Страница 6 из 74
— Вы были революционером. Вы до сих пор им остаётесь.
— Нет. Я не революционер и таковым не являюсь. Я слишком хорошо знаю, что за каждой революцией следует реакция, разве это не основной закон живой материи?
— Да, до сих пор…
— Однажды мальчиком я прочел книгу. Не помню, была ли она английская или французская. Это была сказка о Робин Гуде. Я чувствовал также как и Робин Гуд, я чувствовал, что судьба выбрала меня для мести наказать тех, кто безжалостно убил тысячи людей во время реакции. И когда я присоединился к террористической организации, я не думал о революции и об её успехе, но только о моей обязанности отомстить за тех, кто отдал свою жизнь за свои убеждения.
— Довольно странно.
— Не так странно, как вы можете думать.
— Вы испытывали угрызения совести за десятки убитых людей?
— Угрызения совести? Я не знаю такого чувства. Я был горд за себя, и до сих пор горд.
— Если бы вы жили в спокойное время, чем бы вы занимались?
Он улыбнулся. Это была широкая и весёлая улыбка.
— Я бы писал поэмы и книги. Вы знаете, в тот самый день когда вы меня видели, после убийства Плеве, я сменил мои шикарные английские одежды на рваньё, переехал в затрапезные номера, и не видел никого два месяца, проводя всё время упражняясь в писательском искусстве. Это было чудесное время, я был счастливейшим человеком.
Он посмотрел на часы.
— Я должен идти. Я должен найти Керенского. Я знаю, где он должен быть. Среди его многочисленных слабостей он ещё и любитель барышень. Прощай.
Он не пожал мою руку и пошёл быстрым шагом.
Скоро я узнал из газет, что Борис Савинков состоял в заговоре со знаменитым генералом Корниловым, героем мировой войны. Они хотели сбросить импотентное правительство Керенского, чтобы спасти Россию от коммунизма. Корнилов был арестован, но Савинкову удалось бежать во Францию. Через семь лет после нашей встречи в Летнем саду я встретил его при любопытных обстоятельствах.
В Монте-Карло я направлялся в Аквариум и проходил через казино. В рассеянности я обозревал рулетку и играющую толпу, когда моё внимание привлёк человек за одним из столов, который много выигрывал. Его спокойствие и индифферентность к удаче удивила меня, он был вроде тут, но его мысли, очевидно, были в другом месте. Я сразу узнал его — это был Савинков.
Я долго стоял, наблюдая игру. Он не видел меня. Его ставки были высоки, и он играл безрассудно, как бы, чтобы специально проиграть. Но удача не покидала его. Он выигрывал снова и снова: на красном, на чёрном, на зеро, против всех шансов, и затем он остановился. Он собрал фишки, повернулся и его глаза встретились с моими. Он улыбнулся, но его улыбка была грустной, почти безнадёжной.
— Нет шансов, я пришёл сюда, чтобы спустить мой вчерашний выигрыш, но у меня не получается. Это плохо.
Я не понимал, что он хочет сказать. А он пригласил меня в бар на террасу, и пока мы пили шерри, он начал говорить.
— Я раздражён….. Я чувствую себя не в своей тарелке.
Его манера говорить была как бы не его, как я запомнил из предыдущих встреч. Он плохо контролировал себя.
— Каждый игрок хочет выиграть.
— Но только не я.
— Но деньги-то вам нужны?
— Дело не в деньгах, это мои предчувствия.
— Что? Я полагал, что вы не верите в предрассудки.
— Это совсем другое: я сделал выбор, если я проигрываю все мои деньги, то я не буду возвращаться в Советскую Россию.
— Вы — самый бескомпромиссный враг коммунизма, почему вам надо ехать или не ехать в Советскую Россию?
— Это непросто….
— Пожалуйста, объясните.
— Мои предчувствия говорят мне, что если я счастлив в игре, то моя поездка в Россию закончиться провалом. Катастрофой.
— Я понимаю.
Но я не был уверен, что понимаю его.
