Горячая купель

Но вот пахарь закончил борозду, развернулся и увидел колонну солдат. Он поспешно выпряг лошадей, вскочил на одну из них, а другую взял за повод, галопом поскакал вперед и скрылся в лесу.

Когда полк поравнялся с полоской земли, где остались брошенные хомуты и плуг, кто-то из солдат не выдержал. Выскочил из строя, подбежал к хомутам, пощупал потники подхомутников, крикнул весело:

— Тепленькие! А зачем это он хомуты-то бросил! Вот чучело!

И в самом деле, можно было отстегнуть постромки, оставив лошадей в хомутах, и уехать от плуга. А лучше бы всего продолжать работу: никто бы его не тронул. Но уж так ведется с незапамятных времен: на войне есть только свои и чужие. Видимо, велика была тяга к земле у этого пахаря, коли выехал в поле один в такое время.

Головная походная застава движется быстро, но соблюдаются все предосторожности. По бокам дороги — лес. Асфальтовая полоса уходит на запад, то спускаясь в лощины, то поднимаясь на пригорки. Впереди стало светлее. Там оборвалась полоса густого леса. На пригорке, посреди дороги, ясно очерченный на фоне голубого неба, остановился солдат передового дозора и подает сигналы. Он что-то заметил.

— Батов, разберись, в чем там дело, — приказал старший лейтенант Поддубный — начальник походной заставы.

Придерживая рукой пистолет, чтобы не бил по бедру, Батов помчался к дозорному. Тот сошел с дороги в канаву и пристально смотрит в бинокль.

— Что заметил? — спросил Батов, подбегая к нему.

Лесная стена обрывается здесь же. Отсюда дорога скатывается вниз, в лощину. Далеко тянутся не засеянные в этом году поля. А дальше, как на ладони, — небольшой городок. Видны улицы, площади.

— А вы сами побачьте, — усмехнулся солдат и подал бинокль.

Даже простым глазом Батов заметил на ближайшей площади большой темный четырехугольник, а когда поднес к глазам сильный бинокль, разглядел, что квадрат этот состоит из немецких юнкеров. В полной форме, со знаменами. В первых шеренгах стоят офицеры. Перед фронтом знамен растянут огромный белый флаг, закрывший весь угол каре. Радостно екнуло сердце. Неужели опомнились, не хотят напрасного кровопролития?

— Нигде такого не бачил, — говорил солдат. — Аж не верится, чтоб так организованно сдались!

— Доложи Поддубному, что гарнизон города выбросил белый флаг, — приказал Батов, не отрываясь от бинокля и продолжая «прощупывать» улицы. Ни машин, ни людей — пусто. Если бы не было на площади этого живого квадрата, можно подумать, что город вымер.

Юнкерский квадрат стоит спокойно. Перед рядами одиноко прохаживается офицер...

Батов не сразу заметил, что сюда, на опушку леса, подтянулась вся застава. Скоро здесь появился командир полка с группой офицеров. Слух о предполагаемой сдаче гарнизона распространился моментально по всему полку, и каждому хотелось узнать подробности.

Уралов внимательно смотрит в бинокль, офицеры перекидываются репликами...

— По-моему, можно подавать, так сказэть, команду к движению? — не то спросил, не то предложил майор Крюков, пытаясь заглянуть в глаза командира, прикрытые биноклем.

— Не верится, чтобы они так поумнели, — проговорил Уралов, не обращая внимания на Крюкова. — Батов! Поедете к ним парламентером. Возьмите Гециса переводчиком и кого-нибудь из своих для связи.

Батов хотел взять с собой Чадова или Оспина, но Поддубный запротестовал:

— Да ты что? Самого не будет и младшего командира забираешь! Так же не можно, чтоб взвод совсем без командиров остался.

Пришлось взять Крысанова.

Подъехал Гецис на рыжем низкорослом коньке, ведя еще двух оседланных. Вид у него — никак не боевой и вовсе не бравый. Пилотка, чтоб не слетела при езде, натянута почти до ушей. Гимнастерка спереди сбилась складками, брюки из широких голенищ подались кверху. А щеки, как ни часто брил их Гецис, все время покрыты густой черной щетиной.

— Гецис, Гецис, — раздраженно процедил Крюков. — Ну приведи же себя в порядок! Ведь тебя немцы испугаются.

