Занавес приподнят

Нечто подобное произошло у него и с Жоржем Попа, никак не решавшимся проявить твердость, чтобы заставить мать не выдавать тайну и таким образом вынудить ее стать фактической соучастницей совершенного ими преступного акта на электростанции…

Лулу резко осудил Жоржа Попа, пристыдил его за малодушие и нерешительность, однако постарался не доводить конфликт до крайности. К тому были весьма важные в настоящий момент для заядлого картежника Лулу причины. Деньги, полученные на поездку в Болград, он в тот же вечер продул, не выезжая из Бухареста. Из-за этого непредвиденного обстоятельства он выехал днем позже и Новый год провел в поезде. На обратный путь у него не оставалось ни гроша. Выход из этого затруднительного положения он видел только в том, чтобы подзанять деньжат у Жоржа Попа. Потому-то групповод Митреску и умерил пыл, заговорив вкрадчивым голосом:

— Поверь мне, мсье Жорж, я вовсе не такой бесчувственный, каким, наверное, кажусь тебе… Я прекрасно понимаю, что такое мать, и сочувствую, конечно… Но нет же другого выхода у нас! Ты, видимо, не отдаешь себе отчета в том, что произойдет, если твоя маман обратится в полицию?! Дело неизбежно получит широкую огласку, коммунисты и жиды поднимут такой вой и гвалт, что нам с тобой свет не мил станет!.. Короче говоря, это пахнет скандальным разоблачением… Ни один шеф из «тайного совета» не простит такое никогда! Сам знаешь, всякая сентиментальность у нас не в почете… И обидно, черт возьми, если вместо благодарности за столь блестяще выполненное трудное дело с нас спустят три шкуры… Обидно и глупо! Слово чести легионера!

— Уговорю ее, — после продолжительной паузы с трудом вымолвил Жорж и, как бы размышляя вслух, продолжил: — Единственный сын… Она очень любит меня… Уговорю.

— Ну… попытайся, — нехотя ответил Лулу. — А если не выйдет? Что тогда?.. Одно скажу тебе: они свое уже взяли, а ты только начинаешь жить. И только теперь перед тобой открываются блестящие перспективы… Знаешь ли ты, какое большое внимание уделяется в данное время вашему краю? И понимаешь ли, чем вызвано это внимание? До меня это дошло совсем недавно, после возвращения нашего команданта из Берлина. Вот и ты помозгуй-ка, с кем ваш край граничит! А на всех остальных рубежах у нас теперь немцы!.. Ясно?

— Не совсем, — удивился Попа. — Почему немцы? Они только на границе с бывшей Чехословакией… На остальных участках пока еще я не вижу их…

— Плохо смотришь! Хортистская Венгрия, к твоему сведению, уже давно на все сто процентов с фюрером… А София колеблется больше для виду, чтобы преждевременно не осложнить отношения с Англией и Францией, но ее правители и сам царь Борис не настолько близоруки, чтобы делать на них ставку. Это было бы так же бессмысленно, как на скачках ставить на дохлых лошадей!.. И если остается незначительный клочок границы с Югославией, так оттуда нет угрозы… В скором времени там вообще будет «зер гут!». Эти слова, между прочим, принадлежат не мне, а нашему команданту Хории Симе! Теперь улавливаешь, что это значит?! Вот так, мсье Жорж! Других границ, кроме вашего края на Днестре, нет… Именно здесь и будут происходить великие события, в которых тебе предстоит играть далеко не последнюю роль… А ты, прости меня, пожалуйста, ведешь себя как барышня!

Попа был согласен с доводами групповода, но все еще никак не мог представить себе, что горячо любящая и любимая им самим мать способна привести в исполнение угрозу, сообщить о своих подозрениях.

Митреску чувствовал это и не отступал.

— Между прочим, как ты думаешь, отчего наш шеф Заримба стал такой крупной фигурой в движении? — издалека начал Лулу. — У самого короля он «персона грата»! А дудуйка Лупяска связана с ним, как два звена в одной цепи… Нипочем ему всякие там министры внутренних, внешних и даже небесных дел!.. Какие достоинства позволили ему так высоко взлететь? Образованность, что ли? Дай бог, если три класса наберется. Тогда, быть может, презентабельная внешность, как, например, была у нашего «капитана»? Сам знаешь — жаба! Смотреть тошно… И все же крупная, очень влиятельная, известная личность! Деньжатами только он в движении ворочает, да и не только деньжатами… Что же позволило ему сделать такую головокружительную карьеру?! Если помозговать, то окажется, что никакого секрета тут нет… Абсолютно! Его прошлое ты знаешь?

