Факел

Алексей Иванович вопросительно посмотрел на меня.

- Но, как говорится, плетью обуха не, перешибешь. Силен был тогда еще немец, ох как силен! Хоть мы и стояли насмерть, хоть и били его, а он все новые и новые силы подбрасывал - и опять вперед. Снова заговорили пушки. Снова танки вошли в прорыв. Где-то за нашей спиной замкнулись немецкие клещи. Попятились мы. Ткнемся туда - стреляют. Ткнемся сюда - то же самое. Сгрудились неподалеку от капе. Глядим, из-под обломков блиндажа наш комиссар поднимается. Встал во весь рост, смотрит затуманенными глазами на нас, а у самого по виску кровь алой струйкой течет. «Замполитрук, - еле слышно проговорил он, - возьми…» Протянул завернутое в чехол боевое знамя и сам тут же замертво повалился на землю.

Алексей Иванович волновался. Из небольшого карманчика он достал дюралевую баночку с надписью «Валидол», отвернул дрожащими пальцами крышечку, достал таблетку, кинул ее под язык. Помолчав минуту-другую, продолжал:

- «Знамя… Наше знамя… Разве можно его оставить врагу? - проговорил замполитрук. - Это наша святыня». Он снял чехол, обвернул знаменем свое тело и, заправив гимнастерку, подтянувшись ремнем, крикнул рядом стоявшему бойцу: «Матвей Пикайкии, со мной!» Замполитрук и Пикайкин скрылись в лесной чаще, а сзади еще долго слышался бой, который вели их товарищи, преграждая путь врагу…

Алексей Иванович, прерывая рассказ, облегченно вздохнул. Я тоже перевел дыхание и сказал:

- Молодец замполитрук! Спас знамя…

Алексей Иванович прервал меня жестом:

- Погоди, дорогой. Вот тут-то и начинается самое главное.

Он встал, прошелся вокруг сиреневого куста, остановился за моей спиной. Осторожно развернул крону, заглянул внутрь куста. Вдруг из-под его рук выпорхнула пичужка.

- Гнездо, - тихо сказал Алексеи Иванович. Из гнезда, широко раскрыв желтые клювы, подслеповатыми глазами смотрели птенцы. - Растите, растите, глупышки,- сказал он птахам и, закрыв куст, подошел ко мне. - Малюсенькие, а живут. Мамаша-то волнуется! Пойдем, пусть успокоится и покормит их. - Алексей Иванович взял меня за руку, потянул за собой на тропинку.

- Так как же со знаменем-то? Что с ним произошло? - спросил я Алексея Ивановича, шагая рядом.

- Хочешь знать?

- Еще бы!

- А произошло вот что. Замполитрук и Пикайкин начали пробиваться к своим. Сам понимаешь, трудно им было. Дороги немцы перехватили, заслоны или засады выставили. Куда ни пойдешь - всюду на огонь напорешься. Решили пробираться напрямик - лесом. Ну а ты знаешь, какие там леса и болота. Местами просто гибельные. Замполитрук в степи вырос, ориентировался не совсем уверенно. Хорошо, что Матвей с лесом был знаком - с детства в темниковских чащобах лазил, часто на охоту с отцом ходил. И сейчас, говорят, Темниковские леса в Мордовии славятся. Не так ли?

- Да. Хороши еще.

- Так вот. Матвей Пикайкин был, как говорится, парень-кремень. Дело свое знал. Он автоматчиком служил. Бывало, резанет очередь по мишеням - все изрешетит. Меткий глаз у Матвея был крепкая, увесистая рука. Поэтому замполитрук и взял его - знал, что не подведет. Пошли. Идут день. Лес, болото, лес… Ночью немного вздремнули. Опять в путь. Второй день идут. Лес, болото, лес… Замполитрука дума стала одолевать: туда ли идут они? Остановились. Сориентировались: верно, на восток идут. На третьи сутки съели последний сухарь - и опять в поход, к своим. А где они свои-то? Пришлось пересекать дорогу. Нарвались на фашистов. Пнкайкин уложил двоих, замполитрук - одного. На четвертое утро вышли к деревне. Притаились. Тишина. От голода сосет под ложечкой. Чья деревня? Наша или ее заняли немцы? Полежали час. Ни души. «Ну что ж, Матвей, разведай деревню осторожно, - сказал замполитрук Пикайкину, - хлеба, может, найдешь». Пошел Матвей, а замполитрук глаз с него не спускает.

Алексей Иванович потянулся было за сигаретой в карман, но отдумал курить. Продолжал рассказ:

- Матвей вышел из одного дома с краюхой хлеба, а навстречу - немецкие автоматчики. Заорали: «Хенде хох!» А Матвей вскинул автомат и полоснул по ним очередью. Но один из фашистов не растерялся: оглушил прикладом Матвея. Упал он, как сноп, на землю. Фашисты схватили Пикайкина, связали, кричат: «Сколько вас, говори, свинья?» Поднял он вверх палец: один, мол, я. Новый удар оглушил Матвея: «Сколько вас?» И опять он поднял вверх палец: один. Тогда немцы привязали Матвея к мотоциклу, завели. Матвей сначала успевал бежать за машиной, а потом обессилел, рухнул на пыльную дорогу. Окровавленное лицо - волоком по земле, пыль набилась в рот, ноздри, в обезумевшие глаза. «Сколько вас?» - вновь орали фашисты, ставя на ноги полуживого бойца. И Матвей опять поднимал вверх палец: один…

Алексей Иванович тяжело вздохнул.

- А каково было замполитруку, затаив дыхание, скрепя сердце, следить за этой пыткой?! Он несколько раз прикладывал автомат к плечу, его палец лежал на спусковом крючке. Мгновение - и раздастся очередь. Но знамя… Оно у его сердца. Это знамя должно повести новых бойцов в атаки. И замполитрук выдержал. Встал и с затуманенными глазами пошел на восток один. Голодный, обросший, с единственным магазином в автомате, двигался днем и ночью, по болотам и лесам. Вода хлюпала в сапогах, горели истертые в кровь ноги. Порой отчаяние проникало в душу. Были минуты, когда хотелось пустить в лоб пулю и остаться лежать неизвестным в этих дремучих лесах. Но - шел и шел на восток. Он был теперь один со своим сердцем, со своей совестью, и только от него зависело - быть знамени в строю или не быть. На шестые сутки вышел на опушку леса. И вдруг - пулеметная дробь, крики «ура». Это наши контратаковали фашистов, гнали их из небольшого села. Замлолитрук собрал последние силы, открыл огонь по бежавшим недалеко от него немцам и тотчас упал в густую траву. Очнулся он на командном пункте после суточного сна. Командир полка поцеловал его в небритую щеку: «Спасибо, сынок, за честную службу, спасибо».

Алексей Иванович остановился, перевел дыхание, бросил в рот новую таблетку валидола.

- Вот с тех пор, брат, и начало, словно факел, гореть сердце замполитрука, - закончил он свое повествование и посмотрел на меня.

И я понял, что этим замполитруком был не кто иной, как сам Алексей Иванович, прошагавший потом под спасенным им боевым знаменем вместе с другими бойцами еще по многим фронтовым дорогам. А теперь он, полковник, медленно идет по проторенной тропке-терренкуру. У него доброе, хорошее сердце. Оно стучит и стучит: стук-стук, стук-стук, стук-стук…

РОМАШКА

После длительного перехода мы решили сделать привал. Остановились на берегу маленькой, поросшей осокой и кувшинками речушки, которая на нашей карте была обозначена едва заметной паутинкой. Нас заманили сюда густая, сочная зелень разнотравья и тенистая, прохладная дубрава.

Иван Иванович ловко сбросил с плеч рюкзак, прицепил его на сук ширококронного дуба, быстро снарядил удочки и, спустившись под кручу, в тень, занялся рыбалкой. Константин Петрович Дашкин - летчик, подполковник - хотел было развернуть спиннинг, но, взглянув на заросли кувшинок, с досадой вздохнул: «Эх, первая кувшинка моя». Дашкин подошел к Ивану Ивановичу, взял у него запасную удочку, пристроился рядом. Клев был хороший, и вскоре мы ели ароматную, пахнувшую дымком, наваристую уху.

После обеда Иван Иванович уснул мертвецким сном на разостланной под дубом плащ-накидке, а мы с Константином Петровичем решили побродить по пойме, набрать полевых цветов, которых здесь было очень много.

Ходили мы, рвали цветы, вспоминали разные истории.

Константин Петрович набрал большой букет и, оглядывая его, сказал:

- Вот такой же букет подарила мне жена, когда я окончил летную школу - прямо возле аэродрома нарвала… Эх, Ирина, Ирина… Как сейчас перед глазами стоит.