Страница 140 из 172
- Ты спасешь меня? – спросил Борис.
- Но как? – Ирина ждала призыва умереть.
- Выйди за дурака…
Предусмотрительность никогда не оставляла Бориса. Даже стены имеют уши. Надо исключить даже предательство сестры. Борис не назвал имени, но Ирина с полуслова поняла: речь идет о младшем царевиче. Предложение вкрадчивое и циничное, пробный шар, заброшенный в душу чистую, нерасчетливую. Ирина заплакала. К ней сватались и немало, брат всем отказывал. Она готовила себя в невесты Господу, подбирала монастырь со строгим уставом. Мгновенно прочитав давно вынашиваемые мысли, она заревела от стыда. Лицо, недавно прекрасное сдержанным обаянием, резко исказилось, словно Ирина припадочно кривлялась. Опустошенный Годунов глядел на сестру с состраданием. Опустошенная душа его не верила мучениям. Женщины должны быть послушны, воля старшего - закон. Он забыл Марфу, хваставшую собственным мнением, восторженно лгавшую так, что дух захватывало. Подготавливаемый Борисом шаг во власти должен быть совершенно низменнен: взять царскую семью «за яйца» - уложить родную сестру в постель к идиоту, вызывал у понятливой самозабвенной Ирины чувство обиды не за себя, за него. Она не испытывала к мужчинам тяги, но до оскомины наелась грязью дворцовых ниже пояса нравов, став наперсницей брата, участвуя в бесконечных смотринах, когда «девы» предлагали себя отборщикам за сомнительное замолвленное государю, брату Борису, другим слово. Потом «девы» платили лекарям и знахаркам, восстанавливающим плеву кишечной ниткой. Нет, Ирина не хотела замуж. Тем более, за ненормального. Ирина вспомнила похотливые пароксизмы царевича после штиля плотского безразличия. Феодор гонялся по двору за свиньями, лез в хлев к козам. Его снимали с телят, коим он задирал хвосты. Ирину передернуло от отвращения. Ужасное бесчестье Бориса трепало ее конвульсиями. Она смеялась вымученным смехом паяца, человека обреченного.
- Что же я буду делать с Феодором?!
Бориса не занимал вопрос, что она будет делать с Феодором, а лишь: как подкатить к нему. Норов времени был суров. Годунов, подавив сострадание, не обращая внимания на слезы сестры, сказал, что устроит ей приходить к Феодору выбирать блох и вшей, искаться. Незамужним нельзя общаться. И она будет не девой, но нянькой. Феодор же – не муж, он – дурак. Помаленьку нянька и больной сблизятся до брака.
- Не отдайся прежде, - предупреждал Борис, рассуждая как о деле решенном. Влажным взором Ирина копалась в карих глазах Бориса, в зрачках цвета спелой вишни, по-детски твердила:
- Боря! Боря! – так просила помощи у старшего брата, когда, бегая, разбивала коленки или лоб. Думала: «Погубишь ты мою душу!»
Борис скрепился не хотел более замечать сестриного отторжения, торопливо заманивал преимуществами положения царевны: щедро помогать подобным, только что изгнанным бабкам, нищим да убогим, сиротам, бездомным. Заплатить за милосердие следовало запретом на позывы сердца. Оскорбленная Ирина прозревала: плохи дела у брата, раз подкладывает он ее дураку Феодору. Не смертельная опасность – алчность движенья по цепочке мест подстегивали Бориса по топи избранного пути. Кровь схлынула с лица, Годунов вытянулся. Щеки трепетали. Борис неосознанно тянул их к бороде, там дрожал каждый волосок. Ирине страстно захотелось спасти брата. Помятый вид, заурядная легкая выволочка, полученная от Иоанна, воспринималась ей отставкой, опалой, казнью, коих повидала она немало по поводам малым, клеветам случайным. Иоанн Васильевич скор на расправу! Ирина не сказала: подумает. Она согласилась, мечтая вытащить брата из позора, который он выдумал, которым себя накручивал. Стремясь помочь, она вошла вместе с ним в болото. Дальше каждая гать станет новой ловушкой придворного успеха.
