Страница 37 из 172
- Хорошо! – сказал Борис. Он смотрел на суетившегося маленького потомка новгородских посадников, лутчего человека, и думал, в благодатной ли слепоте, твердом ли намерении дал ему Господь семя для произведения от согнутой с косым глазом жены сего чуда бабьей природы. Перед невозможно было устоять.
Шуйский и Годунов вышли от Ананьиных. Оба перевели дух, дышали тяжело. Василий крестился, прогоняя соблазн. После всех несчастий обрушившихся на его род, и в мыслях боялся соперничать с государем.
- Ну и деваха! – сказал Годунов.
Из горницы за Шуйским с Годуновым вышел Матвей. Он дожевывал пирог, который запихнул в рот, да не решился есть при явлении Бориса с Василием. Нити капусты запутались в курчавой бороде.
- Как оно? – осторожно спросил он, стараясь лишний раз не показываться на глаза Собакиным.
- Угодил, братец! – смеясь, отвечал Годунов. – Зайди ко мне после вечери, потолкуем.
Матвей замер, раздумывая, расчелся ли он с Годуновым, миновала ли опасность. Хотелось что-то предпринять, как-то развить успех. В голове Матвея тяжелые мельничные жернова ворочались, а Годунов соображал так проворно, хватко. Матвея тронули за рукав. Около него стояла Марфа. Кровь прихлынула к голове. Матвей побагровел, со страхом узнав свою жертву. Не по обычаю девице обращаться к мужчине, Марфа чуяла силу.
- Ты чего? – выдавил Матвей.
- Коли не приглянусь царю, загладишь грех – возьмешь в жены. Девку эту - Фросю отставь! - отчетливым шепотом сказала она.
Матвея кинуло в холод: « Как же быть?!»
- А ежели царь тебя возьмет? – ожидая худшего, гадал Грязной.
- Велю тебя колесовать за прежние вины.
Дверь хлопнула. Матвею показалось: стоит он посреди поля сражения, и вокруг пушки грохочут.
После обедни Иоанн положил заняться государственными делами, собирался поехать в Думу, заседавшую в Грановитой палате. Дюжину лет назад возобновлена была Ливонская война с перерывами тянувшаяся если не от Александра Невского, то от покорения дедом Новгорода, когда литовцы милостиво принимали посланцев руководителей новгородского бунта - Борецких. Приближающееся лето требовало укрепления гарнизонов в Прибалтике, пополнения отрядов. Требовалось поднабрать войска, пополнить воинскую казну. Полки хоть и держались на подножном корму, кто что где унесет, нуждались в походных тратах, при расквартировании, на порох, пули и ядра. Заждались награждения отличившиеся в давешнюю кампанию. К укреплению войска на ливонском направлении имелось три препятствия. Нельзя было перебрасывать войска с берегов Оки в ожидании набега крымского хана, обычно совершавшегося в июле-августе. Была нужда, чтобы северные земли, получившие знатный царский урок, зализали раны после опричного нашествия. Только годков через пять аклимаются Новгород, Псков да Тверь платить подати в полном объеме. Там набегут недоимки, и снова будут должны. Войдут в пятнадцатилетие, возраст призыва, теперешние младенцы, схоронившие изрубленных опричниками отцов. Третья преграда, самая важная. Как царю заниматься делами военными и связанными с ними финансовыми, когда он отказался от страны? У него свои особые земли, лучший многолюдный чернозем, города и торговые пути. Придет враг, на боярских воевод положиться грех. Станут ли они без понуждения защищать его опричные земли? Как ни крути, приходилось отложить сказанное слово, вмешаться. Никак бояре без него. Ждут повеленья, приказа. Приходилось ехать в Грановитую.
Прогуливавшийся по галерее Иоанн расслышал шум во дворе. Выглянул в стрельчатое окно и немедля заметил порожденье странное. С маленьким хвостом и большим чутким носом круглая надутая корова шла по площади, ведомая темнокожими мелкими людьми нерусской наружности, в широких штанах и зеленых кафтанах, украшенных бисерной россыпью. На головах – мудрено повязанные цветные тряпки, скрепленные красным камнем. Это было посольство персидского шаха, пригнавшее подарок – азиатского слона, украшенного пурпурной попоной с бахромой и разноцветной тюбетейкой.
