Страница 12 из 172
Царь более не доверял боярам и войску, что набирали они в своих вотчинах. У него будет войско особое, опричное, или кромешное, из молодежи, давшей душевную клятву быть верным прежде государю, а земле – коли интересы земли и царя совпадут. Царь собирался окружить себя услугами сотни семейств, не обремененных древностью рода, обычаем, честью. На час призыва в телохранители не имела значения их родовитость. Боярство шло в минус, беспородные предпочитались. Купить преданность за звонкую монету, чины и поместья положил царь. Большинство избранников, немедля лафу почуявших и в Слободу с предложением услуг ринувшихся, на Руси издавна кликали подлецами и сволочью, царь избегал сих сильных имен. Они – славная тысяча государевых слуг. За службу он наградит воинов усадьбами в своих землях. Они-то и станут новыми дворянами. Половина государства, великодушно оставленная царем всем иным людишкам, в ней мыкавшимся, получила название Земщины.
Народному посольству выбора не было. Не быть же без царя! Царские условия безоговорочно приняли. Скоро Дума утвердила все, лишь бы царь вернулся. Уже слыхали об особой Опричной Думе, сзываемой царем при себе против Земской. Государь уже раздавал незначительным людям чины опричных думских дворян, дьяков, а то и опричными боярами прозывал. Утомленный доказывать Боярской Думе, желал своевольно назначать воевод и наместников, отдавать на кормления города и веси в Особой государевой вотчине, лакомые куски страны включившей. Без согласования, без спроса, без записи. И ранее без царя назначенья не дождешься, а тут желал он отрешить себя и намека на боярский ропот, невнятное шептание.
Бояре, приказные и церковники в Москву в возках уехали, а толпы разночинного народа, пришедшие просить царя не кидать Руси, еще долго тянулись обратным путем-дорожкой черною лентой по выпавшему снежку, легким морозцем прихваченным. Иной умиленно рыдал, иной бурчал недоверчиво. Нагнулись облепленные снегом хоругви. Царь глядел в верхотуру окна свежее выбеленных слободских покоев. Перебирал, гадал.
Освященная присутствием митрополита и высшего духовенства Боярская Дума разрешила государю казнить изменников без суда и следствия, без прельстительных докук со стороны кого не было. Иоанну не терпелось воспользоваться дозволением, без коего мог и обойтись. Однако придавало оно видимость законности любому его капризу. Царь чуял в душе зерно справедливости. Его Бог ведет, он не ошибется. Все думано-передумано, наболело.
Царь воротился в Москву, но стал жить, не как прежде, в дедовском кремлевском дворце, а во дворце новом, не в Кремле строиться брошенном, а особом, торопливо и крепко из дерева сколоченном за Неглинкою, меж Арбатом и Никитскими воротами. С Арбата, Никитской, Сивцева вражка чужие были выселены. Их дома отдали опричникам, будущую верность авансируя. Двенадцать тысяч семейств бывших владетелей пошли по весне куда глаза глядят, без возмещения. За издержки по путешествию из Москвы в Александрову слободу царь взял с Земли сто тысяч рублей.
Начались казни мнимых сообщников Курбского. Первым пал воевода князь Александр Борисович Горбатый-Шуйский, потомок Владимира Святого и древних князей суздальских, вместе с Курбским водивший полки на покорение Казанского ханства. Шуйскому надлежало умереть вместе с сыном Петром, семнадцатилетним юношею.
Оба шли на Лобное место, страха не выказывая, держа друг друга за руку. Сын не хотел видеть казни отца, первый склонил под топор свою голову. Отец отвел его от плахи, сказал с умилением: «Да не зрю тебя мертвого!» Послушный юноша уступил родителю. Уже забрызганный отцовой кровью, поднял отсеченную его голову, поцеловал в синие уста, взглянул последний раз на небо и, перекрестившись, с веселым лицом встал на колени перед плахою.
