Страница 57 из 105
Как же быть дальше?
В одно мгновение все изменилось: оставаться дальше в этом доме стало неловко, совестно. Ежедневно видеть Люду рядом с собой, терять над собою власть и знать, что и она любит его, но не хочет этого показать, а это всякий раз останавливает его порыв сделать шаг ей навстречу. Это мучительно. Так ведь жить нельзя, для него просто невозможно!
Машинально поднял кий, ударил по шару и промахнулся. Прицелился и снова ударил: кий зацепил шар вскользь. Руки дрожали, кий колебался, шары раскатывались в разные стороны, и ни один из них не попадал в лузу. Но все же Андрей постепенно сумел взять себя в руки и немного успокоиться. Наконец-то он забил шар! Удар был сильный, шар со щелчком влетел в лузу. Андрей выпрямился с видом победителя и… увидел в дверях Людмилу.
Она стояла на пороге и смотрела на него с улыбкой. Потом подошла к нему, посмотрела в лицо внимательно и ласково:
- Пойдем, Андрей, к Негороднему приехали земляки - односельчане. Послушаем их. Может, тебе действительно придется съездить туда к ним, на берега Черного моря, и пожить, укрепить здоровье…
Оленич так был растерян, что покорно пошел за нею следом.
Дверь в сорок восьмую палату была приоткрыта. Людмила и Андрей почти неслышно переступили порог, чтобы не мешать беседе. Но Петр Негородний, слепой и недвижимый - у него не было обеих ног и руки повреждены, - все же узнал, кто вошел.
- О, мой капитан! Молодец! - радостно воскликнул Негородний. - Я уже хотел послать за тобой… И Людмила Михайловна? Вот спасибо! Я учуял еле уловимый аромат ваших духов. Никогда в жизни мне не приходилось встречать такой аромат, и поэтому не знаю, с чем его сравнить… Ну, да вы и сами ни с кем не сравнимая, как говорит мой друг Андрей.
- Не болтай лишнего! - проговорил Оленич. - Меня предупреждал, а сам разошелся. Ошалел от радости?
- Есть такое, Андрюха! Земляки, из родного села… Дядька Федос, вечный чабан, хозяин Таврии. И Варвара… Такая девчушка росла - веселая, голенастая и горластая. А как только где гармошка заиграла - она руки в бока и пошла танцевать. Варя, сколько тебе было перед войной? Ну тогда, помнишь, когда я собрался в армию?
- Ходила в Тепломорск в шестой класс, - застеснявшись, но счастливо глядя на Петра, произнесла полная женщина с обветренным лицом. Цветной платок упал с головы на плечи, и в темных густых волосах уже просвечивали белые нити.
- Извините, товарищ полковник, - проговорил Негородний, пошевельнувшись телом, словно пытался подняться, - вас я не сразу опознал.
- Ну ясно, со мной у вас связано мало приятного, - с улыбкой отозвался подошедший Гордей. - Одни боли да страхи. Так ведь?
- Не совсем, товарищ полковник медицинской службы! Вы для нас - барометр нашей жизни. Если вы приходите в окружении врачей и сестер, то жизни, как говорится, с заячий хвост. Ну а когда вот так, как сегодня, вроде на огонек, - значит Негороднему можно подыскивать невесту. Вы не только надежда, вы - уверенность. Ваши спокойные слова проясняют мозги, а когда голова светлая, жить легко.
- Какое восхваление! - хмуро сказал Криницкий. - Такое слушать только девушке на выданье.
Людмила вмешалась в разговор и обратилась к старому чабану Федосу Ивановичу:
- Мы не помешали вашей беседе? Нам ведь так интересно увидеть людей, близких нашему Петру. Как вы там живете?
- Жить живем, да мало жуем! - сказала Варвара.
- Цыть, Варька! - прикрикнул на нее дядька Федос. - Ишь, какую вывеску цепляешь на нашу жисть! Какой сами сделали, такая она и есть. Чем ты обижена? Рази что мужика бог послал непутевого. Дак сама и виновата.
- Мужик! Тоже забота, - протянула Варвара. - Может, где лучше имеются? Ха, мужики! Штаны да бутылка.
Негородний засмеялся и восхищенно начал рассказывать:
- В Булатовке женщины ершистые да насмешливые, острые на язычок. Скажет слово, словно бритвой полоснет. А красивые!… Со всей Таврии к нам в село наезжали женихи, наскакивали красавцы - гордые да дерзкие, а наши девушки быстро их обрабатывали, словно малых детей пеленали.
