Страница 3 из 110
Москва вновь тушил свет. Вновь возгорали минералы. Москва со свежим человеком шел – через красный уголок – к себе. Там, в лаборатории, во мраке бросали, бросали энергию минералы. В красном уголке под большою лампою на столе были разложены журналы и газеты; рабочие читали за столом; на стенах во мрак уходили плакаты и портреты руководителей русской революции; радио хрипело речами и концертами города Москвы. В комнатах Ивана Москвы были тишина и медленность. За домом молчали снега, горы, сотни зырянских, пермских, остятских верст. Упорные в морозе горели на небе звезды.
Свежего человека Иван Петрович поил чаем, под шум самовара. За чаем свежему человеку говорил Иван Петрович об уране и гелии, о всех тех порогах, около которых стоит человечество: – и всегда рассказывал тогда Москва, как на войне, в дни гражданской воины, в Крыму на Ай-Петри он повстречался с солнцем и испугался, крепко расставив ноги, чтобы не упасть, когда качнулась земля. Но если свежий человек засиживался за полночь, когда Иван Москва говорил уже часы, – этот свежий человек начинал видеть, что лицо Ивана Москвы становится асимметричным, подергиваются веко и правый угол губ: и Иван Москва рассказывал тогда о мертвецах, которых он с товарищами пронес бредовым небытием.
В лощине ничто не жило. Мертвая тишина была в лощине. Флюоресцировала в небе луна. В доме горело электричество, хрипел усилитель в красном уголке вступительным словом Луначарского. Иван Москва рассказывал, как кашею кормил он мертвецов, – и Иван Москва тогда говорил, путаясь в каше мертвецов, о том, что вот уже больше четверти столетия человечество собирает радий и – что за это четвертестолетие человечество скопило только: около двухсот тридцати граммов радиевых солей.
Обстоятельство шестое.
– – это было в городе Москве, в октябре 1917 года, в дни переворота. Тверской бульвар у Никитских ворот тогда замыкался трехэтажным жилым домом. В этом доме были большевики. В доме напротив, которым замыкался Никитский бульвар, были юнкера. Дом Тверского бульвара был разрушен юнкерами и бомбами и был сожжен. С год после переворота, особенно весною в 1918 году, развалины дома смердили трупами тех, кто был погребен развалинами. Года три этот дом стоял памятником восстания: говорил о дыме революции битой крышей, пустыми проймами окон, обгорелым, расщебленным кирпичом, мусором чугунных балок, подвалов, рухляди. К двадцать первому году развалины были убраны. И в 1922 году на месте развалин, на площадке, обложенной коломенским мрамором, воздвигнут был памятник профессору Климентию Тимирязеву.
Тверской бульвар замкнулся двумя памятниками: Пушкину у Страстной, Тимирязеву у Никитской.
Обстоятельство седьмое, как первое.
«Мне отмщение, и аз воздам» – дикарский закон бумеранга – физический закон действия, равного противодействию – –
Биографическая глава
Биографии людей не всегда начинаются с детства: в иных случаях началом биографий суть – старость, мужество, двадцать лет. Биографии очень многих в России в годы революции начались 25 октября старого стиля 1917 года. Биография Ивана Петровича Москвы началась 25 октября, когда он вылез в биографию по развалинам истории: началом его биографии были – винтовка, ненависть, ничтожество «подкаменных» земель в биографическом его до-бытии. – И не всегда биографии определяют даты дел и рождений: обстоятельства, лежащие вне человека и его воли, бывают иной раз значимей воли и человека.
До-бытие Ивана возникло: «в зырянах», как называли зырян новогородцы, – сами зыряны называют себя коми-народом. Точный перевод – «зыряны» – значит – «оттесняемые». Коми-Иван был сыном коми-народа. Даже в России не многие знают о лесах Коми-земли, непроходимых, непройденных, – и о том, что Коми-земля больше Германии и Франции, вместе взятых, но на Коми-земле всего только семь верст железной дороги. Коми-земля упирается в земли Подкаменные: в до-бытии своем коми-Иван был рабочим Подкаменных, Петром Первым, Демидовыми-Сандона-то и Строгановыми ставленных, чугунолитейных заводов.