Животное привели в Кремль, а бояре развернули его с посланцами к царю, не зная, чего делать. Любопытствующий царь вышел на высокое крыльцо. Он никогда не видал слона, и никто его на Руси еще не видал. Впервые тот тогда появился. Иоанн подумал, что перед ним человек мыслящий, лишь странный обличьем. Глава посольства. И он велел слону поклониться, как положено.
Послы с палками подбежали к слону, ударили по коленам, заставляя упасть. Слон тряс головою, закидывал хобот, трубил. Всем открылось, что не человек, а приведена скотина глупая. Мгновенное замешательство сменилось громогласным хохотом. До колик смеялся царь, согнувшись, присев, забыв достоинство. Иоанн хлопал себя по бокам и искал сил остановиться. Царю вторили набежавшие опричники. Смех ударялся о стены. Персидские послы не понимали, что происходит. Еще усерднее колотили палками по ногам, принуждая слона встать на колени перед самодержцем.
Царь справился со смехом и шутки ради принял величественный вид, будто по-прежнему настаивая на поклоне. Усердные опричники окружили слона толпой и били его рукоятками алебард. Слон густо затрубил, вставал на задние ноги. Опричники отступили, кто-то кинулся бежать. Слон схватил крайнего, закрутил в хоботе, поднял и шмякнул о землю. Из треснувшего мозга пролился мозг.
Малюта–Скуратов, не успев отереть глаз от слез, рубанул слона саблей. Другие храбрецы числом до полусотни налетели на животину и рубили, кромсали. Разъяренный слон понесся по двору, давя людей, вздымая их бивнем. Он чуть не снес крыльца, на котором стоял царь, и Иоанн поспешил подняться на галерею. Отсюда сверху хорошо было видно, как, в конце концов, завалили диковинного зверя. Гвоздями прибили к голове слона тюбетейку за то, что не снял перед царем, да не был способен снять, не соскочила она, привязанная, и в метаниях.
Испытавший волненье царь передумал ехать в Кремль. Он велел вызвать красавиц. Их повели через двор мимо окровавленного издыхающего животного. Царские невесты подбирали подолы и озирались не без испуга.
Накануне в доме Ивана Андреевича состоялось собрание Шуйских. Сановник Федор Федорович Нагой ходатайствовал перед знатным родом о поддержке в царские невесты своей пятилетней дочери Марии. Нагой выдавал корня своего Евдокию за царского брата Владимира Андреевича. По казни ее с мужем мечтал прокрасться к царю в опочивальню с совсем крошечной дочерью. Федор Федорович Нагой на дух не выносил услужливого Годунова. Там где другие снисходительствовали или были равнодушны, Федор Федорович усматривал корыстный Борисов умысел. Не верил он в чистоту намерений бойкого татарчонка. Не от избытка любви к государю Годунов в подборе невест усердствует, знамо, собственную выгоду ищет. Только какую, ограничивал себя в мыслях Нагой. Неужели в окольничьи лезет? В силу незнатности, все познается в сравнении, Годунов на большее не мог претендовать. Нагой положил с дочерью обойти любые рогатки Годунова.
Уже знали, что Борис ввел в число отборных двадцати четырех красавиц свою сестру Ирину Годунову и родственницу Евдокию Богдановну Сабурову и усиленно подкладывает царю обоих. Будто бы, когда царю на окончательное решение невест представят, всем будет запрещено румяниться и белиться, а Сабуровой дозволят, чтобы она преимущество имела, заемную красоту выдала за природную. Ей же и нарядов принесут попригляднее. Не скрыто было, кто стоит и за Марфой Собакиной. Малюта ухватился за дальнюю родню. Благодарил Бога пославшего ее ко двору из небытия. Победит она, выше поднимется Малюта, с ним – все Бельские.
Всеми фибрами души бояре разумели жизненность вопроса, кого изберет царь в царицы. На себе испытали, как тихой сапой покойная Анастасия цареву шею поворачивала. Сколько он денег и земель по ее просьбам тогда монастырям роздал! Что и говорить, ночная кукушка дневную перекукует. Падение Сильвестра и Адашева не Анастасьино ли дело? Низверг их царь после ее кончины, всем же ведомо, как не любила она сих умников. Через послушную царицу сподручно продвигать по службе родных да близких, двигаться самим в наместничества, жить в покое и благоденствии..