Вышли в крестовые сени. Борис кликнул священника и дьяка, живших при доме. Затеплили лампады, свечи. Священник окурил ладаном. Не называя цели, Борис сказал попу скрепить и благословить дружбу с сестрой. Божье имя было названо всуе. Руки Бориса и Ирины соединены. Оба окроплены святой водою. Дьяк спел подходящие случаю псалмы.
Окончив молитвословие, погасили свечи, задернули пелены на образах. Смягчившийся Борис повелел накрыть стол: было шесть часов, время обеда. Пригласили старух, подпевавших дьяку на только что совершенном неведомом благословении. Праздные перехожие охотно бухнулись на лавку. Дворовые девки накинули на столешницу белую скатерть. Слуги принесли и поставили соль, уксус, перец, положили нарезанный крупными ломтями хлеб. На глазах хозяев разломили курицу. Начинали с борща, но на стол выставили все, что имелось.
Борис и Ирина ели из одной чашки. Туда же лезли ложками старухи. Борис кривился. Поспешая окончит трапезу, велел греть баню и мыть странниц. Борис потакал сестре. Убеждал себя: совместная трапеза с паломницами – христоподаяние за продвижение хорошего дела. Ирина сидела с красными глазами. Говорила мало. Годунов старался не замечать состояния сестры, его задевавшее. Он полагал: сестра следует радоваться. Бабок же разъедало любопытство: о чем молились? Борис много пил, закусывал хлебом. Охотно ел холодное, горячее, жареное, хлебал взвары. Ирина ждала печенья и овощных сластей.
Широко перекрестившись, хозяин встал из-за стола. Проверил, не украли ли, не перебили ли посуду. Похвалил дворецкого и повара, наградил хмельным. Вошла прислуга, поклонилась и села за тот же стол обедать после хозяев.
Годунов, сильно наедавшийся в дни треволнений, после обеда спал крепко, раскидывал руки, храпел. Сестра на своей половине не спала вовсе. Она плакала над поставцом, куда год от года клала девичье приданное. Перебирала дорогие сердцу тряпичные куклы, отрезы на платье. Дешевые ожерелья, бусы, затертые монисты, преподнесенные дворней, были ей ближе, чем драгоценности, подаренные братом. Жалуя, он всегда сказывал, сколько стоил дар. Редкие духовные книги, обложенные деревом, обтянутые воловьей кожей, были особенно дороги. ибо монастырь звал Ирину громче замужества. Девочек выдавали замуж и в двенадцать, и в тринадцать лет, и ранее - тому препятствовал закон, который нарушали. Ирине в этом году исполнялось двадцать три… Горько лила слезы она в тот день. Но еще заставила себя проследить, чтобы искупали старух. Любимая постельница, замечая горе госпожи, позвала девок. Когда багрянец вечерней зари облил перья облаков, встали во дворе в круг, запели, заплясали. Девицы притопывали, вертелись, сходились, расходились. Подпирали бока, хлопали в ладоши, махали платами вокруг головы. Отвлекаясь, Ирина ходила вместе с другими. Кликали работников – рабов, литовских и крымских пленников. Те пели, плясали по-своему.
Годунов ходил по хозяйству, смотрел конюшню. Проверял, постелена ли ровно солома, заложен ли в кормушки овес и невейница. Кобыл и жеребцов выводили на круг, показывали хозяину. Борис трепал холки, глядел бабки и копыта. На некоторых скакал. Проверил и птичник, коровник, свинарник. Везде давал указания ходившим следом слугам. Собственноручно сыпал зерно курам и гусям. Сев на крыльце. Годунов слушал доклад дворецкого, разбирал ссоры слуг, и, прислушиваясь к звукам пляски, искал Ирину.
Цена очередной победы Бориса вскинулась не в меру высоко, чтобы непредвзятые люди то не оспорили. На муку Годуновых простейшие российские насельники способны размышлять, оценивать. Власть не сильна оглупить подданных до состояния пробок. Где, изобразив согласный вид, проглотит официальную напомаженную версию о незаинтересованной любви запуганный или подкупленный боярин, недоверчиво зачешет затылок ничего не поимевший с брачной сделки крестьянин и ремесленник, грязнейшими словами залезет в самую суть дела. Шила не утаишь: Ирину царевичу Феодору в постель подложили. Из мешка свадебного дара царевичу торчали уши ухватливого стряпчего-кравчего.
5