Игра Лазаря

Они дружили с самого детства. Вместе росли, вместе служили в армии, а теперь вот вместе работали и жили под одной крышей. Лазарь всегда был с «закидонами», как называла это мать Сенса. Что касается её сына, то по счастливому стечению обстоятельств он родился с неисчерпаемым, прямо-таки христианским терпением к людям и их «закидонам». Это врождённое уродство, плюс немного удачи (чета Райновских переехала на улицу Лазаря сразу после рождения Сенса), и заложили основу будущей дружбы.

Вся история их отношений насчитывала одну единственную ссору — не считая по мелочам, действительно серьёзную ссору. Шёл девятый класс школы, дело было в школьной раздевалке перед первым уроком. Пустяковая размолвка из-за очередного прогула занятий в пользу кинотеатра, в котором Сенс отказался участвовать, благодаря бескостному языку Лазаря переросла в настоящую склоку. Дело едва не дошло до рукопашной. Вовремя остановился Сенс, как всегда.

Лазарь тогда наговорил кучу гадостей: он умел ударить по больному, когда хотел. Нащупав болевую точку, он проезжался по ней снова и снова, пока не раскатывал до размеров кровоточащей мозоли. Независимо от степени своей правоты (или неправоты), его слово должно было остаться последним.

В то время Сенс имел проблемы с лишним весом и соответствующие комплексы, которые компенсировал усердным обгрызанием гранита науки. В этом направлении Лазарь и повёл атаку. Его так понесло, что скоро диалог больше напоминал монолог. Сенс оставил всякие попытки защититься, и просто слушал, ничего не говоря в ответ. Когда поток помоев на его голову иссяк, он помолчал, а потом сказал нечто такое, что Лазарь запомнил почти дословно:

— Людям нравится общаться с тобой, — сказал он, и Лазарь заметил, как сильно дрожит его голос. — Им легко в твоей компании, даже когда ты ведёшь себя, как плюющийся верблюд. Но тебе плевать и на это. Твой плевок только в тебя попасть и не может. Ты мог бы иметь миллион друзей, но вместо единицы с шестью нулями у тебя осталась единица. И эта единица — я.

В тот день Сенс прогулял все уроки. Лазарь же, напротив, не пропустил ни одного. Сидя на галёрке, в полном одиночестве, он снова и снова повторял в уме отповедь Сенса, словно вызубрить её наизусть было домашним заданием, которое он не успел подготовить в срок.

Они не общались две недели — самые ужасные две недели в жизни Лазаря. В конце концов, он заговорил с Сенсом первым. И первым извинился — не как всегда.

С тех пор плеваться Лазарь так и не перестал, но всегда соизмерял количество слюны, когда дело касалось его лучшего друга. Всего, что осталось от единицы с шестью нулями.

— Если знаешь что-то про Матвея, говори прямо, — потребовал Сенс. — Осточертели твои метафоры.

— Ничего такого, что заставило бы всех покраснеть, — ответил Лазарь. — Видел только, как он бежит к твоей тачке, да так быстро, будто за ним гонится его же совесть. Странновато получается, а? Нас ни во что не посвящает, Дару в помощь не берёт. И даже верный «Кореец», вместо того, чтобы мчаться на подмогу, сидит почему-то здесь.

— Верный «Кореец» знает, куда и зачем отправился его крейсер. И это никак не связано с Игрой, — безмятежно отозвалась Айма.

— Хочешь сказать, Матвей слил Игру? — прищурился Сенсор.

Лазарь пожал плечами:

— Либо уже, либо вот-вот. В любом случае, нырять в дерьмо приятней без свидетелей.

Марс угодливо и фальшиво расхохотался — этот мальчишка знает, чего хочет от жизни.

— Очень уместная метафора, — поморщилась Дарения. — Прям застольная.

Неуместная, но к месту. Что бы там ни говорила Айма, а Матвей облажался: сомнений в этом у Лазаря почти не осталось. Как и со щеками Сенса, муки совести на мордочке обезьянки по кличке Матвей сегодня читались на раз. Работа в инсонах сродни работе кардиохирурга: в случае неудачи объект ошибки теряет несравненно больше того, кто эту ошибку совершил. В мире торжества логики и справедливости такой уклад — преступный абсурд. В мире реальном — большое везение.

