Страница 55 из 58
У бульвара он стал искать глазами товарищей и нашел их. Они сидели на скамейке и разговаривали.
«Болтает Ивашенко об искусстве», - холодно, без раздражения подумал Морозов.
Увидят ли они его?
Его гнали быстро, он не удержался и оглянулся и получил удар в спину. Но он увидел, как одновременно поднялись со скамейки Борисов и стрелок и посмотрели ему вслед. «Увидели», - подумал Морозов, и ему стало легче.
Если бы не отобрали пистолет и не связали руки - он как пить дать улепетнул бы от этой пехтуры - юнцов с унылыми мордами.
Его гнали на край города, к старому замку. Замок виднелся издали. Его башни, разрушенные давным-давно, оплетали едва распустившиеся хмель и плющ.
В войну солдат так много, что им не хватает крыш. И теперь под сводами старой крепости жили солдаты.
Когда привели Морозова, они как раз собирались в дорогу из своего древнего пристанища. Тяжелые железные ворота были открыты. Пехота - старики и школьники - последняя гвардия, лихим шагом и с унылыми лицами выходила из крепости. Морозову сейчас не было дела до этих людей, так же как и этим людям до него.
Старый дуб стоял на плацу крепости. Он еще не оделся в листву, но уже приметно оживала в нем весенняя сила, и Морозов с тоской посмотрел на это могучее и одинокое дерево.
Морозова провели в полутемную комнату.
За столом сидели два офицера. Связист торопливо снимал походный телефон, другой солдат складывал карты.
Вошел повар в белом колпаке и с подносом и поставил на стол кофейник, чашки и хлебницу с сухарями и украдкой посмотрел на пленного.
Парень походил на батрака, наверно партизан или шпион. Он стоял между двумя автоматчиками с бледным замкнутым лицом, крепкий, красивый, еще очень молодой, и повар, человек старый, изверившийся в войне, потерявший на ней близких, пожалел его.
Но он не мог этого никому сказать, потому что жалость уже давно стала преступлением.
Выйдя от своих начальников, повар, именно потому, что на мгновение испытал чувство жалости, испугался: а не услышал ли кто-нибудь его безмолвную мысль?
Во дворе мальчишка-солдат собирался надеть седло на норовистую лошадь и ходил у точеной умной морды. Повар крикнул ему:
- Опять партизана привели! Стреляли бы их на месте…
В то время, когда повар ставил поднос на стол, Морозов заметил тень сочувствия, мелькнувшую на его лице. Но по тому, как тот сразу отвел глаза, он вдруг понял, что ему нечего ждать и не на что надеяться.
Офицер за столом был одних лет с Морозовым. Широкое лицо, маленькие усики, которые он носил, видимо, подражая главе государства, и крепкий тяжелый подбородок были полны энергии. Другой офицер, старый, с усталым сонным лицом, с редкими седыми волосами, зачесанными на затылок, не смотрел на Морозова. Он придвинул к себе чашку и наливал кофе. И по тому, как он наливал кофе, было видно, что он старший по чину и хочет дать возможность молодому заняться этим неинтересным и скучным делом.
- Du bist{1} партизан? - резко спросил офицер, испытующе глядя на Морозова.
- Развяжите руки, - сказал Морозов.
- Den Ьbersetzer, schneller.{2}
Солдат, складывавший карту, выбежал из комнаты.
Вошел человек в тирольской шапке с куриным пером. Только теперь Морозов мог разглядеть его ничего не выражающее, холодное, мертвенное лицо, на котором будто на всю жизнь застыло пугливое лакейское выражение.
Переводчик склонился к офицерам и что-то зашептал.
- Отвечайте: вы партизан? - вкрадчиво спросил переводчик.
Морозов молчал.
- Вас спрашивают в последний раз.
- Развяжите руки.
Переводчик махнул солдату, тот подскочил и развязал руки Морозову.
- Партизан?
- Нет, - сказал Морозов.
