Феллах

Пока Тафида обносила гостей кофе, Абдель-Максуд не сводил с нее глаз. Когда она опять удалилась на женскую половину, Абдель-Максуд, провожая ее взглядом, сказал:

— И что ты, дядюшка Талба, держишь свою дочь как на привязи? Ведь она уже взрослая, а ни читать, ни писать не умеет. Ты бы послал ее учиться на курсы.

— А зачем? — огрызнулся шейх Талба. — Зачем кликать беду на свою голову? Не хватало, чтобы девушка выходила по вечерам из дому одна. Аллах но дозволяет этого, и я…

— Почему же не дозволяет? — перебил его Абдель-Максуд. — Ты услышал слова, да не понял их смысла. То, что благо для людей, угодно и аллаху. А для дочери твоей это было бы двойное благо. Ведь недаром говорят, что свет лучше тьмы…

— Ну чего спорить попусту? — недовольно проворчал Ризк-бей.

— Вот именно, — подхватил шейх Талба. — Вся деревня скоро провалится в преисподнюю. Туда ей и дорога! Побоялись бы аллаха! Всем вокруг приспичило учиться. Девушки, которые должны вести хозяйство, чтобы потом стать хорошими женами, вечерами ходят на какие-то курсы, слоняются там среди чужих мужчин. А днем бок о бок с мужчинами работают в поле. Парни с утра пораньше отправляются в уездный центр. Мало им начальной школы — подавай среднюю. За ними и женщины тянутся. Как же — теперь ведь равенство! А зачем, спрашивается? Кому нужно было вводить это равенство?..

— А ты, дядя Талба, лучше спроси у бея, зачем он свою дочь послал учиться в Каир на литературный факультет? Ведь небось она там сидит на одной скамейке с юношами!..

— Ты имеешь в виду меня?

— Конечно вас, достопочтенный бей, — усмехнулся Абдель-Максуд. — Но, насколько мне известно, вас это не очень волнует почему-то. Это больше волнует нашего уважаемого шейха Талбу.

— Ну что ты пристал ко мне? — возмутился шейх. — Опять ищешь ссоры? Если я в чем ошибаюсь, поправь меня. Зачем нам ломать копья? Не забывай — тот, кто роет яму другому, сам обязательно в нее попадет! Мы, как единоверцы, должны помогать друг другу, сообща выступать против нечестивцев. Наши ошибки только на руку неверующим… Э, да что там говорить! Не хочу я с тобой больше спорить. Ты лучше в пятницу уступи мне место — я сам произнесу проповедь в большой мечети. А то твои речи только смуту сеют да искушение вселяют в души правоверных…

— Что ты, шейх Талба! — улыбнулся Абдель-Максуд. — Я вовсе не за тем сюда пришел, чтобы с тобой ссориться! Аллах свидетель — я зла против тебя не имею и обижать тебя не собираюсь. У меня такого и в мыслях не было. Ведь ты первый прочел мне священную книгу. А пришел я сюда с одной-единственной целью — убедить сеида Ризка назначить заседание комитета Арабского социалистического союза…

— Опять за свое! — возмутился Ризк. — Я уже сказал, Абдель-Максуд-бей, что не вижу нужды созывать заседание.

— Прошу прощения, но, как известно, титулы у нас давно отменены. К тому же я никогда и не был беем.

— Ну что вы! К чему такая скромность? Даже если вы им и не были, то разве сейчас вы не бей?..

— Нет сейчас ни беев, ни эфенди — все мы теперь сеиды! — вставил Тауфик Хасанейн и, довольный своим замечанием, громко рассмеялся, сотрясая складки толстого подбородка. Ему казалось, что он изрек нечто очень глубокомысленное и остроумное, поэтому он из всех сил старался заразить своим смехом и остальных. Однако его никто не поддержал.

Шейх Талба, смерив Тауфика презрительным взглядом, подумал: «До чего самоуверенный и наглый тип! Весь в отца… Сын шайтана, да и только. А он любой может принять облик…»

Абдель-Максуд посмотрел на Тауфика так, будто впервые заметил, и, даже не удостоив его ответом, снова обратился к Ризку:

— Так как же, ваша честь, может быть, вы все-таки созовете собрание? Ведь надо обсудить важные вопросы… И чем скорее, тем лучше…

— Я уже сказал свое слово: не желаю созывать. И вообще я в этих заседаниях комитета не вижу никакой необходимости. Я секретарь комитета и решил покончить с этой говорильней. А если кому-то невтерпеж и хочется почесать языком, пусть сам созывает собрание и болтает сколько душе угодно. Я за подобные собрания ответственности не несу. Запретил их и все…

— Это почему же? И надолго?