И Лулу Митреску принялся рассказывать… Было это в Добрудже. В тот день по городу бродили цыгане, а как только стемнело, некий болгарин у порога своей парикмахерской обнаружил подкидыша. Это и был Гицэ Заримба. Бездетные супруги приютили маленького, чернявого, с быстрыми, как ртуть, глазенками младенца. Приютили и растили, как родного. По мере того как мальчонка взрослел, на спине у него рос горб. Для эгоистичных ребятишек, его сверстников, Гицэ стал мишенью для издевок. И быть может, потому с первых же дней занятий в школе он не проявлял никакого интереса к учебе, а вскоре вообще покинул школу. Вся его энергия и жажда деятельности сосредоточились на овладении ремеслом цирюльника, чему терпеливо и любовно обучал его парикмахер. Особую страсть он проявлял к чаевым и вообще к деньгам. Если кто-нибудь считал монеты или тем более купюры, Гицэ задерживал дыхание…

Для подростка Заримбы давно уже не было тайной, что он подкидыш и цыган по происхождению. Однако он принимал как должное все проявления любви к нему приютивших его супругов, отнюдь не питая к ним чувства сыновней благодарности. Напротив, он был озлоблен против всех, с кем соприкасался: одних презирал и ненавидел за то, что они явно или втихомолку насмехались над его уродством, других за то, что наградили его горбом, третьих за то, что растили из жалости, наконец, всех остальных за то, что они не были такими же уродами, как он…

Став взрослым и хорошо освоив профессию мужского парикмахера, Гицэ в один прекрасный день тайком улизнул от своих кормильцев в Бухарест, прихватив значительную часть и без того небогатого набора инструментов цирюльника. Некоторое время Гицэ бедствовал, ради куска хлеба брался за любую, самую тяжелую и грязную работу. Ценою постоянных лишений ему наконец удалось обзавестись собственной крохотной цирюльней в полуподвальном помещении на окраине города. Два стула, подобранных на свалке и переоборудованных под кресла, да большой осколок от разбитого трюмо — такой была вся обстановка его жалкого заведения. Ко всей этой как бы выставленной напоказ нищете Гицэ относился с отвращением, но работал с остервенением. Он стремился во что бы то ни стало выбиться в люди и всеми правдами и неправдами достиг этого, став в конце концов владельцем фешенебельной парикмахерской в центре столицы. Однако испытанные им за годы самостоятельного существования невзгоды и унижения уже навсегда укрепили в нем чувство ненависти к людям, готовность жестоко мстить им за их благополучие.

Его человеконенавистническим настроениям как нельзя более соответствовали идеи и практика железногвардейцев. И Гицэ не преминул примкнуть к ним. С первых же шагов Заримба дал выход накопившейся в нем злобе. С изощренным коварством и неумолимой жестокостью он выполнял самые грязные поручения своих шефов, чем и заслужил их расположение и доверие. Этим и объясняется его весьма стремительный подъем по иерархической лестнице легионерского движения. Но вершины доверия со стороны не только вожаков движения, но и «власть предержащих особ» он заслужил тем, что совершил акт чудовищной жестокости.

Не жалея красок, Лулу рассказал Жоржу, как престарелая мать-цыганка нашла своего сына и какой трогательной была их встреча. Старушка назвала приметы на теле Гицэ, знать о которых могла только мать, поведала, как повесила ему на шею латунный крестик, нацарапала на нем его имя и фамилию. Точно такой же крестик хранила все эти годы на своей груди, как, впрочем, не расставался с крестиком и Гицэ.

Заримба мастерски сыграл роль человека, глубоко тронутого и обрадованного неожиданной встречей с кровной матерью, которую ему, казалось бы, не суждено уже было когда-либо увидеть. Он обласкал старушку, расположил ее к откровенному разговору, и несчастная цыганка, как на исповеди, рассказала ему, что еще в раннем возрасте по ее недосмотру Гицэ упал с повозки. Знахари уже тогда предсказывали, что мальчонка будет порченым. Убитая горем, мать решила, пока не поздно, найти людей с добрым сердцем, оставить им сыночка в надежде на то, что они обратятся к врачам и те сумеют исправить страшный изъян… В тот день цыганка зашла в парикмахерскую, погадала болгарину и его жене, заодно выведала, что они бездетные и очень опечалены этим. Им-то она и вверила судьбу своего первенца, оставив его ночью на пороге цирюльни.