Страница 67 из 172
- Я тебе счас выдал царя, но не претендента. Георгия сделать сложнее. Прежде, чем изображать его, надо продумать, что он делал предыдущие сорок лет. Как наследника престола мать его скрывала. Сначала объявила о его рождении, чтоб насолить мужу, в монастырь ее заточившего, другую царицей взявшего. Потом перепугалась, отреклась слов… Знал или не знал о своем происхождении чудом спасшийся Георгий? Ежели знал, то лелеял, растил внутри повелителя. Если не знал, и ты ему открыл?
- Нет, не я! Я-то что? - пугался Борис.
- Коли внезапно сорокалетнему чести ищущему мужу открыть, что он царь, не избежать ему мучительного душевного перелома, склонится он ко взвинченности, перепадам в нраве, возможно, до того смиренном. Не справится, почует неготовность принять звание высокое, останется слабым человеком, прикормя хвалящих его обыденность любимцев. Вот я тебя и не даром спрашиваю: какая у Георгия была судьба? От этого зависит, каким его показать.
- Делай, как знаешь, - отмахнулся сознавший бессилие в актерских делах Годунов.
- Мне приятно, что ты мне доверяешь, но подобные вещи решают за исполнителя, боярин…
- Не называй меня боярином. Сколько раз говорил! Я – не боярин.
- Прости. Такие, как ты, становятся.
- Речь не обо мне, - сухо отклонил Борис, гадая. как бродяги лицедейскому искусству набираются.
- Хорошо, - принял Географус, - изображу Георгия Васильевича согласно собственному чутью. Время до завтрего есть, поищу краски. За то будет с тебя надбавочка.
- Меня не знаешь?
- Чересчур хорошо. Опасные игры затеваем.
- Чего еще тебе надобно?
- Наряд приличный.
- У тебя он и есть приличный. Сам сказал, Георгий неизвестно где таился.
- В претенденте должна иметься изюминка. Вроде тот он, да не простой человечишка. Сие необычной чертой одежи надобно подчеркнуть, внутренне-то я сыграю. Принеси мне кафтан литовский на шнурках. Легче поверить, не на Руси, а в Литве Георгий таился.
- Чего еще?
- Сажи и хны. Сажей я лицо подмажу, чтобы постарее гляделось. Георгий не в ледяном погребе лежал, чтобы со мной двадцатилетним равняться.
- Эхма, примолодил ты себя!
- Волосы, которые из-под шапки выбьются, хной подкрашу, вроде седину Юра прячет, да и цвет под Иоаннов подберу. Приму: по общему отцу схожими им быть.
- Мастак! – вырвалось у Бориса.- Принесу тебе краски и сажи вдоволь.
- Извини, талант либо есть, либо нет.
- Я бы не смог, - скрывая восхищение, признался Годунов.
- Ты другое можешь, поэтому мы друг дружке нужны.
Борис передернул плечами, сбрасывая панибратство.
- Дай еды и питья мне лучшего, чем обычно. Стану к выходу готовиться. Хорошее питание облагораживает лик.
- Смотри, не упейся!
- Обижаешь! Пред выходом чуть поддам для храбрости.
Иоанн вдруг объявил, что с семьей и малою свитою из одних иностранцев, скачет на заячью охоту в ближние поля. Малюта, Вяземский и Басманов не смели перечить. Их удивляло, что он не брал их с собой, но мало ли Иоанн совершал диковинных поступков! Соображали, не сердит ли за Суздаль? Уговорили двинуться на город, да промашка вышла: покорность пуще псковской смягчила царево сердце. Куда сомневаться: подучил Годунов. Не иначе суздальцы ему отсыпали. Аз воздам!
Едва закрылись за государем слободские ворота и стихло биение конских копыт, в безопасную даль удалился Иоанн с сыновьями, Годуновым и немецкими наемниками, в большой трапезной собрались Малюта, вся опричная верхушка. Сидели на лавках, упивались вином, жрали мясо, вытирали жирные руки об волосы, изнанки подолов, с удовольствием непристойно беззлобно переругивались. Отмахнувшись на Петровский пост, сажали на колени холопок с кухни. Те, боязливые или привыкшие к греху, с легкостью переходили из объятий в объятья. Картина: слуги без господина.
Не выехавший нас охоту Бомелий через аптекаря Зенке обещал представить человека, назвавшегося спасенным Георгием Васильевичем, старшим братом Иоанна. Григорий Грязной и Федор Басманов оборвали ухарски певшие гусли. В трапезную за Бомелием и Зенке вошел молодой человек в литовском кафтане со шнурами, острой шапке с удлиненным верхом, отделанным соболиной опашкою.
