На берегах Невы

Она сказала, что стала угрюмой и раздражительной. Она избегала его ласк, отказывалась выходить с ним и держалась от него подальше. Их брак разваливался. Неспособный понять её, он обвинил её в неверности. Он преследовал её с претензиями. Они постоянно ссорились. Он был груб и угрожал. Она была угрюма и замкнута в себе. Однажды, выведенный из себя, он дал ей пощёчину. На следующий день она ушла, забрав кое-какие свои вещи.

— Я уехала в Петроград и взяла распределение в этот госпиталь, и здесь я счастлива. Здесь я обрела покой. Но он нашёл меня.

— Вы по-прежнему его любите?

— Я не знаю, каким-то странным чувством мне иногда его не хватало. Но когда он теперь здесь, я в таком состоянии, что я не могу здесь оставаться. Я допускаю, что это всё моя ошибка, но что я могу сделать?

Я не мог предложить ей никакого решения. Ещё одна закомплексованная личность, расплачивающаяся своей личной жизнью за душевные раны, причинённые ей ещё в детстве.

— Я сделаю, что смогу, — ответил я ей. — Получить разрешение из штаба на ваш перевод, может занять несколько дней. На это время я дам вам больничный. Оставайтесь в своей комнате, можете даже кушать, никуда не выходя.

Затем немного смущённый официальностью своего голоса, я сказал:

— У нас у всех есть похожие проблемы. Нам будет грустно расстаться с вами. До свидания, госпожа Бетвугина.

Назавтра у меня не оказалось времени побеседовать с Бетвугиным, как я предполагал вначале. Привезли нескольких раненных, и он был в операционной целый день.

Бетвугин изумил нас своим хирургическим мастерством. Мы все готовы были признать, что он гениальный хирург. Исполнение удаления желудка было просто фантастическим. Когда он оперировал солдат с проникающими ранениями брюшной полости, у нас просто рты не закрывались. Он был быстр, точен и эффективен. В одном безнадёжном случае проникающего осколочного ранения живота он сделал одновременно удаление желудка и вывел наружу прямую кишку. Раненый был спасён.

Однако у Бетвугина было странное требование, чтобы всем пациентам удалялся аппендикс, независимо от их заболеваний. Это было его навязчивым желанием. Сначала это нас забавляло. Однако после того как он быстро сделал более десяти аппендектомий без всяких на то показаний, я решил поговорить с ним.

— Почему вы удаляете аппендикс без признаков его воспаления? — спросил я его.

— Аппендикс, мой друг, это рудимент, — начал излагать он. — Его присутствие плохо влияет на человеческий мозг. Он вызывает скотские инстинкты. Аппендикс должен быть удалён у всех, независимо от ничего. В моём отделении в Москве ни один человек не выходил из больницы с аппендиксом. Я хранил все удалённые мной аппендиксы в формалине. Конечно, я предпочитаю удалять аппендикс классически, по Мак Бюрнею, но к сожалению, не всегда так получается.

Я указал ему, что в армейских госпиталях оперируют только доказанные случаи аппендицита. Бетвугин пропустил всё мимо ушей и продолжал стричь аппендиксы. Скоро это стало поводом для трений между ним и другими врачами. За обедом в ординаторской он всё время возвращался к любимой теме, приставая к другим врачам и сёстрам с предложением удалить аппендикс.

— А ваш-то аппендикс удалён, доктор Бетвугин? — спросил как-то Шеллинг.

— Зачем? Конечно, нет. — Ответил он, улыбаясь. — Мне не нужно удалять аппендикс. Мой аппендикс не влияет на мой мозг. Мой мозг вне физических воздействий. Он выше этого. Конечно, я не удалял аппендикс…..

Через несколько лет в 1926 году, будучи в Праге, я прочёл в газете доклад, который Бетвугин сделал в Москве. К этому времени он уже стал большой шишкой в комиссариате здравоохранения.

— Аппендикс, — провозгласил он, — Это буржуазный рудимент. Нет места для аппендикса в новой пролетарской республике. Мы должны освободить себя от этого пережитка капиталистического прошлого.

Периодически достигали новости, что Бетвугин в большом фаворе у руководителей Советского государства. Писалось, что он сделал операцию то одному, то другому руководителю, то чьей-то жене. Один московский врач, которого я встретил на медицинском симпозиуме в Будапеште, сказал, что Бетвугин — это самый верх Советской медицины. Он жил в необычайной роскоши даже для коммунистического фаворита.

— У него две машины, лошади…, — жаловался доктор, — И огромный дом только для него и его новой жены, бывшей балерины досоветской эры. Однажды я у него был, лакей, настоящий лакей открыл мне дверь…. Парадоксы жизни страны пролетариата.

Но, очевидно, Бетвугин где-то перегнул палку, так как он вскоре исчез. Никто ничего о нём не знал. Ходили слухи, что его ликвидировали или выслали в Сибири.

Дни проходили, и Бетвугин преуспел в деле в ублажении своей жены. Елена больше не оставалась в своей комнате и проводила большую часть времени в операционной, ассистируя своему мужу. За едой она сидела рядом с мужем, и хотя была тише воды и ниже травы, улыбалась его шуткам и разговорам. Несколько раз, когда я прогуливался по берегам реки Мальты, я видел их, катающихся верхом на лошадях в тесном контакте друг с другом.

— Он её снова покорил, варвар, — горько заметил Полевицкий, наш молодой врач. — Но это не надолго.

Однажды, когда я вечером рассматривал срезы тканей, ко мне вошёл Бетвугин. Вежливо он попросил разрешения поговорить со мной.

— Я немного выпивши, — извинился он, — Но только немного. У меня неконтролируемое желание поговорить с вами. Я знаю, что вы меня не любите. Искренне, я тоже не люблю людей вашего типа. Но лично вы мне нравитесь. Вы удивлены?

Точно, я был удивлён.

— Имеется два типа людей в этом огромном мире человечества, — начал он закуривая сигарету. — Одному типу, и к нему принадлежат люди типа вас и ваших друзей, чужды сильные, раскрепощённые эмоции. Они ничего не знают о всеохватывающей страсти. Они переносят свои слабенькие эмоции в свой мозг и делают их своими смутными неопределёнными эмоциями. Они просто обезьянки с идеями и умственной чувственностью евнуха. Они плодят эти идеи, они комбинируют их и в этой коллекции бесплодных идей находят своё счастье. Сильное, решительное действие чуждо этим людям. Их можно назвать интеллектуальными сенсуалистами. Даже в науке, которая сама по себе плодородное поле, они ничего не добиваются. Они не способны ни на что, кроме опубликования бесконечных статей, которые только лишний раз демонстрируют их эмоциональное бессилие.

И есть люди другого сорта, К счастью, или к несчастью, они в меньшинстве, по крайней мере, в нашей любимой стране. Эти люди простых и ясных идей, люди действия. Они как дважды два — четыре, а не пять, как описывал Тургенев. Они способны на огромные эмоции потому, что они способны наоборот, перенести свои простые идеи в эмоции. Люди именно этого типа создают империи, делают революции и двигают миром.

Я знаю, что вы скажете. Вы сейчас мне расскажете о людях, которые убили царя, сделали революцию…. Но, старик, это же было ничего. Как жест, апофеоз эмоционального бессилия, самовозвеличивание через самопожертвование. Кому это интересно?

Я не политик, мне всё равно революция или монархия, но мне нравятся люди, воодушевлённые идеей. Которые знают, что такое страсть, потому, что страсть может сокрушить всё на своём пути к достижению цели. Я не психолог, но я чувствую, что что-то есть внутри человеческой конституции, что делает его или чувствительным интеллектуалом или человеком страстного действия. Пожалуйста, не перебивайте меня, во мне слишком много алкоголя, и я могу забыть, что я хочу сказать. …. Да. Я пришёл к вам не обсуждать человечество в целом. Я хотел рассказать историю о своём старом друге. Интересная история. Я надеюсь, что она вам не понравиться. Мне, старик, и не нужно твоё одобрение.

У меня был друг, блестящий хирург. Он был гений в своей области. Никто не мог превзойти его в хирургии. Он был человеком необычной решимости. Ешё мальчиком он решил стать хирургом, и его ничего больше не интересовало. Он был человеком одной идеи. Однажды утром его позвали к старому больному с острым аппендицитом. В доме больного он увидел девушку. Была ли девушка красивой — это неважно. Важно то, что когда мой друг встретил эту девушку в этом мрачном доме, он сразу знал, что это девушка предназначена ему. Он сразу знал, что пока он живёт, эта девушка принадлежит ему одному. Невиданная страсть вспыхнула в нём. Это была больше чем страсть, больше чем любовь — наваждение. После осмотра отца девушки, мой друг понял, что эта девушка никогда не будет принадлежать ему, пока жив пациент. Это следовало из различных незначительных деталей её разговора, а мой друг был хорошим наблюдателем.