Лазарь снова взялся за самолётик, но взлететь бедняге сегодня было не суждено — Айма расплющила бумажную поделку тарелкой с супом:

— Кушайте, не обляпайтесь.

— Будем считать, что пилотом был камикадзе… — молитвенно сложив ладони вместе, Лазарь согнулся перед японкой в патетичном поклоне: — Domo Arigato, o

Когда никто на них не смотрел, Лазарь шепнул Марсу на ухо:

— На японском: «большое спасибо, девочка-гейша».

Ничего не поняв, мальчишка захихикал в кулак.

Трапеза протекала в полной тишине: болтать во время еды здесь было не принято. В воздухе витало напряжённое нетерпение. Все знали, о чём пойдёт речь после обеда, и ели, предвкушая.

Марсен расправился со своей порцией быстрее всех. Небрежно утёр губы тыльной стороной ладони и огляделся по сторонам:

— Второго не будет, что ли?

— Вообще-то, неплохо бы услышать спасибо за первое, — отчеканила Дара.

Насупившись, Марс пробормотал «спасибо».

Тарелки отнесли в раковину, и девушки подали чай.

— С продуктами швах, — Айма поставила на стол корзину со сладкими сухарями. — Поеду в город, прикуплю кое-чего.

Попрощавшись с Дарой и наградив напоследок Лазаря пренебрежительным взглядом, Айма вышла из кухни.

— Ты правда веришь, что верный «Кореец» отправился за продуктами? — обратился Лазарь к Даре, наблюдая через окно, как японка пересекает заснеженный двор. — Слушай, у вас действительно дружба, или это просто секс?

Дарения уже открыла рот, чтобы ответить, но Лазарь остановил её движением руки:

— Ладно, давайте к делу.

Все сразу замерли и притихли. Так притихают зрители в кинозале, когда гаснут последние огни, и на экране зажигаются вступительные титры. Вот он — момент истины. Новая Игра, новый случай — он, как аттракцион в луна-парке, на котором никогда не катался прежде. Страшный аттракцион. С кульбитами и сальто, с головокружением, тошнотой и треском в рёбрах. Ведущий Игры не признаёт обычных каруселей с нанизанными на шесты лошадками. Своих лошадок он пустит в галоп; они будут бить электрическим током всякий раз, когда захочется схватиться за шест. Лазарь знал эту кухню, пожалуй, лучше, чем кто-либо другой: ведь он один из тех, кого здесь называют Бегуном.

Сенсор отпил чая, откашлялся и стал рассказывать. Он начал таксовать, как обычно, с восьми утра. Не считая праздников и гуляний, по утрам в будни самая большая текучка народа — соответственно, и «охват» намного шире. Часов в десять заехал в аптеку: голова раскалывалась. Там её и почувствовал.

У окошка собралась очередь, человек пять. Две бабки с сумками, за ними рыжая девушка лет восемнадцати-девятнадцати, потом тучный мужик, а в конце парнишка, не старше Марса. «Локатор» Сенса улавливает эманации Игры, но чтобы найти их источник, необходим тактильный контакт. Первыми под подозрение попали девчонка и пацан — остальные были староваты для Игры. Но на всякий случай Сенс решил проверить всех.

Медленно пошёл мимо очереди к окошку. Вразвалку так, вроде ему спросить что-то нужно. И мимоходом каждого зондирует. К девчонке подошёл — чувство усилилось. Тут как раз суматоха началась, одна из тёток стала шуметь на аптекаршу — что-то ей в ценниках не понравилось. Рыжая была без шапки, а волосы длинные — то, что надо. Не долго думая, Сенс решился под шумок отрезать прядь. Потянулся, притронулся — и его как током прошибло! Она это была, бабок он даже трогать не стал.

— Ну, конечно, — ввернул Лазарь, — зачем Тотоше старые калоши, когда есть сладкие булочки?

Спрятав прядь в карман, Сенс спросил какую-то ерунду в окошко, и стал обратно в конец очереди. Бабки ушли, подошла она.

— Мне почему-то сразу показалось, что у девчонки не все дома, — неожиданно заявил он.

Дара недоверчиво улыбнулась:

— Это ещё почему?

— Ну, например, она без сумочки была… Нет, ну какая девчонка в здравом уме куда-нибудь без сумки ходит?

Дарения чуть чаем не захлебнулась: