Этюды

В. Астапенков

Этюд в осенних листьях

Осень зябкая, поздняя…

Света шла, разбрасывая острыми носками светлых сапожек золотисто-багряный ворох не успевших ещё слежаться листьев; позади оставались две неглубокие влажные бороздки, чуть взъерошенные по краям.

«Я как ледокол, – подумала Света, оглянувшись и с удовольствием вдыхая ни с чем несравнимый прелый аромат осени. – Или листвокол».

Она представила, как слой палой листвы прорезают борозды оставленных следов, разделяя его неравномерными жёлто-красными островками. А падающие до сих пор сверху высохшие листики ушедшего лета ветерок, разделённый мрачновато-голыми ветвями на небольшие смерчики, скручивает в протянувшуюся к небу листоверть. Будто прорастая вверх шелестящим круговоротом, в центре которого на миг выткалось и пропало лицо молодой озорной женщины с растрепанным ворохом красных волос.

Света засмеялась и помахала ей рукой.

И ойкнула: шаловливый ветерок прилепил на нос пропитанный тёмным багрянцем большущий кленовый лист. Ответный подарок Осени.

Она расстегнула куртку и, поёживаясь в свежести осеннего утра, спрятала лист во внутренний карман; тот как раз оказался впору.

«Будь серьёзней», – сказала она себе.

Осень зябкая, поздняя…

Стихи не складывались.

«И зачем я решила их писать? – мрачно подумала Света. – Да ещё в парк с утра пораньше отправилась за вдохновением. Лучше б выспалась в выходной!»

Просто вчера вечером, поднявшись по крутому проулку к своему дому, Света оглянулась и замерла. Протянувшиеся вдоль узкого – на ширину одного автомобиля, не больше, полотна дороги два ряда высоких берёз вдруг высветили лучи прохладного солнца, обливая золотым каждый лист. И ни людей, ни машин, ни малейшего дуновения в застывшей картине. Такое иногда случается и в больших городах. Лишь отчеканенная золотом аллея, на чьём фоне терялись окружающие невысокие дома, манящая своим желтоватым таинством в осень.

Свете до боли захотелось шагнуть назад, пройтись под золотыми ветвями, сохранить подольше ощущение зыбкой хрупкости мазков этого нереально-красивого полотна увядания. В голове зазвучали тихонько слова:

Круг золотисто-багряный – осени листоверть.

Запах у осени пряный, влажный, обычно, заметь.

И тут внезапный порыв проказливого ветерка смял, смазал замершее осеннее чудо. Большая часть резной листвы с шорохом посыпалась вниз, устилая неравными стожками дорогу, газоны, тротуар. Снова зазвучали исчезнувшие было звуки, но…

Стрелы времени разят быстро,

И не стой у них на пути.

Один выстрел – и в парке чисто:

Облетают с деревьев листы.

Золотым листопадом рухнут –

Грохнет дробь подступившей зимы.

Сердце Осени в моих чувствах

Равнозначно сердцу Весны.

И Весна и Лето ярче,

А Зима к тому же длинней.

Ну и что? Красота не меньше

Приглушённых осенних теней.

Сказка закончилась. И закончились слова.

Весь вечер в какой-то прострации Света проторчала у окна, пытаясь воссоздать необычайный миг пролетевшей осенней грустинки, и не смогла. Лишь когда слабый свет уличных фонарей налился яркой белизной в уплотнившихся до непроглядной густоты сумерках, оторвалась от подоконника. Возникло острое желание позвонить кому-нибудь, поделиться. Она даже начала набирать номер, но перестала. Как передать словами, не видя глаз собеседника, рождённое в душе чувство светлой лёгкости и приязни ко всему окружающему? Подруги сочтут её пьяной и будут… правы. Она чувствовала себя слегка хмельной. Словно пригубила большой-пребольшой бокал пива. То есть, нет, не пива – эля. Сладкого октябрьского эля.

