Судьба офицера. Трилогия

Гордей Михайлович уединился в своей комнате, опустился в кресло возле столика и вытащил из ящика записку Тани. Сколько раз он читал эти наспех написанные строки, каждый раз подолгу раздумывал, но оставалось тайной, почему она не объяснила свой уход?

«Милый, милый Гордей! Горько мне писать это письмо: мы больше не увидимся с тобой. Я ухожу навсегда. Встреча с тобой была для меня неожиданной: я отчаянно полюбила тебя. И смею думать, что и ты полюбил меня. И уверена, что будешь вспоминать меня всегда: я тебе отдала всю себя. Никогда никого до тебя не любила, боялась даже думать о любви, а тут как с обрыва в пропасть… Вообще-то, в жизни я ничего не видела, брела как в потемках. Спасибо, что встретился ты, посветил маленько. Хочу, чтобы ты помнил меня молодой, влюбленной и счастливой, как в то наше последнее утро. Твоя Таня».

Только теперь, узнав о смерти Тани и о существовании ее дочери, будто новыми глазами прочитал прощальную записку и вдруг понял, как беспредельно глубоко и самоотверженно любила его та загадочная женщина. Она была больна, знала, что обречена, и уехала умирать туда, где ее никто не знает и где она своей смертью никого глубоко не опечалит. «Однако какая же она! - чуть ли не застонал Гордей Михайлович, представив на миг ее тогдашнее состояние. - Но почему она не обратилась ко мне?» Вот почему она завещала ему: «Запомни меня молодой, влюбленной и счастливой!» Он почувствовал себя бесконечно виноватым и бесконечно несчастным человеком: счастье его жизни ушло навсегда. В поисках хоть малого участия и утешения зашел к Андрею в палату, сел рядом и не взял по привычке руку, чтобы проверить пульс.

Андрей, поняв состояние друга, успокоительно обнял его.

- Ты Петра не вини.

- Да, конечно, ты прав. Знаешь, я просто растерян: никогда не думал, что так потрясет меня известие о ее смерти и о том, что после нее осталась дочь. А я ничего не знал! Как ее зовут? Ты ведь слышал, они назвали ее имя.

- Ляля.

- Странно, я ее вижу такой, какой была Таня. Они передо мною рядышком, и обе одинаковые…

- Может быть, тебе следует съездить? - Оленич осторожничал, как бы раздумывал вслух, хотя в душе был уверен, что Гордею надо бы съездить к Ляле, повидаться, а там все станет ясно. Может быть, Ляля потянется к нему…

16

Отец и сын жили в одном номере гостиницы. Старому нравилось, что рядом есть человек, кому кое-что можно доверять, облегчать себе душу, изливая свои трудные размышления и жуткие воспоминания. Но для Эдика то было досадное неудобство, которое он не мог преодолеть, - отец требовал информации из госпиталя, требовал еду и выпивку. Он почти не выходил из комнаты, разве что в туалет да душевую, которые находились в конце длинного коридора.

«Предок превращает меня не только в слугу, но и в агента!» - разозлился Эдик. Конечно, можно было бы удрать отсюда, и дело с концом. Но приходилось сидеть и ждать, пока приедет Кубанов. Да еще все время быть настороже: вдруг заявится шеф прямо в гостиницу, как объяснить, кто такой этот старый человек со шрамом на лице? Не скажешь ведь, что чужой человек, сосед по комнате. Эдуард всегда был предельно откровенен, развязен до цинизма, а теперь вынужден поступиться своими принципами. Он, конечно, хорошо понимал, кто его отец. И чем откровеннее был Крыж, тем больше сын опасался общения с ним. Но держался уравновешенно, ко всем откровениям старого злодея относился невозмутимо, а отец это воспринимал как готовность к единомыслию.

Никогда в жизни, даже напиваясь до полусмерти, он и не заикался о своей службе в карательном отряде Хензеля и о своих злодеяниях на таврической земле. Но перед сыном, под воздействием алкоголя и в надежде, что найдет себе единомышленника и воспитает из него подобного себе, раскрылся. Потом не раз жалел и пугался, ему казалось, что сам себя медленно отдает в руки госбезопасности. Но все же надежда на сына была сильнее страха.

