, то им занимаются непосредственно в верхах, откуда и был получен приказ об аресте. На мой вопрос, какие именно верхи отдали этот приказ, офицер только беспомощно развел руками.

Затем, изобразив на своем лице виноватую улыбку, он доверительно сообщил мне:

— Одно могу вам сказать: я этим делом сейчас не занимаюсь. Попробуйте обратиться к офицеру в соседней комнате. Может, он что-нибудь знает.

Однако и в соседней комнате мне заявили, что занимаются совершенно иными вопросами и интересующее меня дело в их компетенцию не входит.

Тогда я решил заглянуть в комнату напротив, предположив, что ошибся дверью. Там за большим письменным столом, заваленным бумагами, сидел молодой офицер угрюмого вида. Перед ним выстроилась довольно длинная очередь посетителей, в большинстве своем бедно одетых мужчин и женщин, все они протягивали офицеру какие-то бумаги и пытались что-то объяснить. Я встал в очередь. Офицер не столько слушал, сколько отчитывал каждого, кто приближался к его столу. Особенно досталось стоящему впереди меня мужчине. Смущенно переминаясь с ноги на ногу, он то и дело разглаживал складки своей просторной галабеи, боясь невзначай задеть разбросанные на столе бумаги.

Отшвырнув его прошение в сторону, офицер принялся кричать, проклиная тот день и час, когда сдуру согласился оставить Каир и приехать в эту дыру, где приходится иметь дело с такими бестолковыми людьми. Пока он так разорялся, стоявший перед ним человек, глядя куда-то поверх его головы, беззвучно шевелил губами. Проследив за его взглядом; я увидел большой плакат, где красивой арабской вязью было написано: «Полиция на службе народа».

С трудом разгадав изображенный на плакате ребус и уяснив его глубокий смысл, мужчина расправил плечи и, к полной неожиданности всех присутствующих, резко оборвал офицера:

— Чего ты раскричался? Чего шумишь? Ты лучше прочти плакат над своей головой: «Полиция на службе народа». Для кого это написано? Для тебя или для красоты? Выходит, мы тебе, а не ты нам служишь? Кто же тебе дал право на нас кричать?

В комнате засмеялись. С разных сторон послышались реплики:

— Правильно говорит старик! Верно!

— Вы разве не согласны с ним, господин офицер? — раздался чей-то властный и решительный голос.

Офицер подскочил.

— Так точно, господин начальник!

— Это начальник полиции… Начальник пришел! — зашептались посетители.

Я подошел к нему и попытался кратко изложить суть своего вопроса. Глубокие морщины на его лице стали словно бы глубже.

— Я с вами согласен — это позорное дело! Во всем, что произошло в вашей деревне, необходимо детально разобраться, — с озабоченным видом резюмировал он, подкрепив свои слова решительным жестом.

Мне показалось, где-то я уже встречал этого человека. Но где я мог его видеть? Эти удивительно знакомые черты лица? Надо представить его без седины… Стереть с лица глубокие морщины… Эти серьезные глаза, с вниманием устремленные на собеседника?.. И вдруг, встретившись с ним взглядом, я вспомнил!

— Фармави! — воскликнул я.

— Да, Фармави, — ответил он и после короткого замешательства распахнул свои объятия.

Мы крепко расцеловались. Вот так встреча! Подумать только — прошло тридцать лет! Когда-то мы учились в одной школе. У нас было столько общих друзей. Где они? Что с ними сейчас? Как всегда при таких встречах, начались воспоминания. В какой-то связи мы вспомнили нашего школьного муллу, шейха Рыфаата. Каждую пятницу он читал нам проповеди, которые производили тогда на нас огромное впечатление. Как-то после проповеди он предоставил слово муфтию[16] из города Яффы. Гость из Палестины рассказывал нам, каким унижениям и издевательствам подвергаются арабы в его стране. Уже тогда, в тридцать пятом году, он говорил, что английские колонизаторы хотят лишить палестинцев своей родины, и призывал всех арабов объединиться в борьбе против общего врага. Этот враг пытается задушить свободу и в Палестине, и здесь, в Египте! Не успел муфтий спуститься с мимбара, как слово взял Фармави. С такой страстью, с такой убежденностью говорил он о готовности бороться за освобождение народа, что у многих, в том числе и у самого муфтия, слезы появились на глазах…

16

Муфтий (араб.) — титул главного мусульманского священнослужителя в каком-либо городе или стране.