Страница 25 из 29
Яника слабо защищалась:
— Зачем ты так? Я просто хотела…
— Оттопыриваться с друзьями, известно дело.
— Я надеялась, что ты победишь, и всё станет, как раньше!
— Ха! Да это ж просто… — Калим собрал пальцы в щепотку и зашевелили ими в поисках нужного слова, но ему помог Леонард:
— Наивность.
— Наивность, точно! — подхватил Калим. — Наивность, Яника! Это наивность сейчас у тебя под одеждой — сочится кровью и ноет от боли.
Лазарь почувствовал, как Яника втянула живот, будто хотела проверить, на месте ли её раны.
— Ну, и что теперь? Чего ты теперь от меня хочешь, доченька? Отеческого снисхождения?
— Родственных привилегий, — жеманно поддакнул Леонард.
Лазаря передёрнуло:
— Лижи чище, Табаки, не жалей языка.
Калим выхватил из-за пояса револьвер, и, размахнувшись так, словно собирался швырнуться им, наставил на Лазаря. Большой палец взвёл курок.
— Это последнее китайское предупреждение. В следующий раз за меня скажет пуля.
Яника отпустила Лазаря и вынырнула у него из подмышки.
— Я ничего не жду, — горячо запричитала она, — я знаю, здесь мне места нет, и ты никогда не разрешишь мне войти.
— Нет. Не разрешу. Не могу. Не имею права.
— И не надо. Впусти хотя бы его.
Лазарь с изумлением осознал, что её тоненькая ручка подталкивает его в поясницу.
— Он здоров, клянусь памятью мамы. Я знаю, что ты сейчас думаешь, но прошу, пусть это станет последним наивным поступком, который я сделаю в жизни. А ты, как всегда, представишь, что ничего не было. Разреши мне эту последнюю глупость, и я сразу уйду.
Лазарь попытался вспомнить: когда ещё кто-нибудь в инсоне пытался спасти его вместо себя, и не смог. Такое с ним происходит впервые. Наверное, она действительно самая безнадёжная шизофреничка из всех.
Некоторое время Калим неподвижно стоял на месте. Казалось, все части его сознания разом удалились в некую совещательную комнату. Когда они вернулись обратно, помутневший на время перерыва взгляд вновь обрёл осмысленное выражение.
Калим усмехнулся и опустил руку с наганом:
— Ты сама это придумала, детка. Сама, запомни. Но так и быть. Если твой дружок приструнит свой бескостный язык, и пообещает быть паинькой, портить обедню не стану.
— Спасибо, — Яника облегчённо выдохнула. — Знаешь, мне кажется, это первый раз, когда наши желания — твоё и моё — наконец совпали.
Отрезвляющий голос Дары вывел Лазаря из задумчивости:
«Ты ведь понимаешь, что сейчас случилось что-то очень и очень плохое, правда?»
— Понимаю, — согласился Лазарь вслух.
Все с подозрением уставились на него.
— Ты-то что понимаешь? — набычился Калим.
— Я понимаю, что для тебя, капитан Немо, уже ничего не будет хорошо. И ещё я понимаю, что наш разговор окончен. С вашего позволения, господа, мы с Яникой хотели бы откланяться.
Лазарь взял её за холодную и влажную, как снулая рыба, ладонь.
— Пошли отсюда.
— Ты что? — изумилась Яника.
— Не беспокойся, Иисус зачислил тебе баллов за эту жертву. А этот террариум обойдётся и без меня. Пошли-пошли.
Яника не стала сопротивляться — она исчерпала все силы.
Они стали медленно отступать к полукругу охранников.
— Пропустите, — чуть подумав, скомандовал Калим. Бросил последний взгляд на падчерицу, повернулся широкой клетчатой спиной и дёрнул дверную ручку «Ниссана». — Все в лагерь. Живо!
Яника совсем сдалась, и последнюю сотню метров до ближайшего подъезда Лазарь пронёс её на руках.
— Чего ты со мной таскаешься, как с писаной торбой? — вяло полюбопытствовала она. — Влюбился, что ли?
— Извини, но заразные полумёртвые девки, мечтающие поскорее избавиться от приставки «полу», не в моём вкусе.
