Кровь. Закат

Обращения В.

Где-то далеко под фанерными декорациями киностудий, в низких сводчатых подвалах молчаливые люди кипятили пленку в огромных закопченных котлах, помешивая деревянными веслами, вываривая из нее все, имеющее отношение к земному. Заставляя белое становиться черным, а черное белым. Маскируя непроглядную ночь под солнечный день, подменяя светом мрак.

Потом другие молчаливые люди, дыша ядовитыми парами, варили пленку в своих котлах – таких же огромных и закопченных. Они большими деревянными ложками снимали с поверхности варева угольную пенку, черный деготь-негатив. И все сыпали в емкости белый порошок-позитив, все подсыпали его из больших специальных солонок. Обращая мрак обратно в свет, а белое обратно в черное… А потом долго и тщательно пленку отмывали в огромных купелях шепча заклинания. И потом еще дольше сушили при свете красных фонарей…

Костя знал: те, что на экране, это уже не актеры. Не люди. Где-то там, в подвалах, где-то в этих больших кипящих чанах они растворялись крупинками сахара на дне, теряли себя, свои тела и становились бестелесными.

Он знал, что они другие. Не такие как он. Совсем. Они джины. Заложники лампы. Рабы целлулоида. Духи. Это волшебство заставляет их двигаться и говорить. Священная лампа пропускает свой магический свет сквозь их бесплотную сущность, и они вырываются на свободу… Они вырастают в великанов на трехэтажной белой стене – экране… громогласно хохочут, ненавидят, любят, мстят… Они живут свой краткий миг. Хронометрированный отрезок времени от начальных до финальных титров.

Этим другим, этим духам, живущим в дырчатом по краям целлулоиде, он прощал все: бесконечные патроны в револьверах, прыжки без парашютов с телебашен и погружения на дно океана без акваланга.

Он прощал им все. Все кроме одного.

Он просто ненавидел то, как в кино запрыгивали на едущий поезд. Просто ненавидел. Сколько раз маленький Костя Кровник презрительно качал головой, видя все эти неубедительные попытки индийских актеров. Он закатывал глаза, наблюдая нелепые прыжки французов. Он раздраженно фыркал и разводил руками, наткнувшись на подобную сцену в отечественном кинофильме.

Его бесили эти бестолковые взрослые.

Уж он-то знал, КАК это нужно делать.

Он-то понимал, ЧТО самое главное в такой ситуации.

Капитан Кровник лежал на спине и смотрел в светлеющее с каждой секундой небо.

Существуй машина времени, он бы вернулся в свое прошлое.

Он бы вернулся в свое детство и нашел бы там себя, беззаботного советского пионера.

Он бы надрал уши этому жадному малолетнему филателисту.

Надавал бы подзатыльников и отвесил хорошего пендаля этому юному кинолюбу.

Этому самоуверенному чванливому всезнайке.

Осип еще долго отказывался ходить в кино. Постоянно придумывал какие-то причины.

Костя знал, что Осип боится. Боится столкнуться там с Кривой. Тот бухой частенько забредал в кинотеатры города и бродил по задним рядам, наступая на ноги и заглядывая в лица. Костя не осуждал Осипа.

Серега Крива, в конце концов, совсем поехал крышей. Он ходил с совершенно обезумевшими глазами и часто разговаривал сам с собой. Люди, которые и так его всегда побаивались, стали при встрече переходить на противоположную сторону улицы.

Однажды к его дому подлетела пара желто-синих машин с мигалками. Криву выволокли из подъезда и увезли в горотдел. Почти сразу стало известно, что в ГОВД потащили и нескольких его дружков. Вечером весь город знал – убийство.

Оказывается, Крива и его жиганы каждый вечер, как стемнеет, шли к бомбоубежищу.

Вооруженные финками, железными палками с гвоздями и обрезом, они до утра дежурили у больших, крашенных черной краской дверей, ведущих под землю. Они, спрятавшись за деревьями, сидели в засаде – молча, не куря сигарет и вслушиваясь в темноту.

И однажды, глухой безлунной ночью они услышали, как дверь бомбоубежища приоткрылась. И как кто-то осторожно прикрыл ее за собой. Они услышали легкие шаги и увидели быструю тень.

