Страница 53 из 172
Царь с ближним опричным кругом уже выехал со двора. Нужно было отправлять царевичей. Слабый Феодор не сидел на коне. Легко утомляемого, его нужно было на руках снести в повозку.
- Повивальные бабки прознают, когда проверка будет. За обман на казнь поведут. Суд царя скор! – шептала сомневавшаяся в судьбе Марфа.
- Тут, кроме тебя, вдовы в царицы лезут.
Бабье злое любопытство разожгло Марфу:
- Кто? Скажи! Я – никому… Девочек осьмилетних к нему вели. Я видала!
Годунов молчал. Со двора все более настойчиво его кликали. Крутившиеся около царевичей опричники ничего не говорили про Годунова. Не имея наказа, у каждого своя должность, ждали, когда царевичами займутся на то назначенные.
- Слухай меня! – отодвигая Марфу, освобождаясь от ее жаркой близости, спешно сказал Годунов.
- Я слухаю!.. Чего же ты Фросю Ананьину царю представил. Я видала!
- Все ты видала!
- Фрося тоже за Матвея хочет!
- Станешь царицей, меня не забудешь?
- Как стать-то?!
- Меня слухай!
- Чего слухай! Фрося тебе зачем?
- Молчи. Не разумеешь!
- Что же царю все равно, взять в царицы девку, бабу, вдову или девочку осьмилетнюю? Чего будет делать с девочкой? В куклы играть? – Марфа хмыкнула. – Ожидать возраста? Порвет он ей прелести.
- Не твое дело, - оборвал Годунов. – Иди гостиницу. Жди, какой приказ дальше будет.
- Крестись. Пособлять не обманешь?
Хитрая Марфа ставила Годунова в неловкое положение. Да он был не прост. Новый троекратный призыв заставил Годунова побежать на двор. Он не успел перекреститься.
Длинная процессия всадников, возков, увозимых знамен и хоругвей протянулась по Москве на северо-восток. Разбуженные конским топотом, скрипом колес и светом факелов жители испуганно глядели в окна. Царское войско снова уходит. В который раз! Никто не знал, куда шли отряды. В поход на своих ли, чужих. Уже стелился слух: вскрылась новая измена. На царя было покушение. Кроме горя, не предчувствовали ничего. Тоскливо выли псы, различая черепа своих соплеменниц, притороченные к опричным седлам.
Брезжил рассвет, и облитые его розовым цветом, пять всадников, трое посланных и два послуха, уносились прочь от столицы. Утренняя свежесть бодрила. Яков испытывал приподнятое чувство, отодвинувшее недавние неприятности и дурные предчувствия. Яков поглядывал на Матвея и Географуса, не вкушают ли их души подобное. Матвей был сосредоточен. Он выполнял работу, не более. Особенность жизни на Москве – всегдашняя неуверенность, не обманут ли с оплатой. Матвей гадал, щедр ли окажется Годунов. Не прогадали ли они с дядею, без особенной записи, уговора, вот так, молчаливым согласием, поступивши к нему на службу. Географус все оглядывался назад. Не хотелось ему уезжать от теплых хоромин. Там жизнь, там мечта. За его скоморошьи представления ни один зритель не платил добровольно столько, сколько отсыпал Годунов за показ царя с возлюбленной супругой. Эх кабы продолжить в том же духе, можно и собственный дом скоро срубить! Игра была легкая. Географус Годунова за щедрого дурака посчитал, не ведая, какому испытанию подвергался. В возбуждении успеха пущенные в стрелы он почитал за аплодисменты.
Коней не жалели. Скакали, как в погоне. На взмыленных лошадях прибыли на Оку. Река стелилась в тумане. На другой конец шла веревка. По ней ходил плот. Земские воины охраняли переправу. Яков показал им грамоту. Десятник не разумел в чтении, но вид оттиснутого Георгия Победоносца на гербе убедил его. Два воина встали на плот, и вместе с Грязными, Географусом и послухами направили зыбкий помост на другой берег.
Опричники и Географус спрыгнули в мелкую воду. Свели коней, дали передохнуть, листвы пожевать. Правый берег Оки высок, а от неизвестности пути казался еще выше. Белые клочки тумана застревали в подлеснике. Сбоку пробивалось солнце. Огненными малиновыми ножами резало невыспавшиеся глаза. Развернули сами почитать данную им Годуновым грамоту. Доверили разбирать вслух Географусу.
