Длинный ларь

Разумеется, мы ничего с собой не взяли, кроме самых необходимых инструментов, провианта да платья, что было на нас. Никому и в голову не пришло пытаться спасти что-нибудь из вещей. Представьте же себе наше изумление, когда, не успели мы отойти на несколько саженей от корабля, как мистер Уайетт поднялся с места и хладнокровно потребовал от капитана Харди, чтобы шлюпка повернула назад, ибо он должен забрать из каюты свой ларь!

— Сядьте, мистер Уайетт, — отвечал капитан сурово. — Вы нас опрокинете, если не будете сидеть совершенно спокойно. Мы и то уже в воде по самый борт.

— Ларь! — закричал мистер Уайетт, все еще стоя. — Слышите, ларь! Капитан Харди, вы не можете мне отказать! Нет, вы мне не откажете. Он весит совсем немного… не весит ничего, почти ничего… Во имя вашей матери, — во имя неба — спасеньем вашей души заклинаю вас вернемся за ларем!

Казалось, капитан на мгновенье заколебался, тронутый мольбой художника, но тут к нему вернулась его суровость, и он проговорил:

— Вы с ума сошли, мистер Уайетт. Я не могу вас послушаться. Садитесь, говорю я, а не то вы нас опрокинете. И не… Держите его! Хватайте его! Он хочет прыгнуть за борт! А-а! Я так и знал… Он прыгнул!

Мистер Уайетт действительно прыгнул за борт. Мы были от корабля с подветренной стороны. Нечеловеческим усилием схватился он за канат, свисавший с палубы. Миг — и он уже был на борту и кинулся в свою каюту.

Меж тем нас относило все дальше от корабля; уйдя из-под его защиты, мы оказались во власти волн, все еще бушевавших на море. Мы напрягли все силы, стараясь повернуть назад, но нашу лодку несло, как щепку в бурю. Мы поняли, что участь несчастного решена.

Расстояние между нами и кораблем все увеличивалось, но тут мы увидели, как наш безумец — иначе его не назовешь — показался на трапе, волоча за собой с поистине исполинской силой длинный ларь. Пораженные, глядели мы, как он быстро обмотал трехдюймовой веревкой сначала ларь, а потом себя самого. Секунда — и ларь с художником были в воде, и тут же исчезли.

Мы подняли весла и горестно смотрели туда, где исчез несчастный. Потом принялись грести с удвоенной силой. В течение часа никто не произнес ни слова. Наконец я решился нарушить молчание.

— А вы заметили, капитан, как быстро они пошли ко дну? Не правда ли, удивительно? Признаться, когда я увидел, что он привязал себя к ларю и отдался на волю океана, я все еще надеялся, что ему удастся спастись.

— Немудрено, что они пошли ко дну камнем, — отвечал капитан. — Они скоро всплывут, конечно, но не раньше, чем растает вся соль.

— Соль! — вскричал я.

— Молчите, — проговорил капитан, указывая на жену и сестер покойного. — Мы поговорим об этом в более подходящее время.

Мы испытали множество лишений и едва избегли гибели, но судьба нам покровительствовала, равно как и нашим друзьям в боте. После четырех дней страданий, полумертвые от истощения, мы высадились на берег против острова Ронок. Там мы пробыли с неделю; грабители нас не тронули; и, наконец, нам удалось добраться до Нью-Йорка.

Месяц спустя после гибели «Независимости», прогуливаясь как-то по Бродвею, я встретил капитана Харди. Разговор, естественно, тут же зашел о катастрофе и особенно о печальной участи бедного Уайетта. Вот что рассказал мне капитан.

Художник взял каюты для себя, жены, сестер и горничной. Жена его действительно была женщина прелестная и образованная. Утром четырнадцатого июня (день, когда я впервые явился на корабль) она внезапно заболела и умерла. Молодой муж был вне себя от горя — но обстоятельства не позволяли ему отложить путешествие в Нью-Йорк. Необходимо было доставить тело его обожаемой жены ее матери; в то же время он хорошо знал о распространенном суеверии. Девять из десяти пассажиров скорее отказались бы от своих мест, чем пустились в плавание на корабле с покойником.

В этом затруднительном положении капитан Харди посоветовал набальзамировать тело и, уложив его в засыпанный солью ларь нужного размера, доставить на корабль под видом багажа. О кончине миссис Уайетт решено было молчать, а так как известно было, что художник взял место для своей жены, потребовалось, чтобы кто-нибудь принял на время путешествия ее роль. На это без особого труда склонили горничную покойной. От лишней каюты, поначалу предназначенной для этой девушки, отказываться не стали. Разумеется, мнимая жена спала в ней по ночам. Днем же исполняла, как умела, роль своей госпожи, — с которой, как выяснили заранее, никто из пассажиров не был знаком. Мое заблуждение, как легко себе представить, было следствием нрава слишком легкомысленного, слишком любознательного и слишком импульсивного. Странно только одно: с тех пор я редко сплю спокойно по ночам. Как я ни повернусь, все то же лицо преследует меня. Все тот же истерический смех звучит в моих ушах и будет, верно, звучать вечно.