Страница 86 из 122
Хотя многие из арендаторов и соглашались с доводами Богомолова о нелепости проекта, но идти против богатого Гюнтера, который, как они догадывались, имел в будущем особые виды на бухту, никто не решался.
Все это приводило Богомолова в отчаяние; он дважды бросал работу и собирался совсем уйти с бухты. Возмущали его и арендаторы, которые бухту превратили в биржу, в источник новых доходов, и лихорадочно покупали и продавали участки еще не существующей земли.
Но нефтепромышленники вновь уговаривали Богомолова, этого беспокойного инженера-чудака, шли на мелочные уступки, задабривали деньгами, и Богомолов снова возвращался к работе.
И сейчас, сидя в ванне, он подумал: «И вот теперь, почти через пятнадцать лет, когда былая мечта о работе по моему проекту может претвориться в жизнь, когда меня об этом просят большевики, случилось самое страшное и непредвиденное: я ослеп, и ослеп окончательно. Как работать, будучи слепым? Кому довериться?»
Взвесив все «за» и «против», он все же надеялся, что, возможно, он все-таки сможет работать: Киров не стал бы зря говорить, что ему помогут, - ведь нефть нужна им, большевикам, а не ему, Богомолову. На какое-то мгновение ему вдруг даже представилось, что, конечно, он великолепно справится с работой, в этом не может быть сомнения, тому порукой его долголетний опыт работы на бухте, накопленные знания, блестящая память, благодаря которой он может так хорошо ориентироваться в окружающей обстановке и помнить и по сей день каждую пядь новой земли, созданной им.
И когда он твердо поверил во все это, когда почувствовал, что он не какой-нибудь покинутый слепец на окраине Крепости, - на него разом нахлынули мысли… «Да, да, если я захочу, то я смогу работать, но я не буду работать! Из-за вас, «политиков», я попал в водоворот событий, из-за вас я ослеп. Меня тянули к себе меньшевики, кадеты, анархисты, мусаватисты и черт знает еще какие там партии… Что народу несете вы, большевики? Я вас так плохо еще знаю…» И, вспоминая поездку на бухту, он сказал себе: «Киров повез меня в Биби-Эйбат и предложил «большую созидательную работу». Им, большевикам, нужна нефть. Нефть всегда и всем была нужна, а им она нужна особенно. Они хотят возродить Россию, истерзанную, разрушенную, пустить в ход фабрики, заводы. И я думаю: ну и пусть их, пусть попробуют начать это возрождение… хотя бы без меня! Пусть! Но нет, оказывается - они этого не могут, они просят моей помощи. Что я должен им сказать? Я должен сказать: работайте сами». «Брейтесь сами!» - воскликнул он и рассмеялся. Он вспомнил сердитого грека-парикмахера в Гаграх, который, выбрив ему одну щеку, на его замечание, что бритва тупа, бросил бритву на столик и закричал: «Брейтесь сами!»
В коридоре раздались торопливые шаги, в дверь ванной нетерпеливо постучали.
- Ты скоро, папа?
Богомолов был удивлен.
- Лидочка? Ты уже из школы? Почему так скоро?
- Девочки передали мне… Правда, папа, что сам Киров за тобой приезжал?
Он рассмеялся:
- Вот это телеграф!
- Ну, ты скоро выйдешь, папа?
Она поджидала его в коридоре и, когда он вышел из ванной комнаты, взяла его под руку, потащила в кабинет, заставила сесть на оттоманку, быстро-быстро заговорила:
- Мне девочки все рассказали. Я все знаю. Не вздумай, пожалуйста, ничего скрывать. Ах, как жаль, что вы путешествовали без меня. И что он тебе говорил? За тобой сам Киров приезжал, это правда? И что ты ему сказал?
Он подумал: «Стоит жить и работать, хотя бы ради Лиды. Ей пятнадцать лет. У нее вся жизнь впереди. Надо, чтобы она бросила киностудию и опять занялась музыкой и языками. Да, да, на нее много нужно денег…»
- Лидочка, ты так замучаешь меня, говори, пожалуйста, спокойнее.
А она продолжала забрасывать его вопросами, не давая возможности даже раскрыть рот.
Он коротко рассказал дочери о поездке в Биби-Эйбат, о предложении Кирова.