Они бросились на него, как свора диких псов, но он оказался нереально здоровым – сбил их с ног и расшвырял во все стороны. Кровь брызнула из разбитых сопаток. Выбитые зубы веером разлетелись в темноту и защелкали по асфальту.

Крива пальнул в него из обреза. Дуплетом из двух стволов. И тогда они, совсем озверев стали бить его ножами. Палками. Ногами.

Говорят, Крива рыча пинал уже бездыханное тело. Говорят, они жгли его паяльной лампой – утром, когда солнце уже встало, сторожа нашли обугленный труп в луже запекшейся крови – его так и не смогли впоследствии опознать. Криву сдал кто-то из соседей – видели, как он под утро, шатаясь, весь в крови, вползал в свой подъезд.

И как ни клялись потом он и его дружки, что никакой паяльной лампы не было – им никто не поверил.

Криве дали вышку, а дружки его ушли по этапу на разные сроки за особо зверское групповое убийство.

Поезд, описав широкую дугу, снова вернулся к реке.

Кровник сунул пистолет в кобуру, поднялся на ноги и, пошатываясь вместе с платформой, потопал к лежащему на боку черному чемоданчику. Ребенок сидел на небольшой куче песка. Кровник осмотрел кейс со всех сторон. Потом подошел и плюхнулся рядом с пацаном, вытянув гудящие ватные ноги.

Солнце окрасило красным верхушки сосен на другом берегу. Раскалило их добела и, наконец, показало ослепительный краешек своего первого луча. Кровник зажмурился, подставляя ему подбородок и шею. Глядя изнутри на свои горящие красным веки. Чувствуя лицом небесное тепло. Он повернул ухо в сторону локомотива. Открыл глаза.

Состав приближался к горбатой железной конструкции – мосту через реку, стоящему на четырех бетонных ногах-опорах и оттого издали похожему на слона. Они пересекли его, глядя на быструю мутную воду с пятнадцатиметровой высоты, слушая оглушительный грохот и чувствуя, как вибрирует все это большое инженерное сооружение.

Через пару минут и река, и мост исчезли где-то позади. Крутолобые лысые холмы с густыми сосновыми верхушками, до того подступавшие к самому полотну, стали отползать назад, уменьшаться в размерах. В тот момент, когда поезд совершал очередной затяжной поворот, Кровник почувствовал знакомый запах: словно какими-то пряностями пахло клейкой смолой, терпкой корой и опилками.

Кровник увидел неожиданное сейчас и невиданное им ранее зрелище. Он узрел безбрежную пустыню. Затертую зеленую скатерть, усыпанную крупными пятаками до самого горизонта. Он увидел вырубленный лес. Голое пространство в миллион пней.

Они ехали какое-то время по этому полю. Зеленому полю, уставленному здоровенными круглыми столами для какого-то пиршества. Или колодами для усекновения глав. Поезд еще раз изогнулся, снова нырнул в лес, и запах хвои вытеснил все остальные.

Кровник, задрав голову, смотрел на верхушки сосен, проплывающие над ними. Чередование пятен и теней – сюда солнце окончательно продерется минут через двадцать.

Поезд дернулся. Еще раз. Кровник посмотрел по сторонам: начинают замедлять ход. Он увидел вдалеке между стволами небольшой деревянный дом, спящий с потухшими окнами в этакую рань. Кровник смотрит на часы: начало шестого. Он видит еще один дом – большой, натуральная изба. В окнах его тоже не видно света. Кровник осматривает проплывающие мимо него сараи. На одном из таких сараев он замечает большие белые буквы «магазин». Одинокая голая лампочка висит в решетчатой колбе-фонаре над крыльцом. Они медленно проезжают мимо нескольких вагончиков-прицепов. Их темные окна занавешены изнутри.

Словно не желая спугнуть последние утренние сновидения, тепловоз медленно ползет вдоль спящего поселка. Они проезжают аккуратно связанный штабель досок. Спустя секунду вокруг них вырастают стены из поставленных один на другой штабелей. Они едут по бревенчатой, пахнущей пиломатериалами «улице» с четырехэтажными «домами» без окон и дверей. Видят узкие «переулки» между пачками досок, уходящие влево и вправо от железки. Замедляясь, проплывают под подъемным краном, нависшим над железнодорожным полотном. Кровника и мальчишку словно магнитом начинает клонить вправо. Наконец, хорошенько дернувшись, поезд останавливается совсем.