Внимательно присматриваясь и прислушиваясь к Эдику, Крыж старался уловить момент, когда можно будет продолжить рассказ о себе и доверить, может быть, самое главное: поведать о том, что он обладает огромным богатством и что это богатство награблено им в годы войны, преимущественно во время карательных экспедиций. То, что сын жаден до денег, не вызывало сомнений, но всякие ли деньги ему придутся по вкусу? И этот вопрос занимал старика очень сильно. Захочет ли Эдик погреть руки на золоте, награбленном отцом, или отвернется от своего предка? И не станет ли подумывать: не донести ли в органы госбезопасности? А медлить дальше нельзя. Во-первых, годы уже не те, во-вторых, воспользоваться золотом и драгоценностями он сможет только при помощи сына. Коль у Эдика есть связи в таких домах и обществах, как у Ренаты, то оттуда есть ход и на рынок. Поэтому нужно быть уверенным в сыне, чтобы поделиться своей тайной с ним и разделить сокровища.

Если бы не этот капитан Оленич! Крыж не любил свидетелей вообще. А свидетелей своей жизни ненавидел так, что готов был на все, чтобы их уничтожить. Еще совсем недавно он верил: свидетелей не осталось, некому раскрыть его прошлое, но вот объявился Оленич, потом вдруг Дремлюга оказался живым. Все это не к добру!

Было бы прежнее время, как бы он разделался со всеми ими! Теперь сам их боится. Главное, убежать некуда. Не пошел за немцами тогда, в сорок четвертом! А был уже почти на границе! Нет, надумал вернуться за награбленным, жалко стало оставлять похороненным в землю такое богатство! И вот сам стал заложником лихого добра.

Возвратясь в гостиницу, Эдуард застал отца полным нетерпения:

- Что принес, сынок? Говори, не мучь! И ничего не бойся.

- Не бояться? Тебе-то что? Сколько лет жил-поживал в свое удовольствие. Как птичка божия, которая не сеет, не жнет, а сыта бывает всегда. Живи и дальше. Кто тебе помеха? Но почему я должен ввязываться в твою игру со смертью? Зачем я тебе? Успокойся!

- Может быть, и надо бы успокоиться. Но жажда мести сильнее разума. Ты даже не представляешь, как душа злорадно ликует и восторгается, когда твой враг корчится в предсмертных судорогах!

- Ты говоришь страшные вещи. Я могу уйти от тебя, если у тебя цель только отомстить.

- Да ты что, сынок! Я все время только и думаю, чтобы тебе не навредить. Что там, в госпитале?

- Последние новости: Оленич может уехать, а может и остаться; в него влюбилась старшая медсестра Криницкая. Она родная сестра начальника госпиталя.

- Как, он еще годится, чтобы его женщина любила?!

- Да, это так. И кажется, он тоже к ней сильно расположен. И эта женщина, скажу тебе, похлеще Ренаты: такой красивой даже я еще не встречал, хотя приходилось снимать чуть ли не мадонн. Я бы сам поволочился за нею, да она и разговаривать со мной не станет. Тем более, что я там вел себя довольно откровенно и совсем не по-джентльменски.

- Для женщины это ничего не значит. Сам же рассказывал, как Рената и визжала, и брыкалась, и обзывала, а потом даже отпускать не хотела. И это при том условии, что ты, кроме любви, ничего ей не дал. А поднеси ей стоящую вещицу - распластается, откуда и любовь возьмется.

- Эта - не продается и не покупается.

- Золото, бриллианты - это больше чем господь бог. А что мы значим перед силой божьей? Приманку я тебе обеспечу, только поверни дело умело, и ты породнишься с начальником госпиталя.

Старик даже хихикнул, но Эдик сдержанно проговорил:

- Как бы нас не породнили с Колымой! - и словно ушат холодной воды вылил на отца.

Отец сразу же обмяк, опустился на кровать, но Эдик в душе пожалел отца и помог ему овладеть собой:

- Ладно, старик, не расстраивайся, помогу тебе, чем смогу. Сегодня пойду в госпиталь, скажу, что не могу выехать из-за нее, что влюбился по уши и не отступлюсь, пока она не будет моей женой. Можно так с ходу налететь? Эффектно, убедительно. Где приманка?

- Видишь ли, мне надо сходить на вокзал, в камеру хранения. Там мой чемодан.