Дом Павлова

Спускался Павлов и в подвалы. Он обшарил все закоулки. «Индивидуалка» забилась в свою каморку, но, конечно, не осталась незамеченной, как и те трое, обросшие щетиной, которые тоже полагали, что притаились. Но сержант не стал тратить времени на долгие разговоры, он только еще раз коротко расспросил про «гитлеровцев.

Итак, картина ясна. Противника в доме больше нет. Управились быстро, пожалуй меньше чем за час.

Зато какого огромного напряжения потребовал этот час! Во всяком случае, устали больше, чем после боя…

Выбрав удобные для наблюдения места, Павлов расставил людей. Глущенко и Александров будет следить за площадью, Черноголов — за частью двора, примыкающего к подъездам. Передышки быть не может — атаку следует ждать каждую минуту.

А теперь надо послать донесение и приготовиться к обороне.

Вырвав из блокнота листок, Павлов нацарапал огрызком карандаша:

Дом занял. Жду дальнейших указаний.

— Давай, Калинин, неси быстрее комбату.

Калинин скрылся за дверью, и тотчас же совсем близко поднялась сильнейшая стрельба. Она шла где-то рядом, и пули еще чаще стали шлепаться о стены дома.

Сжалось сердце. Неужели Калинин погиб? А ведь все шло так хорошо!

Кто же доставит в батальон донесение? Послать второго человека? И весь этот дом-громаду оборонять втроем?..

Но долго раздумывать не пришлось.

— Идут! — раздался тревожный голос Александрова, наблюдавшего из окон второго этажа.

На площади появились темные фигуры. Их из окна хорошо видно.

Это ползли, плотно прижимаясь к земле, фашисты. Наконец-то они разобрались, что упустили ничейный дом, и теперь решили возместить утрату. Вражеские солдаты подползают медленно, с длительными передышками. При свете луны их даже можно пересчитать — десятка полтора, не меньше.

Александров и Глущенко заняли позиции на первом этаже у окон, выходивших на площадь. Оконные проемы быстро превращены в подобие амбразур. Для этого пригодилось все, что попало под руку: и батарея центрального отопления, валявшаяся посреди комнаты, и книги — их здесь много.

Не с легким сердцем два бойца закладывали окна томами Большой Советской Энциклопедии и собраниями сочинений Горького.

Не с легким сердцем смотрел на эту амбразуру и помогавший им сержант Павлов. Правда, не так уж много книг прочел он на своем веку. Но (все прочитанное даже в детстве крепко засело у него в голове. Уж если он что запоминал, так на всю жизнь! Случалось, в часы отдыха глядел он в выцветшее от летней жары высокое небо, где виднелось только одинокое облачко, и ему вспоминались стихи, заученные в давнюю школьную пору:

А когда дивизия стояла еще на левом берегу Волги, усталый после учения, задумывался он иногда, глядя на выжженную, вытоптанную солдатскими сапогами, прибитую колесами машин и орудий заволжскую степь, и припоминалась ему другая степь — цветущая и тихая, о которой такими необыкновенными словами рассказал душевный писатель Чехов.

Да, хороша родная земля и хорошие книги написаны о ней, но сейчас недосуг их читать. Сейчас — ничего не поделаешь — надо укрываться за ними, чтобы вести смертный бой с врагом…

Оставляя двух бойцов у импровизированных амбразур, Павлов распорядился:

— Мы будем на втором этаже. Как услышите, что открываем огонь, так сразу и начинайте…

Черноголова, охранявшего вход, Павлов на время снял с поста. Правда, тут тоже неспокойно. И хотя оставлять вход без охраны опасно, все же пришлось рискнуть. На втором этаже боец нужнее.

Времени на то, чтоб превратить в амбразуры еще одно окно, больше нет. Со второго этажа хорошо видно, как вражеские солдаты приближаются. Они медленно ползут по площади.

Вот они отрываются от земли. Пригнувшись, с автоматами наперевес, ускоряя шаг, подходят все ближе…

Пора! Заговорили автоматы со второго этажа. Моментально подали свой голос и два остальных.

