Страница 33 из 105
- Эх, ты, сынок, ото ты так говоришь, пока не посмотрел ни в одни незакрытые очи, ни в одно белое личико. А ты загляни, загляни, загляни! Может, и себя увидишь… да пожалеешь…
- Нельзя мне терять себя… Должен быть всегда в себе. Чтобы меньше падало на землю этих ребят.
- Попадали колосочки! Попадали…
Старый солдат выговаривал слово «колосочки», а получалось «сыночки», и память уже возвращала Оленича к началу войны, в тот страшный день, когда его бойцы бежали по горящему ржаному полю и треск стоял над землей. Ту рожь косили и толкли автоматы и бомбы, а бойцы бежали окутанные пламенем и дымом, опаленные и обессиленные. Колосочки человеческой нивы…
Сколько раз повторялось примерно такое же безумие, и вновь поле смерти, вновь падают солдаты. Останется ли кто-нибудь здесь в живых? Но думать об этом нельзя, потому что идет бой, есть враг, который хочет тебя убить, значит, ты первым должен убить его, если хочешь выжить. И ничего иного быть не может.
И вдруг Оленич оказался в конце траншеи. Дальше хода сообщения не было. И только в последнем окопе оказались сержант и рядовой боец с ручным пулеметом и двумя дисками.
- Дальше окопов нет, товарищ старший лейтенант, - доложил сержант.
- Никакой обороны? - удивился Оленич, хотя и предполагал, что тут может не оказаться наших бойцов.
- Ни одного человека, - подтвердил солдат.
- Мы с пулеметчиком - последние живые люди, - добавил сержант.
- Но ведь из-за леса нам в тыл могут выйти танки!
- Капитан так и сказал. Он даже послал в штаб полка связного с донесением, чтобы прислали батарею сорокапяток.
«Никто уже не пришлет ни пушек, ни солдат, - подумал Оленич. - Скоро тут все будет кончено. И как только пройдет бронепоезд, так этот оборонительный рубеж потеряет значение». Мысли эти были страшные, может быть, даже страшнее заградотряда за спиной, потому что это была правда - все, кто на этом плато, обречены. Но об этом здесь знают только двое, он, Оленич, и капитан Истомин.
- Давно ушел комбат?
- Четверть часа… Его унесли. - Сержант говорил так, словно и сам уже не был живым.
- Как это - унесли? Почему?
- Капитан тяжело ранен. В живот.
Впервые за этот день Андрея охватило отчаяние. Хотелось закричать, заплакать от тоски и горя, упасть на землю и затеряться в пыли. Но он только прикрыл глаза и стиснул зубы: надо сдержаться. Он понимал: нужно что-то делать… Посмотрел на сержанта:
- Где командир взвода?
- Убило в обед.
- Сколько людей осталось во взводе?
- Шестнадцать.
- Назначаю тебя командиром взвода. Собери всех в одну группу. Чтобы это был подвижной огневой отряд - весь этот участок будешь держать. Прикажу пододвинуть к тебе станковый пулемет. Сержант Коляда и ты - отвечаете за правый фланг. Где пэтээр?
Но сержант промолчал. Оленич не мог понять его молчания. Тут что-то не так!
- Кто понес капитана в санпункт? Они возвратились?
- В том-то и дело, что не вернулись… А понесли сержант и боец, которые пришли с ним.
- У вас тут была недавно стрельба. Это тогда произошло? Расскажи, как было.
- Изменник у нас оказался… Нет, не пехотинец, а пэтээровец.
- Какой изменник?
- Крыж. Он попробовал сбежать… Перебежать к немцам. Поднял на штыке белый платок и бросился бежать к берегу. А тут ему на пути встал капитан. Крыж с ходу выстрелил в живот Истомину и прыгнул с обрыва.
- Значит, на ваших глазах произошло?
- Меня не было, вот пулеметчик видел все… Расскажи, - попросил сержант бойца с ручным пулеметом.
- Было затишье. Мы уселись перекурить. И Крыж тоже. Сел он в сторонке и начал тихонько читать молитву. Мы привыкли к его набожности и уже не обращали внимания. Вдруг он как схватится, как закричит: «Хватит! Навоевались! Всю матушку-Русь отмерили Адольфу Гитлеру! Да и что мы можем против силы божьей?» Нацепил на винтовку платок, поднял кверху и кинулся к берегу. А тут капитан Истомин появился: «Стой, подлец! Убью, сволочь!» Крыж обернулся и, опустив винтовку, выстрелил прямо в капитана… И прыгнул вниз. Мы подбежали, стреляли в него, бросили даже гранату. Но он как провалился. Да кто же мог знать, что среди нас такая мразь!
Крыж! Оленич вспомнил: это же тот самый, которого пощадил Истомин в Минводах. Это он уже здесь рыскал по передовой, разыскивая «земляков». Оленич так явственно представил рану в животе у Истомина, что у него самого закрутило в кишках и затошнило. Но необходимо было успокоиться и уточнить обстоятельства всего происшедшего. Успокоиться, чтобы легче сориентироваться и осмыслить создавшееся положение. Ведь если Истомин ранен опасно, то старшим на всем плато остается он, Оленич. И на него ложится ответственность за оборону. Необходимо срочно разыскать Истомина.
- Еремеев, ты здесь? - спросил Оленич.
- Тут, - отозвался ординарец, выходя из-за поворота траншеи.
- Пойдем по их следу. Они могли попасть под мины.
Оленич почувствовал отчаянную усталость, словно какой-то неимоверный груз давил на него, невидимая сила пригибала к земле. Это состояние напугало и смутило его. Он бежал по песчаной земле, песок казался раскаленным и прожигал подошвы сапог. Сознание страшной несправедливости душило его, и он чуть ли не вслух стонал: «Истомин! Истомин! Капитан! Где же ты?»
«Да ты сам очнись! В таком состоянии ты ничего не увидишь, ничего не сообразишь, - вдруг подумал он, - а теперь надо больше думать - за себя и за него…»
И неожиданно увидел труп сержанта, ушедшего с Истоминым. Его, наверное, настиг осколок или разрывная пуля, потому что на спине виднелось большое кровавое пятно, он точно споткнулся на бегу, упал, автомат же по инерции пролетел несколько вперед. Вокруг чернели неглубокие воронки. Возле одной из них лежал раненый боец и стонал, и причитал:
- Мамочка родная… Ой, как больно!
«Попадали колоски», - вспомнились слова Еремеева. Оленич наклонился над раненым:
- Что же ты так стонешь, парень, - участливо и сочувственно заговорил Оленич. - Вольно? Очень больно, а?
- Водички… Глоточек водички…
- Водички можно. Еремеев, дай флягу.
Губы у солдата запеклись, пить ему было трудно.
- Спасибо…
- Еремеев, надо бы солдата в санчасть.
- А как же я вас брошу?
- Ты не за меня тревожься, вот за него… Помаленьку неси, тут совсем недалеко. Я здесь поищу капитана. Он где-то поблизости. Это его ребята. Найду, потащу к Жене.
- Дай-то бог…
Еремеев поднял солдата и понес, сгорбившись и тяжело ступая по песку большими грязными ботинками, обмотки опали, и Оленич подумал: «Старый человек, ему еще труднее, чем мне». Раненый солдат стонал, и Андрей позавидовал: этот рядовой боец может себе позволить застонать от боли, даже заплакать, а он, офицер, на это не имеет права. Ведь по возрасту они одинаковые. «Почему я не имею права на простую человеческую слабость, которая облегчает боль и проясняет душу? Наверное потому, что судьба поставила главным среди сотен людей, очутившихся лицом к лицу со смертью, и я обязан до конца быть твердым».
Оленич остановился и чуть поднял голову над кустарником, чтобы оглядеться, правильно ли идет, не сбился ли? Над всем огромным плато висел ядовитый пороховой дым. Ветра не было, и синяя пелена не развеивалась, словно зацепилась за верхушки боярышника, дикой маслины и терна. Высоко в небе чуть серебрилась «рама», выискивая очередную жертву для своих хищных «юнкерсов». И откуда ни возьмись, чуть ли не цепляясь за верхушки деревьев, со свистом прошмыгнул вражеский самолет. Оленич инстинктивно отпрянул под куст и за что-то зацепился.
- Ты что, ослеп? - прозвучало спокойное и чуть насмешливое.
Это был Истомин. Он лежал под кустом орешника. Плащ почти весь был мокрый от крови. Оленич опустился рядом на колени:
- Капитан, вы ранены? - спросил первое, что пришло в голову.
- «Я мертв, ваше величество, - сказал маршал и свалился к ногам императора», - прохрипел, с трудом дыша, Истомин, а на губах появилась кровь.