Из грамоты выходило: посланы они досмотреть сторожевые заставы, главным назначен – Яков Грязной. Первое – дело службы. второе же неприятно подивило Матвея. Он был старшим по возрасту и будучи опричным пятидесятником должен быть главным. Он, а не младший по возрасту и должности писец. Годунов сознательно определил начальником способного, не старшего годами и не получившего протекцией отца пятидесятничество Якова. Экстраординарным правом переставлять места , даже в незначительных случаях, как сейчас, обладал только государь. Матвей не мог не посчитать определенное в грамоте за описку и решил не повиноваться Якову. Дядя и без приказа по уму первенствовавший в паре с племянником не принял изменения разряда и продолжал спрашивать Матвея о малейшем шаге. Матвей все одно куксился на Якова и Годунова.
Влезли на высокий правый берег Оки, то была древняя граница Московии. Отсюда южные завоеватели бросали хищный взгляд на расстилавшуюся внизу равнину. Широкая спокойная, не успевшая войти в ложе Ока. Пелена дневного тумана, а вдалеке – золото крестов и белые маковки церквей, рассыпанных пред столицею городов.
К югу от Берега сосновые боры сменились разнолесьем. Потом оно рассеклось лысыми прогалинами. Бескрайняя степь вторгалась окоема в окоем. Неровная, покатая, ощеренная сухостоем злака, она серо-коричневой тканью скатывалась к речкам, укутанным плакучей ивой да камышом, вставала буграми, прихотливо овеваемым вольным ветром. Ни утоптанной дороги, ни столба. Копыта коней метят весеннюю почву. Виден след, и он поедается, пропадает на безмерном пространстве. Географус тоскливо оглядывался через плечо на синий лес и грязноватый дубровник, не по нему поездка. Всадники скакали, слева держа солнце.
Если на бугре замечали дерево ехали к нему. Там обычно и стояли заставы. Неровен час, можно было наехать и на лихих людей. Застава же обычно состояла из троих охотников. Один сидел в развилке дерева, глядел по сторонам. Двое отдыхали внизу подле коней. Когда замечали подозрительное движение, один скакал сообщить посту, сидевшему ближе к Берегу. И так далее, по цепочке. Ночью сигнал передавался костром, огненным знаком. Не имея прокорма коням, татары избегали набегать зимой и ранней весной пока не поднималась трава. Тогда заставы снимались, передвигались к посадам. С оттепелями снова выставлялись.
Через несколько дней пути Грязные и Географус достигли Воронежских степей. Тут на ветреных просторах вольно дышала нетронутая плугом земля. Немногие насельники - суслики подвижными носами втягивали воздух. Встав на задние лапы, бусинками глаз бесстрашно изучали пришельцев. В синем прозрачном небе парили хищники. Одинокие худые волки и лисицы тоже застывали на холмах, еще не свыкшись с опасностью человека. Занесенная пыльной бурей рыжая саранча, не вставшая на крыло, копошилась живым мхом. По первым росткам хрустели безжалостные зубы.
Крымчаки ходили грабить Москву междуречьем Дона и Северного Донца. В верховьях Дона, меж притоками, сложены были засеки. Близ речных протоков, где разрослись деревья, валили стволы, выкладывали в узинах меж холмами, стараясь задержать конницу. Московские засеки крымчакам были, что бобровые плотины мощной весенней путине. Меж речкой Воронеж и Доном стояла засека, обращенная на юго-восток к ногаям, другому осколку золота Орды. Здесь на последней заставе Грязные распрощались с конным дозором. По Годуновской грамоте им выходило переправиться и там встретить разъезды. «Как же мы найдем разъезд?» - подивился Яков. Последовал ответ: «Разъезд сам разыщет». Насмешка таилась в рябинах чернобородого урядника, когда он говорил о разъезде. Яков не стал расспрашивать.
Коней ввели в темную донскую воду. Те сопели выгибали шеи. Поплыли. Раздевшись до нага, связав одежду в узлы, сабли с колчанами привязав к седлам, Грязные и Географус плыли рядом. Переплыв, на том песчаном берегу на обрыве развели костер.