— Скорее всего, — улыбнулся командир полка, — раздумают сдаваться, когда увидят такого победителя.

Гецис спешился. Переобулся, заправил брюки в голенища, разогнал складки на гимнастерке. Крысанов проверил подпруги, укоротил стремена, чтобы Гецису удобнее было сидеть

Наконец все готовы, в седлах. Батов в середине, Крысанов и Гецис — по бокам.

С пологого ската поехали легкой рысью, а в лощине пустили коней галопом. Встречный ветер бьет в лицо. Город вырастает перед глазами. Уже не видно ни улиц, ни площадей — все загораживают дома окраины.

— Стойте! — закричал приотставший Гецис. — Подождите!

Батов придержал коня, оглянулся. На горе — группа людей. Сверкнул луч, отраженный от линзы бинокля. Оттуда за ними наблюдали свои.

— Парламентерам, наверное, тоже полагается иметь белое знамя, — сказал, подъезжая Гецис.

— Это зачем?

— Ну, показать им, что у нас... что мы едем договариваться...

— Поедем немного потише, — сказал Батов, — надо держаться вместе, не отставать.

— Хорошо, я постараюсь, — скорбно пообещал Гецис. Бедняга с трудом держался в седле. Вид у него — мученический. Он с горечью признался, что никогда раньше не ездил верхом.

Но трястись неспешным аллюром пришлось недолго. Въехали в улицу. Справа, где-то в другом конце квартала, ухнул одиночный выстрел, настороживший всадников. В мертвой тишине гулко цокали конские копыта, и выстрел прозвучал непривычно громко. Надо проскочить до площади по возможности скорее.

— Гецис, не отставать! — крикнул Батов и пустил коня галопом.

Слева, совсем недалеко, раздались две короткие автоматные очереди. В нескольких шагах впереди на мостовой мелькнули дымки рикошетов. Крысанов выдернул из-за спины автомат.

— Не стрелять! — предупредил Батов и, оглянувшись, увидел в руке Гециса трепещущий белый платок. Заметив сердитый взгляд офицера, тот торопливо засунул платок в карман.

Наконец показался угол площади. Батов осадил коня, приказал товарищам привести себя в порядок.

На площади, как только всадники выехали из-за угла, произошло движение. Старший офицер подал команду — ряды выровнялись, каре застыло. Древки знамен замерли, полотнища чуть шевелятся от ветра. Парламентеры подъехали шагом в ряд. Наступила торжественная тишина.

От строя отделился седой, еще стройный, но с дряблым лицом полковник. Он пошел к Батову строевым шагом, смешно напружиниваясь, вскинул руку под козырек фуражки с высокой тульей и, не дойдя до парламентеров добрый десяток шагов, начал докладывать.

Батов на секунду растерялся: отвечать или не отвечать на приветствие фашистского полковника? Как в этом случае должен поступить парламентер? Но рука, будто сама собой, повинуясь воинским правилам, поднялась к виску. Сверху глядя на полковника, Батов слушал доклад, показавшийся ему очень длинным.

Гецис добросовестно переводил:

— Юнкерское училище германской армии в полном составе, н-да, за исключением бежавших — как он выразился — начальника училища, двух офицеров и четырех юнкеров, сдается на волю и милость победителя, как выразился он.

Батов, опустив руку, спросил:

— Какие войска, кроме училища, находятся в городе?

— Никаких войск в городе больше нет.

— Предлагаю лично связаться с нашим командованием.

Батов приказал Гецису спешиться и отдать коня полковнику. Один из офицеров выскочил из передней шеренги, чтобы помочь полковнику сесть на рыжего конька, но тот досадливо отстранил офицера и не по годам легко поднялся в седло.

Сопровождать немецкого полковника к Уралову Батов послал Крысанова. Солдат было взял автомат наизготовку, но, увидев осуждающий взгляд взводного, неловко поправил ремень автомата и опустил его на грудь.

— Тебе приказано со-про-вож-дать, а не конвоировать полковника, — строго сказал Батов. — Понятно?

— По-онятно, — протянул Крысанов. — Его пришибут дорогой-т, а мне отвечать за него?

— Переведи ему, — сказал Батов Гецису, кивнув головой на полковника, — что дорога не безопасна, нас обстреляли.