Страница 125 из 172
Гарабурда спешно выехал в Варшаву. Но там уже избрали новым королем француза Генриха Анжуйского. Поляков очаровал французский посол Монлюк, который в пышных речах сравнивал польских и литовских панов с древними римлянами, именовал их ужасом тиранов – тиран сидел в подмосковном Версале, Александровой слободе - обещал миллион золотых, сильное французское войско для изгнания россиян из Ливонии, совершенную зависимость короля от сейма.
Однако брат Генриха Карл IX скоро умер, далеко не пережив суматоху Варфоломеевской ночи, им одобренной. Генрих бросил провинциальный престол и полетел к набережным Сены, чтобы по пути заскочить на коронацию в Реймсе корону. Возня с претендентами, надежды, разочарования, сладкие фантазмы владеть Вильно, Варшавой и Краковом обуяли соседские венценосные головы с умноженной силой.
Султан Селим прислал панам бумагу, что если королем станет принц австрийский, воспитанный в ненависти к Оттоманской империи, то война его с Речью неминуема. Князь российский смертельно опасен. Султан настоятельно рекомендовал возложить королевский венец на добродетельнейшего из вельмож - Сендомирского воеводу, или лучше – на друга Порты Седмиградского князя Батория. Шведский король с сыном шли третьими. Отдельно выставлялся и Альфонс, князь Моденский.
Будто не получив сведений о раскладе сейма, Иоанн гнал из Москвы послов сулить в короли, вместо себя, сына Феодора. Поляки то находили оскорбительным. Литовцы же безумству запоздавшего претендента возрадовались. Вильнюсские вельможи рассудили, де навезут царевичу птиц. Сидя со свиристелями, дроздами и малиновками, дозволит он им управляться, как хотят. Венценосным приданным Феодора провозглашались Полоцк, Смоленск и вся земля Северская. Литовцы по-прежнему звали Иоанна с войском поддержать выход Литвы из Речи Посполитой.
На польском сейме же который день возглашали: «Виват Баторию!» Напрасно несогласные вельможи предостерегали, что Баторий - креатура неверных и стыдно гордой панской республике иметь главою султанского данника. Коронный гетман Ян Замойский, епископ Краковский и знатная часть дворянства наименовали королем Седмиградского князя, а примас и сенаторы польские стояли за старого и недужного императора Максимилиана. Император со смертного одра писал в Москву, что он, Максимилиан, - король польский. Иоанн отвечал: «Радуюсь, но Баторий уже в Кракове!» И тот уже действительно въехал туда с бунчуком султана и бело-красным штандартом избранника. Сыпал золотом, склоняя сердца избирателей.
Мир с Турцией, ограждавший Польшу от разорительных крымских набегов, стал первым успешным дипломатическим детищем. Султан рассчитывал иметь Стефана союзником против императора. Баторий тем и воспользовался, избегнув сделаться послушной игрушкой Оттомана. Избранный король взошел на краковский престол, давая торжественное обязательство свято соблюдать уставы Республики, договор Генриха - действовать в согласии с сеймом, пообещал связать себя с пятидесятилетней сестрой покойного Сигизмунда Августа – Анне, что бросало на его порфиру тень величия Ягеллонов. В отношении России Баторий брался возвратить Литве земли, взятые Иоанном, и более – Псков, семь поколений назад имевший неосторожность звать литовских наместников. «Имею дружину опытную, силу в руке и доблесть в сердце! Да исчезнет боязнь малодушная!»
Иоанн затаил обиду. Приехавших к нему Стефановых посланников велел встретить с честью. Прежде, чем допустить к государю, бояре вызнавали, какой титул дают Баторию в письмах султан, император и другие государи. Посланники уклонялись: «Царь увидит титул Стефанов в его грамоте».
Иоанн встречал послов, сидя на троне в мантии и венце. Подле него в меньшем кресле в короне скромнее сидел старший царевич. Бояре – на скамьях в тронной зале, дворяне и дьяки толклись в сенях. Дети боярские стояли на крыльце и в переходах до набережной палаты. Близ сей палаты у перил и до церкви Благовещения были размещены иноземные люди и приказчики. Все – в расшитой золотой нитью одежде. На Кремлевской площади построили стрельцы с ружьями.