После секундного замешательства фашисты залегли. Прошло еще не» много времени — и они (повернули назад, оттаскивая убитых.

Наступило затишье. Правда, стрельба в ту сталинградскую ночь — артиллерийская, минометная, пулеметная — не стихала ни на миг. Но на площади, перед домом, враг больше не появлялся, а это и есть «затишье»…

На рассвете Павлов — в который раз — обходил этажи. Внизу его встретил озабоченный Глущенко.

— Товарищ сержант, там хтось стенку ломае та й клыче…

Действительно, за стеной раздавались сильные удары и слышен был приглушенный голос. Похоже, кто-то звал: «Павлов! Павлов!» Больше ничего в этом кромешном аду не разобрать.

— Никак там Калинин? — догадался Глущенко.

Высунуться наружу — неразумно. Ни за что ни про что подстрелят. Стали перекликаться. Глущенко не ошибся: там, в соседнем первом подъезде и в самом деле был Калинин. Он долбил ломом капитальную стену, разделявшую две секции дома. Долбил упорно, бея передышки добрый час, пока наконец ему не удалось пролезть через пролом к своим.

А произошло вот что. Получив листок с донесением, Калинин выбрался на улицу, стал ползти к мельнице, но сразу же попал под сильнейший обстрел. А при такой перепалке полтораста метров живым не доползешь. Решив переждать, пока огонь хоть немного утихнет, Калинин укрылся в подъезде. Но всю ночь стрельба не прекращалась, а утром и вовсе нельзя было выйти наружу. И вот он нашел такой способ присоединиться к своим — проломил стену. Лом ему в один момент отыскал Тимка, старый знакомый из подвала.

Павлов решил задержать отправку донесения до наступления темноты, а пока что, не теряя времени, укрепляться и укрепляться. Никаких сомнений не было в том, что противник не оставит свои намерения отобрать упущенный дом. Об этом говорило все, и в первую очередь усилившийся артиллерийский и минометный обстрел. Сейчас может последовать и штурм.

Бойцы стали готовиться к обороне.

Прежде всего надо завершить то, что так удачно начал Калинин, — пробить отверстия в каменных стенах, разделяющих секции, чтобы можно было пройти по всему дому, не выходя наружу.

Нужно соорудить хотя бы две амбразуры в подвалах. Все это требовало времени. И как ни торопились, а дело подвигалось медленно. Ведь работать одновременно могли только трое: остальные двое зорко наблюдали за всем, что происходило снаружи — и на площади, и во дворе дома.

Нашлись, правда, добровольные помощники. Но, к сожалению, не во всяком деле они могли быть полезными. Зато, когда в подвале устраивали амбразуру, Тимка и Ленька все время вертелись, тут же. Они подносили кирпичи и пошедшее в дело старое железо: знали, где что можно найти.

А когда бойцы собрались уходить из подвала, мальчики стали упрашивать сержанта взять их с собой.

— Мы, дяденька, в тир ходили и знаете как стрелять умеем!

Павлов согласился, что тир, конечно, дело хорошее, но война — не тир и мальчуганам тут делать нечего. По правде говоря, Тимка и сам немного сомневался: управиться ли ему с автоматом? Пришлось пойти на уступку.

— Ну, если не стрелять, то мы вам иначе будем помогать. Подносить или что другое делать… Все, что надо… Как скажете…

Ленька застенчиво хлопал глазами, безмолвно присоединяясь к каждому слову старшего брата.

«Хитрые, чертенята!» — подумал Павлов.

— А мать отпустит? — спросил он не столько ребят, сколько тетю Пашу, которая во время этого разговора подошла к ним из темного угла подвала. Она куталась в теплый платок, усталые глаза на исхудалом лице пытливо изучали этого неказистого, но такого уверенного и, видать, положительного солдата.

— Позволит, позволит! — в один голос воскликнули мальчики. — Вот спросите сами.

Тетя Паша, ласково обняв обоих за плечи, еще с минуту тревожно вглядывалась в спокойное лицо Павлова. Она, видно, почувствовала, что этому человеку можно доверить ребят, и наконец решилась: