Страница 32 из 105
По цепи передали: старшего лейтенанта Оленича вызывают на правый фланг. И он поспешил туда, не зная, что стряслось, но понимая, что нужен. И опять же странно! Вот ведь война, передовая, целый день идет бой не на жизнь, а на смерть. Когда же узнал, что кому-то очень нужен, почувствовал удовлетворение: нужен!
Только он подошел к НП младшего лейтенанта, как увидел Истомина. Капитан разговаривал по полевому телефону. Увидев Оленича, отдал трубку телефонисту:
- Вызови штаб полка, потом передашь мне трубку. - И обратился к Оленичу: - Что у тебя?
- Полухин поднимал людей дважды в контратаку. Один раз двумя ротами, а второй раз - одной. Противник все время прорывается к реке, и он вынужден был выбивать их в рукопашном бою.
- Вы с Полухиным с ума посходили! Под суд бы вас…
- Полухин уже поплатился.
- Что? - всполошился Истомин. - Ранен?
- Четыре пули. Хотя в той ситуации он поступил честно. Контратака развивалась очень трудно, но все же противник попятился. Тогда на выручку выскочило два легких танка. Полухин, конечно, понял, что дело плохо, и бросился на танк с гранатой, а его ординарец - с бутылкой. Они вывели танк из строя. Противник ушел за свои высотки. Наши вернулись в окопы, но Полухина принесли при последнем дыхании. Соколова уже ничего не могла сделать…
Истомин просто на глазах увял. Известие о смерти Полухина больно ударило его: он ведь так приказывал не поднимать людей в атаку. Много раз повторял: каждый шаг обдумывать, брать хитростью, уловкой.
Телефонист подал трубку:
- Товарищ капитан, у телефона начальник штаба.
- Пятый докладывает, - негромко произнес Истомин.
Но в трубке послышалось нетерпеливое:
- Что у вас? Громче говори! Почти не слышно. Как обстановка?
- Стоим на месте. В боевых порядках изменений нет.
- Хорошо. Вас сильно атакуют?
- Нормально. Дремать не дают.
- Потери?
- Дорош, Полухин, до ста человек личного состава.
В трубке затихло. Пауза длилась достаточно долго, и Истомин, вытянув из кармана брюк платок, быстрым движением вытер лоб, словно боясь, чтобы не заметили его напряжения и волнения. Из телефонной трубки послышался голос, но уже не начальника штаба, а как Оленич догадался, командира полка:
- Мы пристально следим, что у вас делается. Вы хорошо держитесь. Передайте офицерам и всему личному составу, что я выношу благодарность. Бронепоезд на подходе.
- Спасибо, товарищ командир полка. Мы только выполняем воинский долг.
Разговор окончен. Истомин присел на ящик и провел ладонями по лицу. Взгляд его был мрачен и даже тосклив: Оленич понял, что никаких надежд на помощь или отвод двух батальонов и воссоединение их с полком не предвидится.
Перед офицерами появился Еремеев с узелком:
- Товарищ капитан, садитесь вместе со старшим лейтенантом, перекусите. Ить ничегошеньки не ели со вчерашнего вечера!
- Нет, старик. Я не буду. Корми своего старшого, он молод, ему нужно хорошо подкрепиться. А мне натощак лучше воевать: у голодного всегда злости больше. Сытый - благодушен, а мне благодушным быть заказано.
Было видно, что Истомин говорит, обращаясь к ефрейтору Еремееву, но сам себя не слышит и думает о чем-то совсем другом и далеком от предмета разговора. Это почувствовал даже телефонист - горбоносый пожилой армянин.
- Товарищ капитан, позвольте вас побрить! - Замялся, робко посмотрел на Истомина, потом осмелел, увидев, что офицер не рассердился. - Я ведь мастер первого класса. Я брил больших начальников в Ереване. У меня все есть под руками, я быстро. Дозвольте?
