Страница 51 из 105
На той стороне, на самом берегу под кустом орешника, крутилась кучка малышни лет по восемь-десять. Но вот они окружили одного худенького, нестриженого мальчугана лет десяти. Высокий, плечистый паренек лет двенадцати, с длинными патлами, был, наверное, вожаком - худощавое лицо хмурое, глаза обозленные. Он размахнулся и ударил мальчика по лицу.
- Получай, гнида! - взвизгнул подросток.
Но мальчуган не заплакал, а лишь пошатнулся.
- Все равно не буду красть, - упрямо проговорил он.
- Сейчас я тебе дам еще прикурить, - процедил сквозь зубы длинный и уже размахнулся, но капитан властно крикнул:
- Отставить!
И шагнул костылями в речку. Речка мелкая, дно песчаное, но все же костыли за что-то зацепились. Оленич пошатнулся и выпустил из рук свои «ноги», еле удержался на одной ноге, взмахивал руками, ловя точку равновесия. Ребята кинулись врассыпную, и остался только тот, которого били. Он стоял и смотрел широко раскрытыми глазами на человека с одной ногой, кинувшегося на выручку и попавшего в беду. Но в какой-то миг мальчик сообразил, что надо ловить костыли, и кинулся за ними. Поймал и принес инвалиду. Оленич выбрался на берег:
- Ну, спасибо тебе, парень! - сказал Оленич. - Как звать?
- Витя. Виктор Калинка.
- Местный?
- Нет, с поезда я.
- Ясно. И откуда же ты едешь и куда путь держишь?
- Туда, где лучше.
- Убежал из детского дома?
- Да.
- Возвращаться не думаешь?
- Никогда!
- Обижают там? Здесь вот не лучше. Видишь, каждый норовит унизить тебя, заставляют заниматься плохими делами… Как же быть?
- Хочу жить сам по себе.
- Но так в жизни не бывает. Человек не может жить в одиночестве. Жизнь станет бесполезной. Ты уже достаточно вырос, чтобы понять: жить только тогда интересно, когда другие видят твое существование и замечают, какой ты человек.
- Хочу найти дом. Свой дом.
- Но ты же - сирота! У сироты дом там, где его приветят добрые люди. Тебе учиться надо, парень, вот что я тебе скажу. В детдоме учили?
- Учили.
- Читать-писать-считать умеешь?
- Да.
- Может, в ремесленное? Как ты смотришь?
- Не знаю. Может, убегу и оттуда.
- Давай так решим с тобой: завтра попробуем пробиться в ремесленное. Тут есть хорошее училище при заводе. И общежитие прекрасное. Договорились? Мне ведь тоже надо еще устраиваться. У меня тоже, брат, нет дома. Я все время живу в госпитале для инвалидов. Вот устроюсь, и займемся твоим делом. Согласен?
- Ну, раз вы тоже вроде меня, бездомного, тогда согласен. Уж вы-то знаете, что почем… Может, я вам помогу сумку дотащить до госпиталя?
- Давай, Витек, тащи. Мне и вправду тяжеловато. Я после больницы, еще не набрался сил, чтобы таскать на себе тяжести. Смотри же, завтра подходи к госпиталю. Буду тебя ждать. Не подведешь?
- Приду.
Возле госпиталя они расстались. Оленич долго смотрел мальчишке вслед и вдруг ощутил в себе потребность в этом маленьком человеке, в этой смятенной душе…
…Галя начала прощаться:
- Уже поздно, у нас еще самодеятельность. Я и так…
Вдруг дверь отворилась, и в палату вошла запыхавшаяся Мирослава:
- Галя, все тебя ждут. Меня послали… - И осеклась, увидев паренька, стоявшего между дверью и кроватью Андрея Петровича.
Галя хохотнула, заметив смущенный взгляд Мирославы, и тут же представила их друг другу:
- Славуня, познакомься: это Витя, сын Андрея Петровича.
Оленич заметил, как парень посмотрел на Мирославу заговорщицки-весело, потом приблизился к ней и, улыбаясь, протянул руку:
- Виктор.
Девушка подняла на него чуть-чуть удивленные глаза и подала свою руку, тихо прошептав:
- Чего ты? Мы ведь виделись на танцах… В парке. Два раза…
Вдруг лицо ее вспыхнуло, и она выбежала из палаты.