Взяв грамоту Батория, царь спросил о здоровье короля. Передал читать письмо. В нем, по форме учтивом и скромном, Стефан обещал хранить до урочного времени соседственную дружбу и в первых словах просил опасной грамоты для свободного возвращения послов. Далее Стефан уверял в искреннем миролюбии, жаловался на покойного Максимилиана, который в досаде и ненависти злословил его, называя данником турецким, сам же ежегодно откупался от турок подарками значительными, платя в десять раз более Трансильвании.
Царь взял время думать. Бояре на другой день передали посланникам, что Стефан явно идет на кровопролитие. В письме своем не именует Иоанна царем, а лишь - великим князем, не упоминает его смоленских и полоцких титулов, будто не земли то московские. Вспоминает отца шведского Иоанна Густава, называя того королем, когда для нас он – безвестный рудокоп и короны узурпатор. Дерзает кликать Иоанна братом своим, будучи воеводою Седмиградским, подданным короля венгерского, значит, не выше наших князей Острожских, Бельских и Мстиславских. Смеет величать себя государем Ливонским, когда на то имеем мы Магнуса, венчанного с государевой племянницей. Послов отпустили с наказом: если новый король желает братства с Иоанном, пусть за Ливонию не вступается, именует же в письмах его царем, великим князем смоленским и полоцким. Дали послам опасную грамоту на выезд. Никто до границы вас пальцем не тронет.
В ноябре 1576 года Иоанн обрушился на шведские и польские владения в Ливонии. Пора выглядела благоприятной. Шведский король Иоанн в угодность жене Екатерине – полячке и католичке, посмевшей отказать нашему, насаждал в стране римскую веру, окружал себя иезуитами. Народ же, где широко распространился протестантизм, смутьянил. Король боролся с мятежами, было ему не до внешних дел. Стефан Баторий был занят кровопролитною осадою бунтующего Данцига. Крымский хан, еще Девлет-Гирей, с пятьюдесятью тысячами всадников потревожил Молочные Воды и ушел в Тавриду, сведав, что московские полки выдвинулись на Оку. Сам Иоанн метнулся в Калугу, донские казаки же в смелом набеге взяли Ислам-Кирмен.
Сделав необходимые распоряжения для государственной безопасности, поставив значительную речную рать на Волге на обуздание мятежной черемисы, колеблющейся Астрахани и беспокойных ногаев, поручив донским казакам действовать против Тавриды, Иоанн готовился навсегда решить судьбу Ливонии.
Настал 1577 год. Вдруг внешний фавор отвергся небывалой дурной погодой, неслыханными зимними бурями и метелями. Балтийское море покрылось остатками разбитых штормами кораблей. Жители Нарвы беззвездными ночами слышали по реке отчаянные крики о помощи, где-то блистали огни, но к причалу волна прибивала лишь жалкие щепы. Англичане и голландцы постановили до лета не являться к нам.
Иоанн же гнал полки к Ревелю, покрывал заснеженные пространства трупами замерзших, оставлял утопших в промоинах форсированных рек. Ревельцы ждали вспоможения из Швеции. Но королевские корабли, бились бурями.
Ревельцы (таллинцы) ободряли себя памятью о 1571 годе, то есть поражением Магнуса. С гарнизоном шведского генерала Горна хладнокровно ждали русских. В новую осаду главными царскими воеводами были назначены юный князь Федор Иванович Мстиславский и старший из московских полководцев - Иван Васильевич Шереметьев-Меньшой, брат бежавшего из-под Молоди Федора Васильевича. Кляня семейный позор, он обещал царю, что либо возьмет Ревель, либо сложит голову.
Тяжелым огнестрельным снарядом командовал князь Никита Приимков-Ростовский. Под его началом имелось достаточно осадных орудий с немецкими и шотландскими пушкарями. 23 января подошли к городу. С того дня пальба изо всех наших укреплений и подведенных башен продолжалась шесть недель и - без успеха особого. Церкви и дома в Ревеле загорались, но жители успевали тушить. Отвечали на пальбу пальбою. В частых вылазках не раз брали верх, так что число россиян от битв, холода и болезней значительно уменьшилось.