Тут и дядька Федос поддакнул, погладив седую бородку и усы:
- Петро правду говорит - черти, а не бабы. Ведьмы хвостатые! Но хороши собою, истинный бог. Глянет на тебя - пропечет насквозь, отвергнет - всю жизнь будет сниться, а полюбит - на край света, в ад за тобой пойдет. Вот его, Петрова, Любка…
Старик повернулся тщедушным телом к Гордею и Андрею, глаза у него блестели гордостью:
- Ну, да вы, наверное, знаете их историю.
Варвара, чернобровая и по-селянски несколько полная, сидела разомлевшая от духоты в палате, щеки ее горели маковым цветом.
- Может, тогда парни были такие, что за ними ж в ад пойдешь, - проговорила она, играя глазами, и со вздохом приложила палец к полным розовым губам. - А что у меня был за мужик? Куражился только. Выпьет, бывало, наскочит и давай права качать, а скажешь ему одно-два соленых словца - и наповал. Валяется в ногах… Ну а жизнь у нас налаживается. Вот хотим пригласить Петра домой - прокормим, приютим и обогреем. Я доярка, так обязуюсь давать ему молоко от лучшей коровы - Красавки. Жирность четыре процента! Враз поставим на ноги.
Дядька Федос даже заерзал на стуле:
- Хвалю! Тут ты, Варвара, в самую точку! Стыдно нам, булатовцам, что наш солдат, пострадавший на войне, находится в чужих краях, а не дома. Пора тебе, Петро, возвращаться. Как на это посмотрят доктора, а?
Защемило, видно, в душе Негороднего, зацепило само» больное, самое чувствительное в солдатской душе - мечту и думы о родном доме, о близких людях, о земле. Об этих потаенных думах никакими словами не расскажешь, потому как здесь всякий понимает, что уже никогда не вернется домой, но этой мысли не допускает в душу, ибо тогда погаснет светильник жизни, свет которого поддерживается с таким трудом. Все заметили, как бледность разлилась до его лицу, как ему трудно было сдерживать волнение, а еще труднее - говорить. Но он все же сказал:
- Эх, дорогие мои земляки! На крыльях бы полетел в родной край, да крылья мои обожжены. Вот вы приехали и привезли с собой запах нашей степи. И я счастлив. Что человеку нужно? Чтобы помнила его родная земля, чтобы любили его люди. А уж я так помню все до малейших подробностей - и бескрайнюю степь, и огненные наши зори, и изменчивое, вечно манящее море, смоленые шаланды и плоскодонки. Как мы ходили с Борисом Латовым да с Ильей Добрынею за кефалью и скумбрией. И как мы все чуть ли не передрались из-за вашей Оксанки… Каждого человека помню.
Неожиданно Негородний умолк, невидящие его глаза словно искали кого-то среди присутствующих, потом извинительно сказал:
- Неосторожно я зацепил ваше сердце, Федос Иванович, но не вспомнить Оксану - грешно. Простите.
У старика слезы на глаза навернулись:
- На тебя гляжу, а ее вижу. Вы же - зернышки одного колоска. Сожженного колоска…
- Вот вернешься и вроде от имени всех не вернувшихся с войны придешь, - убеждала Варвара.
Людмила наклонилась к Оленичу и прошептала:
- Надо помешать: они уговорят его. А ему же нельзя. Нельзя.
- Не будем вмешиваться. Все идет правильно. Они этим выражают ему свою любовь и уважение, и всем тем, кто не вернулся в село.
А Петро говорил:
- Я не вернусь уже домой: не доеду. Вот хочу предложить капитану Оленичу поехать к вам. Заместо меня. Ему нужно полечиться возле моря, а где же море лучше для лечения, как не у нас? Гордей Михайлович, вы слышите меня? Посылайте его в Булатовку. Не пожалеете.
- Подумаем над этим. Это далеко от Тепломорска?
- Да почти рядом: пятнадцать километров.
Варвара сразу с допросом:
- А вы, капитан, одинокий или есть семья?
- Ну, какой же из меня кормилец? Я могу быть только обузой. Так что приобретение для вашего колхоза небольшое…
- Мы не выгоды ищем, дорогой товарищ! - с достоинством произнес старый чабан. - Мы берем часть забот на свои плечи, чтобы государству легче и нашим душам светлее.
- Приезжай к нам, капитан, - приподнялась и поклонилась Варвара, - не пожалеешь. Невесту тебе подберем ласковую да заботливую. Народ у нас характерный, с выкрутасами, но в общем-то добрый.