Страница 69 из 172
Василий с вытаращенными глазами, прерывающейся речью изложил плохое состоянье дел Годунова. Будто бы переиграли его супротивники интригами, отступились неверные друзья, брошен Борис в темницу, подвергаем пыткам, и готовится на казнь. Василий молчал, что Шуйские все же решили опереться на Годунова, сделать его перед государем своим ходатаем. Колебавшийся Борис принял опору. Про то первые опричники прознали и оклеветали выскочку.
Василий ничего не сказал и об объявлении Георгия. Отдаленный слух о самозванце без того пришел с переяславскими купцами. В Суздале не верили, не осмеливались обсуждать пустое. Не молвил слова Василий и про то, что за Георгия выдавал себя прекрасно известный Грязным скоморох.
Матвей и Яков слыхали о въезде в московские пределы Магнусова посольства. Ждали того с боязнью. Клин клином в их головах подделанное письмо торчало. День на день и придется опальному Годунову выдать письмо. Не думали, что смысла в письме остается все менее, раз приближается сам отправитель.
Сомнения развеяла Марфа Собакина. Явившись внезапно, своевольная купеческая дочь высказала Шуйскому, что считает большим унижением пребыванье в Суздале. Монашки заставляют вставать в рассвет на службу, томят долгим церковным стоянием, строгим постом. Лица девиц от того портятся, с тела они спадают, сеют красоту. Когда после сего искуса призовет их царь, найдет не очарование, а рыбин с кожей на костях. Чего стоит искус, раз девицы монашками лишь представляются, чая царской супругой стать? Не имей расчета на Царицын венец, бежали бы. И сколько продолжаться будет сие унижение? Царь и вспомнить девиц не хочет. Вот подходил он с войском к городу, а не вошел за стены, не проведал девиц молящихся и постящихся.
Шуйский при Марфе еще менее мог говорить откровенно. Он вынужденно защищал государя. Сколько царю-батюшке угодно, столько девицам его ложа и ожидать, хоть жизнь всю. Ждут же монашки единенья с Женихом Небесным. Рассерженная Марфа фыркнула в ответ, что если и уповает, то только на Бориса, не приспешника его. Знала она в Василии длань направляющую.
Марфа ушла, Шуйский же убеждал дядю и племянника ни в чем ни признаваться против Бориса, а то помочь вызволить
Григорий Грязной и Федор Басманов втащили Бориса в Слободской пыточный подвал. Взвили руки, вывернули суставы. Худенькие ножки Годунова заболтались в воздухе. Он старался устоять на носочках, только сильнее затягивались запястные ремни. Бориса несло вверх и назад. Он ожидал предела боли. затменья сознания. Но над ним трудились знатоки, давая испытать все оттенки мученья.
В пыточную грузно ввалился Малюта–Скуратов. Коренастый, с катками мышц под тугим жиром, он напоминал молотобойца. Простое круглое лицо сверкало нехорошим взором. Не чуждый придворной интриги, он был для нее чересчур крут и прямолинеен. Опричники не ошибались, почитая Малюту за хоругвь своего движения. С ним связывали окончательное искоренение влияния знатных родов, торжество подлой инициативы. Простота была Малютиным дворцовым упущением, но именно за сию слабость, питаемую грубой неуветливостью, царь и любил Григория Лукьяновича.
Подойдя к Годунову, Малюта прыснул слюной ему в лицо:
- Ежели ты, Борька, мнишь, что чего-то добиваться от тебя станем, ошибаешься, и глубоко. Убивать тебя будем, и убивать мучительно за измену интересов царских в угоду боярам. Что ездишь к Шуйским и приблизил выкормыша их Ваську, не прячешь. За измену медленной смертью ответишь.
Григорий и Федор взметнули дыбу выше, и хлипкий Годунов замотался воробышком. Перспектива, обрисованная Малютой, не устраивала его. Требовал бы он чего-нибудь выдать, он бы выдал, а так что? Годунов прикусил тонкую губу. Разодранная рана набухла под острым зубом. Когда он задохся, под буравящим взглядом Малюты Федор и Григорий принялись колотить его по впалому животу и мягкому месту. Малюта припечатал Борису пару раз выше крестца, матерной руганью поясняя: мочиться кровью заставит. Годунов примечал: били по местам, где синяки образуются мало. Это вселяло надежду – не убьют до смерти. Вот появились отцы красавцев-истязателей, с ними - князь Вяземский. Стали выговаривать: хорошо бы Годунова стереть с лица земли. Заглушить зло в начатке.