Коми-Подкаменье – –
…сказано в Евангелии о том, что Петр есть камень, но Петр же есть и соль земли: Урал – камень. Здесь все завалено камнями и пропитано солью, и на завалинках у новых изб по урочищам и селам кладут здесь соль, чтобы солнце впитало соль в дерево, ибо тогда стоят срубы столетьями: на солях и на камнях нет ни чахотки, ни тифа, ни холеры, и деревья растут в сорок аршин ростом и в два человеческих обхвата. – «Время застит» – уральская пословица, – и все же видно через века, как просолились эти места Иваном Грозным, заселителем «Перми Великой – Чердыни» (чердынцы называют себя – чердаками), «именитыми людьми» Строгановыми (дома от Строгановых и соборы стоят в Усолье, и в Соликамске, и в Усть-Сысольске), здесь памятно имя Ермака, покорителя Сибири, подлинное имя которого – Василий Тимофеевич Аленин. Время застит, – но видно, как ушкуйное, сиречь разбойное, происхождение Строгановых от вольной великоновогородской вольницы – пересолил, перековал Петр Первый – железными заводами (Турчаниновы в городе Соликамске для санкт-петербургского их величества Екатерины и Елизаветы дворов – растили бананы! – так это было уж после Петра). Здесь спрашивают человека:
– Кто ты?
Отвечает:
– Крестьянин.
Спрашивают:
– Твое имущество?
Отвечает:
– Два ружья да пять собак!
и из этих двух ружей одно дедово, кремневое, – и из этих пяти собак одна на белку, другая на медведя, третья на рысь. Белок бьют из кремневого дробинкою в глаз: если попал в другое место, шкурка бракована. Налоги берут здесь с ружей, – и недавно еще брали – с луков.
Здесь в Верхнюю Лупью четыре месяца в году никак не проедешь, а в иное время и зимой и летом туда ездят на санях: телег там не видели. Здесь, если надо человеку побывать верст за сорок, он говорит: – «ничего, побежу!» – сбегает и к полночи будет дома.
Здесь в лесах – подкаменные земли здесь рудны, магнитны, серебряны, золоты – на реке Доеге здесь по Каменному хребту шел изыскатель, сыскал избу: в избе жил крестьянин, – так, мол, и так, жизнь, – крестьянин свел изыскателя к ручью, копнул лопатой, посыпал с лопаты:
– Смотри, гражданин анженер, – чистое золото. На золоте живу, а хлеба – нету.
Здесь в лесах, на горах, на реках – много находят костей мамонта – и никак нельзя их донести до музея: местная народность пермь считает кости мамонта – «мунянь» – земляной хлеб – целебным снадобьем, священным, – и деревнями собирается пермь есть Мамонтовы кости.
Здесь в лесах, на горах, на реках – в тысячах верст – здесь прокуратура рылась – уже после революции – в советском законодательстве, – чтобы подыскать статью, коей карать нижеследующее массовое деяние: роют охотники здесь могилы детей, отгрызают (обязательно зубами) руку ребенка и – сушат ее; сушеную руку носят с собою охотники по лесам и носит жулье, ибо эта рука отведет и руку закона, и лапу медведя: о статье запрашивали центр.
Здесь в Большой Коче, в Юрлинском районе, до сих пор пермяки и коми на Фролов день бьют быков богу, причем режет быков местный православный батюшка: быков варят в котлах против православной церкви, – в этих же котлах варят и кумышку. И в каждой волости в этих местах имеется свой леший, именуемый по имени, отчеству и фамилии: Иван Иванович Иванов.
…Здесь на безыменном притоке реки Доеги легла Полюдова лощина, плохою молвою известная в народе: в этой лощине ничто не росло и никто не жил. Лощина была безжизненна и безмолвна, и птица, и зверь, и человек обходили ее, камни не плодили ни кедра, ни вереска, ни ивана-да-марьи. Зимою в лощине таял снег, не было силы у снега засыпать бурые камни. Лесная молва – прокляла это место.
Время застит: пермь и коми засолили, кроме времени и земель, подкаменный быт, ушкуйные памяти. Хаять быт и народ – нельзя: Камень, Кама, лес, зверь сделали людей такими же крепкими и кондовыми, как лес, зверь, камень и Кама, – жухорный, стремный народ.