Света не поняла, откуда взялось это выражение, наверное, читала где-то или слышала, но оно ей нравилось. Она покатала его на языке, ощущая чуть терпкий привкус подлинно осеннего аромата: сладости с горчинкой и легкой свежести. И в голове вдруг зашумело – зашелестело листвой – заставляя устало смежить глаза…

Ночью волнами накатывались багряно-жёлтые сны, нагоняя щемяще-тревожное чувство чего-то незавершённого, неоконченного. Будоражили душу до такой степени, что в утренних потёмках Света взъерошенным воробьём ускакала в парк, где и бродила теперь в поисках рифмы к начатым вчера строфам.

Смутно-серыми пятнами-листьями

Прорастёт сквозь туман с утра

Парк, и ветви деревьев кистями

Расшвыряют цветы серебра.

Постепенно нальются золотом,

Отчеканятся солнцем-резцом,

Окружающий мир вспыхнет цветом,

Как всё созданное Творцом.

Позже грустная серость осени

Захлестнёт всё и вдаль и вширь,

Но не долго. Зима подбросит

Снега пригоршни – белую быль.

Показалось или нет, вокруг закружился прохладный ветерок, свиваясь волнистыми струйками в высокий, словно льющийся вверх воздуховорот. И из глубины его вновь проступило лицо озорной женщины с красными волосами. Она улыбнулась Свете и что-то подбросила в воздух. Взмахнула рукой, засмеялась и исчезла, растаяла в воздуховороте.

А Свете на нос опустилась большая мохнатая снежинка, потом ещё одна и ещё. Света весело рассмеялась, чувствуя, как растворяется тревожащее душу чувство незавершённости чего-то, оставляя тень лёгкой грусти, а вскоре рассеялась и она.

Света высунула язык и поймала снежинку.

Этюд в северных ветрах

Кто-нибудь когда-нибудь вешал календарь с часами на ёлку? Вечером, в лесу, зимой. И трезвый.

«Наверное, я первая», – подумала Света.

Она отошла на пару шагов назад по скрипучему насту и ойкнула, провалившись по колени в снег.

В густеющем сумраке на большом картонном прямоугольнике, к которому снизу крепились витой пружиной листы календарной сетки, выделялся белый круг циферблата с чёрными усами-стрелками. Только часовой и минутной, секундной не было. Они казались застывшими, и было непонятно: идут часы или нет.

Света прислушалась. В хрустящей морозом тишине едва-едва различался тоненькое чавканье – «чвак-чвак». «Работает!» – она повеселела.

Календарь она несла друзьям в посёлок, где они собрались встречать Новый год, но потянуло посмотреть, как будет выглядеть напечатанная зимняя тематика в обрамлении сказочного живого леса. Выглядела она неплохо, надо сказать.

Со стороны посёлка, с севера, из-за большой ёлки выскользнула струйка холодного ветерка, озорно чмокнула Свету в нос и ударилась о календарь. Вернее – в календарь, и закружилась по циферблату, прицепилась к стрелкам, потянувшись следом разглаживающейся тягуче-плавной волной.

Расстояние между стрелками увеличилось, и волна натянулась струной, зазвенела колокольчиком, от которого прокатились в глубине души ледяные иголки капели незримых молотов, выковываясь из-под ног танцующей снежной вуалью. А потом взвихрилась, осыпав белыми пушинками и ёлки от самых верхушек, и Свету. И календарь. Посеребрила циферблат и повисла на стрелках ледяными коромыслами, притормозив их и так неспешный бег.

И на этих коромыслах, Свете показалось, перепрыгивая с одного на другое, стал проказничать крохотный, прозрачно-светлый кружащийся столбик, щетинившийся невесомыми прядями. Будто обёрнутый воздушными струйками.

Прядь ветра?

Она перескочила ей на плечо, скользнула холодком под вязаную красную шапочку и подула в ухо.

«Эй! – возмутилась Света. – Что за хулиганство!»

Она потянулась и осторожной пощекотала пальцем ветерок.

Тот подпрыгнул, разметая волосы, обвился на миг вокруг пальца, и скатился на ближайшую ветку. Смёл с неё кучкой снежную пригоршню и подбросил вверх. Закружился, затанцевал со снежинками вокруг Светы быстрым смерчиком и притих, снова устроившись качаться на стрелках-коромыслах календаря.