Катерники

- Шленский, как там у вас? - спросил комдив в микрофон и услышал ответ:

- Норма… Прием…

- Не забыли еще ПСП? Цифровые значения?

В ПСП, то есть в «Правилах совместного плавания», имелась таблица сигналов, которую зубрят вроде таблицы умножения. Капитан-лейтенант Федоров имел в виду флаг «девять», подъем которого на мачте означает: «поворот все вдруг на обратный курс». Но сказать точнее по радиотелефону было нельзя, чтобы враг не догадался, как его собираются обманывать.

- Вас понял, - отозвался Шленский. - Исполню любой сигнал.

Третья атака выдалась самой кровавой, прежде всего потому, что, по замыслу комдива, она была ложной, но противнику ни в коем случае нельзя было показывать этого. На палубе между торпедами лежал убитый разведчик Бодрон.

Старшина второй статьи Степан Тучин был ранен. У него облипла штанина, хлюпало в сапоге, а боль пока не пришла.

- Трунов! Давай коробку! - то и дело рычал пулеметчик.

Вороненый ствол ДШК с ребрами воздушного охлаждения от перегрузки пошел сизыми разводами. Брызги от близких всплесков, попадая на ствол, вздувались пузырями и запекались солью, как плевки на каленом утюге.

- Товарищ командир, вы ранены! - заметил старшина группы мотористов Николай Рязанов, стоявший рядом со Шленским в ходовой рубке.

- Молчи, - сквозь зубы отвечал старший лейтенант. - Сейчас не до того…

«Егерботы» опять развернулись полукольцом и шли лоб в лоб. Их орудия и автоматические пушки сверкали беспрерывно, посылая трассы, блеклые при солнечном свете. Деревянные корпуса торпедных катеров, вздрагивая, принимали пули и осколки. На Сто четырнадцатом в районе бензоотсека показался дым. Андрей Малякшин тотчас выскочил из машины. Горели брезентовые чехлы торпедных аппаратов. Быстрее, пока не рванули бензобаки, старшина сгреб чехлы в охапку, сделал шаг к борту и тут же сообразил: за борт нельзя. Брезент может затянуть под винты и обломать их. Тогда Малякшин с грудой тлеющих чехлов побежал к корме. Вокруг него огневой метелью неслись снаряды и пули. Шаг, еще шаг, еще, и чехлы полетели за корму.

Над противником взвилась ракета. Крайние «егерботы», увеличив ход, начали замыкать кольцо.

Момент был критический, и тогда в наушниках шлемофона у Шленского раздалась команда:

- Сигнал «девятка», повторяю: сигнал «девятка». Исполнить!

Шленский, крикнув: «Вас понял…», резко крутанул штурвал. Накренившись в сторону противника, торпедные катера с отвратительной медлительностью разворачивались. Сосредоточенный огонь противника устремился к беззащитным бортам.

- Трунов! Давай еще коробку! - снова потребовал старшина второй статьи Степан Тучин.

Радист не отозвался. «Нашел время стучать морзянкой на ключе?» - раздраженно подумал пулеметчик, соскочил за новой коробкой и тут первый раз охнул, наступив на промокшую от крови ногу.

Крупный снаряд, разворотив борт, ворвался в машинное отделение и громыхнул над головой юнги Николая Ткаченко. Уже потом установили, что он попал в дубовый угольник, соединяющий ребро катера с брусом подпалубного перекрытия. Ткаченко, отпрянув, поразился, что уцелел. Он видел, что старшина второй статьи Малякшин и Николай Рымарев лежат между моторами, что моторы яростно воют, крутятся - им хоть бы хны.

Юнга наклонился помочь, но Андрей Малякшин очухался сам. Он встал, мотая башкой, ощущая в ней некое затмение. Приложил к глазу ладонь. Ей было тепло и липко. Заслонил правый глаз и увидел другим рваную дыру в борту. Тогда прикрыл левый и убедился: глядят оба. В той рваной дыре виднелось кипящее море в частоколе падающих всплесков, которые были почему-то не белого, а багрового цвета. Между тем Николай Ткаченко помог Рымареву, увидел, что старшина в кровище, и вытащил у него из нижнего века здоровенную дубовую щепку. Малякшин смутился: зря только напугал ребят. Правда, из пальца тонкой струей била кровь, которая всего перепачкала, при падении было сломано ребро. Но все это были сущие пустяки, которые тут же забылись, когда моторы вдруг стали снижать обороты. Ощутив это по тембру грохота, старшина схватился за отвертку.