- Ты, наверное, ужасно рад, папа? Как хорошо, что ты будешь работать! У нас будет хороший паек, будут деньги, папа! Ах, какой хороший сегодня день!
Она вскочила, пронеслась по комнате, распахнула двери балкона.
- И он, наверное, очень хороший, что сам приехал за тобой и сам тебя проводил. Он, наверное, просто чудный, папа… Это ужасно хорошо!
- Все это, конечно, очень хорошо, Лидочка, даже ужасно хорошо, - передразнил он дочь, - но работать я все же не смогу, и вся твоя радость по поводу моей поездки…
Она не дала ему договорить, она с полуслова поняла отца.
- Тебе просто хочется поважничать, папа. Ты прекрасно можешь работать. У тебя такая память! Тебе дадут сотню всяких помощников, и тебе придется только командовать. И я тебе помогу. Если захочешь, я буду первым твоим помощником. Проект мы можем составить вместе, без посторонней помощи. Ведь ты же хорошо пишешь по линейке. Ты будешь работать днем, я - вечером. Я приду из студии и перепишу всю твою работу… Нет, нет, ты даже не смеешь думать о другом!
И когда в коридоре раздался звонок и Лида побежала открывать дверь нянюшке, Богомолов подумал, что он все-таки не пойдет работать к большевикам, ибо это рискованно… Но в глубине души он чувствовал - черные дни его жизни кончились в тот момент, когда он сел в автомобиль вместе с Кировым…
Лида влетела в комнату.
- Нянюшка достала тебе папирос и две бутылки жигулевского пива. Сегодня у нас такой хороший день, и мне так весело! - сказала она. - И нянюшку надо поцеловать за пиво и папиросы. - Лида побежала в кухню целовать нянюшку. Потом прибежала обратно, сообщила, что сейчас сядут обедать и обед сегодня «такой роскошный».
На обед была рисовая каша с постным маслом и компот. Он съел кашу, свою порцию компота отдал дочери и принялся за пиво. Уже давно Лида и нянюшка ушли из-за стола, а он все сидел в дымном чаду, пил, и курил, и хмелел и от пива, и от папирос…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Посреди улицы стояли дроги с машинными частями для буровых скважин. Мохнатые битюги-тяжеловозы со взмыленными боками, в соломенных широкополых «амазонках», отдыхали в просторной подворотне. Дрогали сидели тут же, в тени, на холодных каменных плитах и в ожидании, когда спадет полуденный зной, играли в орлянку.
Богомолов с дочерью обошли покинутые хозяевами дроги, пересекли наискосок набережную и пошли бульваром.
- Пахнет нефтью, - сказал Богомолов. - Откуда здесь нефть?
- Какие-то машины на дрогах. Наверное, на бухту везут, - сказала Лида.
Бульвар был накален и пустынен, как и набережная. Под акацией, высунув голову в яркой тюбетейке, сидел мальчишка с белым ведерком. Увидев долгожданных прохожих, он крикнул: «Ширин су, соук су!»* И, словно испугавшись своего хриплого и неестественного голоса, скрылся за деревьями.
- Кругом ни единой души - такая жара.
- Очень даже хорошо. В толпе я теряюсь, а так, один, - город могу обойти. Помню все… Сейчас, Лидочка, мы проходим мимо стоянки парусников. Дальше пристань и купальни. Догадываюсь, что на крыше купальни ни одна красавица не загорает.
- У тебя такая память, папа!
Павел Николаевич остановился. Лида прошла вперед, обернулась. Отец, закинув назад голову и придерживая рукой панаму, устремил невидящие глаза в безоблачное дымчатое небо.
Лида, исподлобья наблюдавшая за отцовским лицом, видела, как оно, просветлевшее утром, опять становится мрачным, скованным.
Она нагнула ветку акации, потрясла ее. Потом провела по ветке зажатой между пальцами золотой десятирублевкой. Листья разлетелись во все стороны.
- Я ничего не вижу, - поникнув головой, безнадежным голосом сказал Богомолов и измятой панамой коснулся потного лба. - Я посижу здесь, Лида. Ты иди одна на биржу. Просто хочу побыть один. Разменяй десятку и приходи. Я буду ждать тебя.