Страница 39 из 54
Так называемый текст предельно агрессивен. Он активно навязывает себя миру. Ведь на кону вопрос его элементарной выживаемости. Именно выживаемости, а не адаптации, так как он весь мир пытается обустроить, приспособить под восприятие себя. Важен пиар, какая-то внетекстовая установка, которая императивно организует читательское сознание и при случае направит его в нужную сторону. Более важен жест, событие, сопровождающее этот текст, перформанс. Зато “посвященная” публика (это именно та, которая нуждается в своеобразной опеке комментатора) обретает особое сакральное знание и чувство причастности: где-то когда-то что-то говорили.
О качестве текстов часто и не приходится говорить, даже их комментаторам это делать зачастую будто бы неудобно, поэтому и уходят они в дебри околотекстовых ассоциаций. Они все больше говорят о контексте, общих тенденциях, философских построениях, но не о самом тексте.
Такой текст напоминает мелькание телеэкрана при постоянном переключении с канала на канал. Сознание оформляется в знаки с ходу, автоматически, как письмо, отправленное по электронной почте, где возможны ошибки, опечатки, несогласования, которые действительно отражают речь адресата. Нормы и правила, обязательные на бумаге, здесь часто побоку, факультативны.
Текст пытается избежать привычной линеарности, силится покорить другие пространства. Возникает вопрос и о новом носителе такого текста (монитор компьютера, аудио-, видеокассеты, CD, DVD-диски), и о среде его существования (устная речь, Интернет, телевидение). То есть “носитель” и “среда существования” сейчас предъявляют к тексту совершенно особые требования. Соответственно текст, предназначенный для бумажной публикации, должен оцениваться по иным критериям, чем тот, что предназначен для Интернета или для аудиозаписи. Мы получаем совершенно разные тексты, различающиеся примерно так же, как устное народное творчество и художественная литература. Но в отличие от традиционного различения фольклора и письменности, где делается акцент в основном на особых факторах, обусловливающих создание произведения и характер его бытования, такое ощущение, что сейчас эти различия нужны для решения иных задач. Если на бумаге становится очевидной откровенная слабость текста, то всегда можно сказать — это интернет-публикация, оценивающаяся совершенно по другим критериям, о которых мы вам сообщим несколько позже. На одном совещании молодых писателей поэту, после прочтения им его творений, было указано на бросающиеся в глаза недостатки текстов. На что он ответил: “Вы ведь не слышали, как это стихотворение чудесно звучит под гитару”. Но гитары не нашлось, и ее никто так и не услышал.
В статье-полемике (“Инфантильные и пубертатные”, “Арион”, 2003, № 3) с одним из авторов антологии — Данилой Давыдовым Игорь Шайтанов говорит: “Обычная беда теоретиков и авторов манифестов — необходимость цитировать. Приводимые в качестве образцовых тексты слишком часто обладают разрушительной силой по отношению к теоретическим построениям. В теории все стройно и многозначительно. В цитатах — жалко, и очевидно, что говорить по существу поэзии еще не о чем”. Пишутся мудреные критические статьи, авторы которых вынуждены подкреплять себя откровенно несостоятельными поэтическими текстами.
То, что в антологии обозначено как “новейшая русская поэзия”, Игорь Шайтанов назвал “искренней графоманией”. Это явление сейчас приобрело настолько широкий размах, что стало претендовать на роль духовного авангарда. Ее главный признак: утверждение легкости и доступности производства текста (каждому есть что сказать) и возводимое затем в ранг элитарного произведенное высказывание (“другому как понять тебя”). То есть, пройдя определенный довольно условный обряд посвящения (как тест на платном отделении вуза), ты получаешь право на собственное, не скованное никакими нормами высказывание. Корни “искренней графомании” можно искать в инфантилизме как одной из отличительных черт поколения “тридцатилетних”. Инфантильное начало — “оно” в терминологии Фрейда — это нижний подсознательный уровень психики, сфера не социокультурных норм, а безоговорочного следования инстинктам. Здесь нет места для обязательств, для “надо”, здесь высшее благо — это абсолютные права, верховная власть — мое “хочу”. Для инфантилизма нет понятия долга, принимаемого за наследие тоталитаризма, от тенет которого надо во что бы то ни стало освободиться. Личность, порывающая отношения с социумом, отринула и культурную память, которая у нее остается на подозрении, как инстанция, кующая эти самые скрепы, лишая свободы безграничного самовыражения. Сама же личность — прозрачная агрессивная тень, что-то наподобие лермонтовского “листка”.
Самохарактеристика инфантильного типа сознания представлена в стихотворении Ивана Марковского о тайно носимом в душе кролике:
Вспоминается притча Фазиля Искандера “Кролики и удавы”, где кролики — индивидуальные личности, а удавы… Все хорошо, если бы не какая-то патологическая зацикленность на детстве и на детскости многих авторов антологии. Процитируем другого участника проекта — Сергея Тимофеева:
А вот Николай Звягинцев:
Может быть, главная установка этих текстов — на умиление читателя, после которого он будет снисходительнее к невинным шалостям сочинителя? Или, расслабившись, читатель испытает эстетический шок от других текстов, где как “мементоморный ворон оракульствует с густошумного дуба” Геннадий Минаев (“Авиарий”).
“Искренняя графомания”, замешенная на инфантилизме, из потребности писать трансформируется в агрессивную потребность навязывания своей мысли, своего стиля, своих стереотипов в отношении восприятия действительности. Бесконечно лелеемое “хочу” уже не довольствуется свободой одного лишь индивидуального самовыражения, оно претендует на признание себя в качестве общего закона. Смешение стилей, смешение тем, какофония сюжетов и образов — разбитое троллями на тысячи мелких частей волшебное зеркало, хаос осколков. Приведу целиком особенно показательный в этом отношении текст Ксении Маренниковой “Песенка”:
Антология “Девять измерений”, и это признают сами инициаторы проекта, явилась реализацией на практике тезисов нового понимания поэтического творчества, которые были предложены журналом “НЛО” (№ 62). Главный лозунг этого выпуска издания, задуманного эпохально, был: “Современная поэзия — вызов гуманитарной мысли”. Вектор движения задан. Естественно, все авторы антологии априорно ставятся в привилегированное положение относительно своих оппонентов, противников “поэтических инноваций”. Можно запросто обвинить всех их в недальновидности, высоколобой зашоренности или в отсталости. Что они, дескать, не видят и не хотят видеть новое, только нарождающееся лицо поэзии. Буквально все “новое” в устах апологетов приобретает автоматически положительную коннотацию, все старое, “классическое” — отрицательную.