Галя озорно подмигнула Виктору, вышла следом за подругой.
Парень тоже стоял в полной растерянности, боясь посмотреть на Андрея Петровича.
- Витя, догони девочку. Что же ты? - спокойно произнес Оленич, словно не замечая его состояния. - Людмила Михайловна осмотрит меня.
Когда парень выбежал, Люда молча присела на стул возле кровати и привычным движением взяла руку Оленича за запястье.
- Сейчас начнет учащаться пульс, - с иронией произнес Андрей.
10
Внизу, в вестибюле, дежурила женщина лет пятидесяти, с проседью в темных волосах и с сострадательным взглядом небольших глаз. Она сидела в самодельном деревянном кресле и вышивала красным и черным манишку мужской сорочки. Когда вошел с улицы в вестибюль молодой, но большой и грузный человек, она внимательно посмотрела на него, словно хотела догадаться, кто он и что ему нужно. Вошедший держался свободно, будто в знакомой гостинице. В руках он держал довольно объемистый баул.
- Это здесь находятся инвалиды войны? - небрежным тоном спросил он.
Дежурная отложила вышивание и поднялась ему навстречу:
- Вам кто нужен? Начальника госпиталя сейчас нет.
- Я должен сфотографировать какого-то Оленича Андрея Петровича.
- Входить сюда без пропуска не разрешается.
- А где взять пропуск?
- Вот позвоните старшей медсестре. - Дежурная поставила на перила загородки телефонный аппарат.
- Как звонить?
- Поднимите трубку и попросите старшую медсестру. Только вряд ли вас пустят к капитану: он пока еще в плохом состоянии. У него недавно был сильнейший приступ. А все через того дезертира, который до этих дней сидел в яме под печкой. - И дежурная принялась рассказывать историю с письмом, из-за которого случился припадок. - Прилетал профессор из Ленинграда - еле-еле привели его в себя. И всякие встречи, волнения ему противопоказаны…
Людмила Михайловна в это время находилась в своем маленьком кабинетике, задумчивая и грустная: обследование Андрея просто повергало ее в ужас - так слаб его организм. Малейшее потрясение - и нервная система не выдержит. Обнадеживало только то, что Андрей все время бодрился, старался быть веселым, он даже к ней проявил неожиданное внимание, сказав, что если бы вместе с ней ехать, то он согласился бы в любое время и куда угодно. Он отлично понимал, что она единственная сопротивлялась его выписке из госпиталя, была убеждена, что ему рано отрываться от госпитальной койки, как бы ни велико было желание у всех отпустить его в здоровую, нормальную человеческую жизнь. И Гордей, и профессор Колокольников считали, что Андрей сможет мужественно вынести невзгоды и неудобства самостоятельной жизни - без нянек и санитаров, без ежедневного медосмотра и без готовой кухни, без постоянной тишины.
Телефонный звонок отвлек ее от раздумий. В первое мгновение она обрадовалась, что Андреем заинтересовался какой-то журнал, что его портрет может быть напечатан и о нем узнают тысячи людей. Наверное, это порадует и ободрит капитана, поможет ему быстрее стать на ноги.
Она спустилась на первый этаж: в вестибюле по паркету мимо домотканых дорожек тяжелыми шагами ходил мужчина лет двадцати двух, но он казался старше благодаря своему крупному телосложению, большой голове и высокому, выпуклому лбу, точно отлитому из гипса. Людмила Михайловна остановилась на последней ступеньке, и их взгляды встретились. Глаза незнакомца сперва показались неопределенного цвета и потухшими, но вот они ожили, вдруг цепко ощупали ее с ног до головы, удивленно остановились на ее лице, а потом широкое лицо начало расплываться в улыбке. Все было нормально, пока парень не осклабился. Но вот показались редкие зубы и все испортили: лицо сделалось приторно льстивым, неискренним.
Гость поправил галстук и, склонив голову, отчего упали прямыми прядями длинные влажные волосы, представился таким тоном, точно его знали и ждали здесь с нетерпением:
- Эдуард Придатько, фотохудожник журнала… Для вас - Эдик.
Криницкая хоть и не ощутила в себе симпатии к приезжему; но приняла его радушно и в душе надеялась, что этот человек принесет несколько хороших минут Андрею.