Тем временем Еремеев на бровке возле бруствера расстелил попонку и поставил котелок с остывшей, загустевшей кукурузной мамалыгой. Оленичу неудобно было есть при Истомине, он вышел наружу, присел на корточки и быстро и бесшумно стал есть. Чтобы не стеснять своего командира, Еремеев отвернулся и, глядя куда-то в сторону, принялся рассуждать о телефонисте-парикмахере:
- Вот вроде армяшка, а, вишь, мастеровой. До нас доходили слухи, что армяне - большие специалисты на все такое, это требуется человеку для жизни. Они и сапожники, и шорники, и каменщики, и точильщики. Ножницы, к примеру, или бритву - никто так не наточит, как армянин. Пошить, скажем, картуз - иди к армянину. Даже такое мудреное дело - часы, они могут починить. Был у меня случай… Еще отцовские часы. Скобелев преподнес отцу на австрийских позициях. Остановились и все. А тут случился армянин. Черный, как этот телефонист, только у того нос вроде еще поболе. Глянул на часы, открыл крышечку, что-то там сделал - пошли. Да еще и звонить стали. Вот уж какой народ!
- Ну, ладно, ладно, Кузьмич! Я поел уже. Убери все это.
Телефонист уже побрил капитана, и, кажется, настроение у Истомина улучшилось: он щупал, гладил щеки, подбородок, шею и даже замурлыкал от удовольствия.
- Великолепная вещь - чистота! - воскликнул весело Истомин, ни к кому не обращаясь, а констатируя приятный факт. - Да, жить и умирать надо чистым. Это важная штука.
В окоп втиснулся молоденький командир роты. Он был озабочен и хмур. Истомин, благодушие с которого еще не сошло, спросил сочувственно:
- Что, ротный, тяжело? Но здесь всем тяжело. Нет ни одного человека, кому бы легко жилось здесь.
- Тяжело - ладно бы, - шевелил пересохшими губами ротный, выцеживая сквозь зубы слова. - Немец старается отвлечь наше внимание, атакуя левый фланг. Хотя знает, что у нас оголен правый. Думаю, что он готовит основной удар здесь.
Оленич заметил, как озабоченно нахмурилось лицо капитана, но чем тут облегчишь положение? Ротный, конечно, прав. И сам Истомин понимал, что невозможно устранить реальную опасность обхода противником по правому флангу. Он сказал, что пойдет и сам изучит Местность - есть ли возможность закрыть ту лазейку. Капитан взял с собой сержанта и двух бойцов, а Оленичу сказал:
- Держи в поле зрения всю оборону. В случае чего, остаешься за меня.
- Ну что вы, Павел Иванович! Зачем?
- На войне как на войне, Андрей.
Капитан поправил на груди автомат и исчез в кустах. За ним устремились сержант и два бойца. В ту же секунду по ближним кустам захлопали разрывные пули.
Вовремя, вовремя ушел Павел Иванович! Неужели противник обнаружил и этот наблюдательный пункт? Или для профилактики простреливает, куда может достать пуля?
Как вышло, что язвительный недоброжелатель и насмешник стал близким человеком? После Жени вдруг он, Истомин, овладел его душой.
21
Да, прав ротный: здесь относительно тихо. Андрей прислушался; в центре обороны и на левом фланге гремел и клокотал бой. Доносились яростные голоса контратакующих солдат. Помня наказ Истомина об ответственности за свою оборону, хотел было направиться туда, как вдруг донеслась стрельба с той стороны, куда ушел Истомин и где всего лишь час назад штыками выбивали прорвавшихся гитлеровцев. Что бы означала эта стрельба? Может, опять просочились немцы?
- Еремеев, быстрее! Как бы Павел Иванович не попал в переплет.
- Да вы с ним все время в переплетах.
- Идет бой… Видишь, что творится!
Еремеев не отозвался, от него и не требовалось ответа. И он шел, опустив голову. То там, то тут слышались стоны раненых, все чаще попадались убитые. Иногда он нагибался, брал горсть горячего песка и посыпал на окровавленные места на телах убитых: чтобы мухи не садились. И все время бормотал себе под нос, но так внятно, что Оленич разбирал почти все слова:
- Лежат, лежат, утомленные, словно в жатву. Недвижимы, бездыханны… - Андрей удивлялся: сколько старик за эту войну видел смертей, сколько повидали его глаза недвижимых и бездыханных, а не может примириться. Поэтому так много в его словах боли и печали. - Ах, родненькие мои! Да сколько же вас убаюкал вечный сон! Где же ваши матери и невесты, жены и сестры? Не поцелуют ваших натруженных рук, не уронят на вас прощальную слезу…
- Старик, не надо, - попросил тихо Оленич, - не трави душу. Оплакивать будем после.