Тогда Годунов сказал, что есть ему, в чем признаться наедине Малюте. Скуратов посмеялся и велел оставить его с Борисом. Годунов, будто мстя за перенесенные страдания, покаялся в насилии над дочерью палача. Тут же со смелостью отчаяния он попросил у Григория Лукьяновича руки Марии. Уши Скуратова загорелись от подобной наглости. Полковник уступил опричникам, требовавшим расправы с Годуновым за наученный спасению Суздаль. Теперь он был оскорблен лично.
Малюта сорвал Бориса с дыбы и пинал его ногами, будто вколотить в стены желал. Приговаривал: «Чего же ты, татарин убогий, моей дочери дашь? Не для тебя, поганец, ее я выращивал!» Когда коснулось, Малюта моментально отринул опричную идеологию. Ему желалось дочерям мужа родовитого и богатого. Не таков Годунов.
Борис руками закрывал лицо от ударов, откатывался, пытался называть Григория Лукьяновича отцом родным, но слова уже раскровавленным ртом молвить не мог. Вырвись он, кинься к царю и сыновьям, и там не дождался бы избавления. В силе фавора был Малюта. Верил ему царь и правильно делал, что верил. Такие люди, точно вырубленные из дуба, по природе своей не умеют хитрить, легко становясь послушным орудием у мастаков, их охотно использующих.
В глазах Бориса темнело. Желание жизни тлело и гасло. Своды пыточной перевернулись, и Годунов впал в бесчувствие, о чем и молил страстно.
Яков и крепнувший Матвей приехали в Александрову слободу под вечер. Настращанные и подкупленные Василием Шуйским они хотели вызволить Годунова. Стремление их иссякло скоро. Едва привязав коней и спустившись в подвал, они наткнулись на густо стоявшую толпу родственников с Малютой-Скуратовым, князем Вяземским и Басмановыми. Завидев, после лобызания, Василий Григорьевич принялся укорять названного сына и младшего брата служением изменнику Годунову. Матвей устыдился, отступиться хотел уже и Яков, но Басмановы, не зная в высокомерии меры, оскорбили обоих словом, обозвав Годуновскими прихвостнями. Схватились за сабли. В подвале было не повернуться. Больше толкались, чем дрались.
Басмановы пересилили, другие им помогли. Дядю и племянника скрутили и бросили в застенок в соседнюю с Годуновым келью, дабы те о предпочтениях подумали. Василий Григорьевич и двоюродные братья с сыновьями не вступились.
После плача бессонной ночи и изнурительных колебаний решившись Годунова ненавидеть, Мария Скуратова с Екатериной приехала в Слободу отцу жаловаться. Узнав, что Борис уже жестоко наказан, она пошла поглядеть, достаточно ли.
Довольный делом рук и ног своих Малюта открыл дочерям дверь застенка и, оставив ключи, ушел. Сестры вошли в келью и вместо Бориса увидели окровавленное месиво. Мария пришла в ужас: неужели Годунов умрет за любовь к ней? «Не любил он тебя вовсе», - говорила Екатерина Марии. – Кто любит, тот не сильничает, по обычаю послов присылает».
Мария глядела на разорванный кафтан Годунова, на вымоченную в крови рубаху, на слипшиеся в черный сгусток волосы, свалявшуюся молодую бороду, чтобы он застонал, выказав признаки жизни. Борис лежал безмолвно, плечи его не колебались. Мария зарыдала, что взяла грех на душу. .
Долго сидели Мария и Екатерина, не осмеливаясь коснуться Бориса. Екатерина болтала, чтобы отвлечь безутешную сестру или не умея молчать. Что на уме, то было и на языке: «Маш, как ты находишь Васю Шуйского? Ездил в Москву и вернулся в Суздаль с меньшими братьями. Братья, как шальные, взялись за мной увиваться. Что происходит с Шуйскими? Иван мне не по нраву, лицо у него еще детское, а Дмитрий – ничего с виду. Оба проходу мне не давали, ты заметила?» Но лишенная Годуновым девичества Мария жила в собственных чувствах. Было ей не до братьев Шуйских. Ей бы с Годуновым разобраться. Враг он или человек любимый?.. Чего он не дышит? Как же папа убил его? Как им по-родственному с отцом жить, если она за Годунова пойдет? Слезы струились по девичьим щекам. Мария не слушала судачившую Екатерину. Та же все вспоминала Дмитрия Шуйского. Прежде не видал ее, и, увидав, с цепи сорвался. Перебивает у старшего брата. Шуйские знатного рода, да знать сейчас не в чести. Как поступить? Внимание льстило, и юная Екатерина переносилась душой от брата Шуйского к брату.