— А потому, что мне так нравится! Надоела мне болтовня — и точка!

— То есть вы вообще их отменили — так вас надо понимать?

— Ведь не я же решил послать Абдель-Азима в Каир, а вы. Вы и проводите заседание. Мое дело — сторона.

— Ну, все это не так просто, как вам кажется, — спокойно продолжал Абдель-Максуд. — По-моему, нам лучше было бы договориться обо всем сейчас. Если вы отказываетесь провести заседание комитета, то мы предлагаем созвать общее собрание кооператива.

— Общее собрание?! — вскричал Ризк. — Это еще зачем? Нет уж, увольте! Я сыт по горло вашими словечками — «реакционер», «феодал», — чтобы опять выслушивать их на собрании. И кому это говорят? Мне, человеку, который всю жизнь боролся против короля!

— Да нет же, речь не об этом. Нам нужно собраться, чтобы обсудить кое-какие важные вопросы и избрать новое правление.

— Зачем нам новое, когда старое должно работать еще целый год? К чему такая спешка?.. Да, кстати, не только я, вся наша семья всегда выступала против короля. В деревне еще помнят, как смело вел себя мой покойный отец с королевским наместником, здешним эмиром…

— Эмиров давно уже нет. Зачем вспоминать старое? Революция покончила с ними тринадцать лет назад. Теперь их земли должны передать крестьянам. Но почему-то это дело идет со скрипом. Видно, не все еще приняли революцию. Вот члены нашего кооператива, которые теперь представляют высшую власть в деревне и хотят, чтобы правление отчиталось перед ними. И если они решат, что оно плохо защищало их интересы, то изберут новое правление. Это законное право членов кооператива. Они в любое время могут лишить доверия правление, если оно идет на поводу у всяких оппортунистов и уклонистов.

Ризк подскочил в своем кресле как ужаленный. Лицо его покрылось красными пятнами.

— Замолчи!.. Ты забыл, где находишься, с кем говоришь? Я не позволю, чтобы со мною так разговаривали! — завопил он, дрожа всем телом. На лбу его выступили капли пота, на шее вздулись вены. От волнения он поперхнулся и надолго закашлялся.

В дверях гостиной появилась удивленная Тафида. Вслед за ней на шум прибежала и жена Ризка. Остановившись на пороге, она испуганно переводила взгляд с Ризка на гостей, пытаясь, очевидно, понять, кто из них вызвал гнев супруга.

— Оппортунисты! Уклонисты! — не унимался Ризк. — Я не желаю, чтобы в моем доме бросались такими словами! Если я терплю, когда меня называют сеид Ризк, это еще не значит, что я буду спокойно выслушивать ваши словечки «прогресс», «революция», «энтузиазм», «народные массы»!.. Тоже мне, нахватались новомодных слов! Да еще каких заковыристых! Никто толком-то и не понимает, что они означают… Да и я не понимаю. И не хочу понимать. Слышишь, не хо-чу! А тут приходят в мой собственный дом и бросают мне в лицо: оппортунист, уклонист. Это кто же в нашем правлении уклонист? Кто? Назови хоть одного, кто бы уклонялся от людей, от нормальных людей? Я считаю, уклонист — это тот, у кого есть какие-то отклонения от нормы по части ума или по телесной части. А разве среди наших членов правления или комитета есть такие уроды?

— О чем вы говорите? Речь идет вовсе не об этом, — спокойно возразил ему Абдель-Максуд. — Зачем горячиться? Давайте поговорим серьезно. Я вовсе не имею в виду обыкновенные человеческие недостатки. Они есть у каждого. Речь идет о другом. Думаю, что тебе, как секретарю нашего комитета и председателю кооператива, хорошо известно, кто куда клонит. Вот это и есть уклонисты…

— О аллах, аллах! — возмутился шейх Талба. — Вот уж поистине пытаются навести тень на ясный день! Ты, Абдель-Максуд, считаешь себя человеком умным, а рассуждаешь, как невежда. Неужели ты не знаешь, что никаких уклонистов нет, а есть только вероотступники? Это те, кто на словах поклоняется аллаху, а на деле отступает от нашей святой веры. Так кто же отступник у нас в деревне? Разве что ты сам…