Сейчас ему было все равно. Для него все было кончено, он видел это по лицам офицеров. Во всем этом не было его вины, он никогда не работал разведчиком на земле, на земле он не умел воевать. Он просто ничего не знал об этой войне, он впервые видел противника, даже пленных он видел только издали. Он непоправимо ошибся, надо было узнать, кто в доме. Ужасно глупо, мальчишески глупо!… Борисов и стрелок могут погибнуть так же бессмысленно по его вине. Эта мысль показалась такой мучительной, что он забыл об остальном.
Он машинально наклонился завязать шнурок ботинка. Конвойный стремительно ткнул его автоматом под ребро:
- Stehen!{3}
- Обыскать, - крикнул офицер.
Солдат подскочил к Морозову. Карманы его были пусты, если не считать ста марок. С него сняли ботинки и портянки, и он стоял теперь босой.
На столе перед офицерами лежали две книжечки. В одной, синей, было сказано, что владелец ее Николай Морозов, капитан полка морской авиации, в другой, красной, что он член Союза коммунистической молодежи.
- Господин оберст, - подобострастно сказал по-немецки переводчик, - пленный - капитан морской авиации, член Союза коммунистической молодежи.
Оберст брезгливо отодвинул от себя обе книжечки и чашку, из которой пил кофе, вздохнул и сказал:
- Расстрелять. Мы не берем в плен коммунистов. Расстрелять для ровного счета.
- Для какого счета? - переспросил офицер.
- Для ровного, - повторил оберст. - Мне не хватает двух человек для ровного счета.
Офицер посмотрел на оберста и, решив, что это шутка, улыбнулся.
«Мы передали бы его гестапо, но части гестапо уже выступили из города, нам, собственно, ничего не нужно от этого капитана, - подумал офицер. - Расстрелять так расстрелять».
- Переводчик, переведите, я задам несколько вопросов.
- Где вы взяли эту одежду? Сто марок? Зачем переоделись? - спросил переводчик.
- Одежду снял с убитого, у него в кармане были марки, хотел добраться до своих.
Переводчик перевел ответ Морозова офицерам.
- Вы убили этого человека? - хотел спросить младший офицер, но оберст сказал, что в данном случае это совершенно безразлично.
- Расстрелять, - и он махнул рукой. - Тьяден! - крикнул оберст.
В дверь заглянул унтер-офицер.
- Припиши одного, - сказал оберст, - мы чисто с тобой работаем.
- Так точно, - ответил Тьяден.
Младший офицер посмотрел на оберста. Что-то почудилось ему странное в этом начальнике. И почему он во главе похоронной команды? Дело для унтера. Но оберст, видимо, служил в каких-то частях тыла и случайно оказался с этой командой при отступлении и шел с ней. Впрочем, некогда было об этом раздумывать, он получил приказ отступить, и тащить этого парня в гестапо он не мог. Партизан тот или летчик - его свинячье дело. Военно-полевой суд в составе двух офицеров приговаривает его как коммуниста к расстрелу, и пускай отправляется в ад.
Морозов понял жест старшего офицера. Холод пронзил его от босых ног до сердца; на мгновение оно будто остановилось, но тут же справилось. Он почувствовал ток крови, прихлынувшей к лицу, и сказал, не думая, бессознательно:
- Позвольте надеть ботинки.
- Иди, иди, - ответил переводчик, усмехнувшись. - Тебе теперь не нужны ботинки, обойдешься.
- А, шкура! - крикнул Морозов, и ярость, бешеная ярость лишила его дыхания. Но оба конвойных повисли у него на руках.
- Fort mit ihm!{4} - сказал оберст и придвинул к себе карту, еще не убранную со стола.
* * *
Борисов и Ивашенко издали шли за Морозовым. Они видели, как его ввели в крепость.
Нельзя ли все же спасти?
- Когда его выведут из крепости, тогда и отбить, - сказал Ивашенко, - в городе это невозможно, а здесь…
Борисов не ответил, он понимал, как мало надежды.
- Понаблюдаем за крепостью, может, и увидим Морозова, - сказал он. Они спрятались в кусты.
Крепость стояла среди берез, кленов, ив. Едва распускалась листва, но все же можно было в кустах найти пристанище. С моря прилетела туча, пролилась весенним дождем, и снова выглянуло солнце. От штанов и рубах Борисова и Ивашенко шел пар. Они молча сидели в кустах, и каждый думал о своем.