Молодой человек держался достойно. Он снял шапку и низко поклонился братии. Выпрямился, ждал ответа. Его рассматривали. Черные круги под глазами «старшего брата» Иоанна указывали на годы голода и страданий. Белые, не знавшие труда руки, сцеплялись и расцеплялись, выдавая волнение.
Василий Грязной встал, чтобы через плечи лучше видеть, и тут же сел. Малюта, оказавшись спиной, повернулся, мерил вошедшего тяжелым взглядом. Увесистые Малютины кулаки лежали по обе стороны от кубка с вином. Жилы на кулаках вздулись, костяшки пальцев играли. Еще мгновение, и бросится он на враля-пришельца. Однако смелость претендента, введшая его в самое логово царских телохранителей, изумляла. Малюта медлил. Коротко потребовал: «Говори!» И Географус тихонько, издалека повторил известную речь, как мамаша Соломония Сабурова, на малом сроке тяжелая наследником, по страсти Василия Иоанновича к молодой Елене Глинской внезапно, незаконно, оскорбительно была отстранена с цариц, пострижена и заточена в суздальском Покровском монастыре. Бежа убиения младенца посланными убийцами, мать отправляет ребеночка в Литву. Сама объявляет о новорожденного смерти. Для веса наполняет гроб нарядно одетой куклой. Географус показал деревянную куклу в цветастом тряпье. Опричники выдохнули, лицезря доказательство.
Мать умерла, сын вырос на чужбине. Не думал он о возвращении на родину, о предъявлении законных прав на престол, но дошло до него, как губит узурпатор Иоанн русскую землю… По трапезной пошел шум. Кто-то громко выбранился, не Басманов ли Алексей Данилович? Чутким ухом скоморох уловил возражение, тут же извернулся: губит незаконный государь Московию собственным врагам попустительством, удерживая праведную ярость опричную на воров, предателей, на бояр, то нашим, то вашим.
«Не врет!» - выкрикнул Григорий Грязной, бывший в долгах, как в шелках, готовый в суматохе смуты выправить денежное положение. Юного Григория тут же поддержал друг-соперник Федор Басманов. Оба изучали пришельца и, поддерживая его, колебались. Отталкивало, что Георгия представил опричнине нелюбимый иноземец Бомелий. Но в винных парах совершенно фантастически проступало, что вот и Иоанн будет жить, а Георгий научит, как поступать ему, удовлетворяя верных слуг аппетиты. Два царя.
Шаг за шагом мнимый Георгий подлаживался к опричником. Не отрываясь, он выпил в одну восьмую ведра кубок хмельного меда, щипнул за мордаху подвернувшуюся девку, показывая, что разделяет слабости храброго воинства. Все же что-то неуловимо отталкивающее скрывалось в ласковых словах претендента. Со всем соглашался, что опричники навскидку предлагали. Не похож тем был на своевольного нынешнего государя. Тот согласится с чем, но всегда не вполне. Легкий запах вчерашнего перегара, прикрытый свежей выпивкой, веял от Географуса. Пах он не по-царски.
Однако существовал человек, чрезвычайно довольный скоморошьей выходкой. Борис, устроивший представление, наблюдал из ризницы, поглядывая из-за занавески. Рядом с Борисом был Иоанн, его уговорил Годунов с затеянной для отвода глаз охоты вернуться, чтобы полюбоваться на испытание преданных слуг. Борис поглядывал оплечь царя, не видел его лица и гадал, чего тот думает. Он рассчитывал пробудить негодование, но реакция государя была на свой лад.
Преобладающим чувством Иоанна было не изумление, но страх. Обливался он холодным потом. Видя клонящуюся к измене опричнину и имея подле лишь внешне надежного Годунова, он не верил никому. Ждал удара ножом в бок и от руки угодливого юноши. Горько жалел, поддавшись подсматривать. Лучше бы ему не знать, о чем давно он догадывался! С малолетства привык он людям не доверять, все искали милостей, дабы жить хлеще, клеветали и чернили друг друга, с чего же ему доверять Борьке? Не стремится ли обмануть, собака? Вон за столом ласкатели, Гриша да Федя, Басманов и Грязной, поспешно приветствуют самозванца, но не иного ли он и ожидал в их легкомыслии? Равнялись ли те качествами с первым Антиноем – князем Андреем Михайловичем Курбским, к которому имел он привязанность духовную, не телесную? Безусловно – нет, как и царские невесты не стояли вровень с Настей Романовой.