«Ей- богу, не умом догадался, в чем причина, -рассказывал он потом. - По уму надо было осмотреть мотор, зажигание, подачу топлива, масляную систему, проверить, богатая или бедная смесь». Вместо этого Малякшин бросился к карбюратору и пробил засоренную сетку отверткой. Двигатель тотчас набрал обороты.

Юнга Рымарев, восхитившись таким пониманием техники, сделал то же самое на своем моторе. Саша Косулин - на своем. Юнги вели себя заправскими мотористами. Однако Саша, работая, не отнимал ладони от лица. Малякшин бросил в него комок ветоши. Косулин, обернувшись к командиру отделения, показал большой палец ногтем вверх. На привычном в грохоте двигателей языке жестов это означало: «Все в норме!» Вот с этой «нормой» юнгу Косулина после боя доставили в госпиталь. А тогда он и вида не показал, что его достал фашист.

Самое главное, мотористы не допустили снижения скорости катера в самый серьезный момент, когда на обратном курсе он уходил от преследования «егерботов».

- Дым! - приказал старший лейтенант Шленский.

Андрей Малякшин хмуро выполнил что от него требовалось. Не ведая о том, что третья атака захлебнулась намеренно, старшина мотористов очень командира не одобрял. «Столько вертеться около конвоя, - с раздражением думал он, - так покалечить катер и не найти момент для выпуска торпед». Катера, по мнению Малякшина, убегали позорно, заслонившись дымом.

Одним из последних снарядов, посланных вдогон, «егерботы» попали на Сто четырнадцатом в баллон с кислотой. Едкая жидкость, стекая с палубы через пробоины, попадала на кожух среднего двигателя и с него - в трюм. Соединяясь с морской водой, кислота разлагала ее. Отсек наполнился вонючей дрянью, от которой не унимались слезы и небо стало с овчинку. Но моторы работали, и отойти от них было невозможно никак.

Когда баллон с кислотой опустел, дымовая завеса иссякла сама по себе и Малякшин даже обрадовался. Надоели ему бесконечные команды: «Дым!», «Стоп дым!», от которых не было никакого толку. Старший лейтенант Шленский приказал зажечь дымовые шашки - большие железные бочки, укрепленные на палубе. Потом их сбросили на поверхность воды и резко отвернули с прежнего курса.

Одураченные «егерботы» еще долго шарили во мгле среди плавающих и плюющихся дымом бочек. Враг не подозревал, что оба торпедных катера, израненные, но не потерявшие воли к победе, резво бегут к востоку на розыски транспортов, которые фашисты берегли вроде шкатулки Кащея Бессмертного. Найти-то нашли, однако четвертая атака оказалась не легче. На Сто четырнадцатом задело осколками панель управления левого мотора. Старшина Малякшин унимал машинное масло, хлеставшее из пробитой трубки. Обмотав трубку куском резины, он прижимал ее тугими кольцами медной проволоки. Один глаз у Малякшина затек, по рукам его текла кровь, перемешанная с горячим минеральным маслом. Рядом контуженный Рымарев чинил бензопровод. Левый мотор по-прежнему грохотал, не сбиваясь с ритма. Бортовая обшивка и верх машинного отсека светились насквозь россыпью звездного неба в ореоле белой сосновой щепы.

В зияющей дыре от большого снаряда Малякшин вдруг увидел хвост падающей за борт торпеды. Винты ее, раскручиваясь, промелькнули блестящим кругом. Катер, скинув такой груз, облегченно выпрямился и тут же склонился набекрень в лихом развороте. Опять осточертевший дым рвал глотки мотористов, который раз вышибая слезу. Откуда взялся дым, они не знали. Своего «дыма» на Сто четырнадцатом уже не было.

Минут через пять из ходовой рубки стали помаленьку сбавлять обороты моторам и приказали перейти на скрытный подводный выхлоп. Боцман Филинов отстегнул ремешок своей каски и вдруг увидел на стали вмятины. Его тронули за ногу. Снизу, в проеме наклонного трапа в машинный отсек, глядела всклокоченная, одноглазая, копченая маска.