Подъезд встречал темнотой и прохладой. Выбирать подходящую квартиру было некогда, поэтому подошла первая незапертая. По стойкому запаху дореволюционной мебели и каких-то мазей стало ясно, что раньше здесь жила пожилая пара. Вполне возможно, тот самый старпер в камуфляже, обиженный на Лазаря за непочтительное отношение к возрасту.
Лазарь уложил Янику на невысокую двуспальную кровать, застеленную в несколько слоёв перинами и покрытую лоскутным покрывалом.
— Сейчас ты опять куда-нибудь запропастишься, а потом вернёшься с какой-нибудь новой идеей, и станешь кричать, что надо скорее куда-то бежать и что-то делать, — сонно лепетала Яника, сворачиваясь на кровати калачиком,
— Идиотские идеи, да, — Лазарь склонился над ней, — в этом я дока. Тебе не холодно? Может, укрыть чем?
В голове всё ещё вертелся жест её самоотречения — как она толкала его в спину, умоляя отчима впустить его в лагерь. Вдруг Лазарю захотелось наклониться ещё ниже и поцеловать её — это крохотное, жалкое, но в то же время невыразимо нежное создание. Поцеловать напоследок, потому что пессимист внутри него подсказывал, что больше такой возможности может не представиться.
— Нет, мне не холодно. И не жарко. Мне никак. Знаешь, я ведь даже не удивилась, когда увидела… как он выходит из машины. Будто так и должно было быть, — с каждым новым словом её голос слабел и терял разборчивость, словно она говорила, уходя вдаль. — Только не могу понять, откуда ты узнал? Хотя, наверное, не так уж много ты знал, если думал, что он и есть волшебное слово. Но всё равно — откуда?
— Потом расскажу, — Лазарь поборол безрассудное желание коснуться её губами и выпрямился. — Ты давай меньше говори и больше засыпай. Пойду, дверь закрою.
«Главное, чтобы она потом проснулась» — скептически заметила Дара.
Яника ещё что-то бормотала вслед, но Лазарь уже не слушал.
— Я к вам, — полушёпотом обратился он к Даре, выскочив в прихожую.
«Уже заждались» — откликнулась та.
Глава 6. Десять из десяти
День давно перевалил за обед, и теперь неумолимо клонился к ужину. Лазарь знавал людей, способных определять время без каких-либо приспособлений (иногда очень точно, с погрешностью в минуты), опираясь лишь на внутренние биологические часы. К таким людям он причислял и себя самого, вот только часы у него особенные: они дали о себе знать протяжным урчанием чуть пониже солнечного сплетения сразу по возвращению в явь.
Лазарь открыл глаза и увидел Сенсора и Дарению, сидящих в креслах. Правая рука Сенса и левая Дары висели между подлокотниками, сцепленные в замок.
— Половина пятого, — пробормотал Лазарь и перевернулся на бок. От длительного молчания голос слегка подсел.
Сенсор отцепился от Дары и осоловело уставился на наручные часы.
— Двадцать минут, — сказал он.
Внутренние часы снова заурчали, как бы извиняясь за десятиминутную поспешность, обусловленную видом этих сытых и блаженных рож.
Лазарь сел и огляделся. Комната Сенса, сумрачная и неуютная. Небо за окном снова затянуло непроглядной серостью. Из зеркала на дверце шифоньера на него таращится взъерошенная голова на жилистой шее.
Лазарь попытался сглотнуть липкий комок слизи, застывший в горле:
— Нужно срочно подкинуть угля в топку.
Через десять минут он уже расхаживал перед мольбертом в гостиной с тарелкой в руках. Бутерброды с сосисками, принесённые Дарой, стремительно исчезали кусок за куском.
— И как ты жрёшь эту гадость? — поморщилась Дара.
Сосиски были самые что ни на есть дешёвые, но Лазарь их обожал.
— Представляю себя в Ленинграде зимой сорок первого.
Дара в ответ только улыбнулась и покачала головой. Она вертела в пальцах круглую расчёску, которую периодически запускала в облако белокурых волос и принималась пушить их с каким-то остервенением. Рядом на диване беспокойно ёрзал Сенс. Он всё пытался вызвонить кого-то по мобильнику, но раз за разом терпел неудачу. Лазарь решил, что он звонит Айме.
— Куда подевалась вторая лесбиянка? — спросил он. — Или ей больше неинтересно с нами?
— Первой тоже, если честно, — холодно заметила Дара. — Скоро там заведётся твой паровой котёл?