— Вы полагаете, что если вы проиграете все деньги, то ваша поездка будет успешной?
— Правильно. Или, по крайней мере, моё предчувствие так мне говорит.
— Что вы собираетесь делать в Советской России?
— Конечно, я поеду инкогнито. Я организую террористическую ячейку и попытаюсь убить Сталина.
У меня не было слов, чтобы охарактеризовать этот безумный план.
— Вы отдаёте себе отчёт, что Чека работает гораздо более эффективно, чем царская охранка?
— Я знаю, риск есть, я допускаю… но мне всегда сопутствует удача.
— А теперь?
— Я не хочу ехать. Это самоуничтожение, но я должен ехать!
— Должны?
— Да, потому что я сделал выбор.
— Что-то вроде русской рулетки.
— Да… вроде этого.
— Но, что Вас вынуждает принять такое решение, основанное на таких странных предпосылках?
Он немного замялся.
— Наверно, я устал так жить, как я живу сейчас: никакой цели, никакого смысла, просто плывя по течению.
— Или может быть у Вас ностальгия?
— Не знаю, не знаю, — в его голосе было отчаяние.
Я почувствовал в нём такую депрессию, что переменил тему разговора.
— Вы пишите? Ваши стихи?
Смущённо улыбаясь, он кивнул.
— Я пишу много стихов, все они неважные.
— Пожалуйста, покажите мне, у Вас есть с собой?
Он опять кивнул, вынул из внутреннего кармана белый конверт.
— Давайте сначала выпьем шампанского, а потом я прочту вам.
Его настроение переменилось, он стал более собой, хотя и не вполне. Он прочёл несколько стихотворений, видимо, написанных недавно, некоторые на русском, некоторые по-французски. Все были грустные. Два из них тронули меня за больное место.
И
— Дайте больше шампанского.
— За …., — начал произносить я.
Но он перебил меня:
— За наше прошлое…., но не за наше будущее.
В августе Савинков перешёл границу Советской России недалеко от старой Австро-венгерской границы. Его схватили, как только он сделал первый шаг на советской земле. Его доставили в Москву, судили судом военного трибунала и приговорили к пожизненному заключению в лагерях. В Советских газетах ликовали: «Подлая собака, шпион Уолл стрита, схвачен!».
Газеты опубликовали признание Савинкова. В соответствии с этим признанием, которое всегда вызывало сомнение в смысле подлинности, он признавал свою вину, раскаивался и восторгался Советским режимом.
Через несколько недель, меня достигли новости, что Савинков покончил с собой, выпрыгнув из окна четвёртого этажа Лубянки. Уже в то время эта версия казалась сомнительной.
Может быть, его предали друзья, когда он переходил границу? Как его убили? Сознался ли он? Всё это остаётся неизвестным уже многие годы спустя его смерти. Возможно, это было предопределено, чтобы он вернулся в Россию и умер такой насильственной смертью.
Ревнивый пуританский учёный.
Преступление доктора Леонида Озолина вызвало огромное возмущение не только в Петербурге, его родном городе, но и вообще по всей стране. Общественное мнение требовало смертной казни: «Это не человек, а зверь, чудовище, безумный, которого необходимо изъять из нашего общества».
«Человек, принадлежащий к медицине должен посвятить свою жизнь служению человечеству». Его слова звучали как молотком по голове. Он не спорил и не обсуждал свои утверждения. Это были аксиомы, незыблемые и окончательные. Мы, медицинские студенты, протестовали молча, но мало кто из нас имел мужества отстаивать своё мнение кроме Антонова, преподавателя патологии. «Почему медики должны жертвовать свои жизни на благо человечества? Почему не юристы или инженеры или другие белые воротнички. Почему?» Ответ? Его не было. Доктор Озолин игнорировал вопрос коллеги. Внезапно он переменил тему разговора. Новая тема — прогресс в микробиологии, в которой он специализировался. Он был преподавателем микробиологии в Военно-Медицинской Академии.