В тот же день казнили шурина Горбатого Петра Ховрина, окольничего Головина, князя Ивана Сухого-Кашина, кравчего князя Петра Ивановича Горенского. Князя Дмитрия Шевырева посадили на кол. Шевырев, укрепляемый верою православною, забыл муку и пел канон Иисусу. Двух бояр, князей Ивана Куракина и Дмитрия Немого, насильно постригли в монахи. У многих дворян и детей боярских отняли имение, с семействами выслали в Казань. Другие, спасаясь, представили за себя ручателей в верности и внесли денежные залоги до двадцати пяти тысяч серебряных рублей.
Царь собирался ограничить число опричников верной тысячью. Но слишком многим вдруг открылось,, сколь выгодно стать ближним царскою слугою. Чтобы попасть в опричники, царевым любимцам: Алексею Басманову, Малюте–Скуратову-Бельскому, и первому среди равных - князю Афанасию Вяземскому неслись неимоверные взятки вещами и деньгами. Родственник вел родственника, уверяя, что нет его царю преданнее. Так опричниками стал с десяток Грязных-Ильиных и несколько Басмановых. Объявили: знати в опричнину вход был заказан. Отроки боярские ходили кругами, ища и не находя способов попасть в число избранной молодой гвардии. Бельские обращались к отпрыску своему Малюте. Тот не помогал, ссылаясь на приказ государев, полагая себя счастливым исключением. Третье слагательное своей фамилии избегал выговаривать. Оно помогло бы ему в местническом споре, но царь отменил местничество внутри опричнины. Положение в иерархии определялось исключительно милостью государя. Мстиславские, Шуйские, Воротынские, даже Романовы с Захарьиными не могли похвастаться членством в узком числе особых телохранителей. Униженьем, лестью, и дорогими подарками удалось упросить царя взять их сыновей в опричные послухи, подавать коней, держать стремя, нести копье тем простолюдинам, кого недавно на кухнях они сами бивали и за пьяную лень таскали за волосы.
Новые опричные дворяне немедленно воспользовались предоставленными царской милостью привилегиями. В отведенных вразброс по всей земле усадьбах и имениях, старые владельцы которых были выставлены вон, как раньше в Москве, они обременяли крестьян невиданным оброком и барщиной. Желали скорее оплыть жирком, успеть насытиться и отвалиться переполненными до конца дней богатством. Злоупотребления явились великие. Поставив избранных вне закона, царь расколол страну. При споре с земскими опричным всегда отдавалось предпочтение.
Изощренные умы изыскивали свежие способы утоления корыстолюбия. Послух опричника, исполняя волю господина, с некоторыми его вещами скрывался в доме купца или дворянина. Опричник заявлял в приказ о бегстве слуги. Приходил с приставами в несчастливый дом, выводил оттуда мнимого беглеца с поличным и требовал с обескураженного хозяина пятьсот, тысячу и более рублей. Корова тогда стоила несколько копеек.
Иногда опричник сам незаметно оставлял в богатой лавке какую-нибудь вещь. Немедленно являлся за ней со свидетелями. Объявлял вещь краденной, вел купца на правеж. На майдане привязав к столбу, всенародно сек купца до уплаты денег. Сказать противное слово кромешнику, полагалось царским оскорблением.
В Москве улицы, на которых жили опричники, имели особые въезды и выезды, загораживаясь бревном и рогатиною. Новые хозяева обкладывали захваченные дома камнем. Веря и не веря милости Иоанна, мечтали о благополучии вечном. Не удовлетворяясь в тщеславии строгостью царской, надевали под черную рясу бархатные кафтаны, шитые золотой нитью, с соболью опушкою.
Московский Особый дворец окружили высокой, как в Кремле, стеной с тремя воротами. На сажень стена состояла из тесаного камня, и еще на две сажени – из кирпича. Рядом с дворцом располагался особый лагерь – избы опричной стражи с пятью сотнями воинов.
Северные ворота, окованные железными полосами и покрытые оловом, были парадными. Запирались они на засов, закрепленный на двух мощных бревнах, глубоко врытых в землю. Обе боковины ворот украшали резные разрисованные свирепые львы с зеркалами, вставленными вместо глаз. Черный деревянный двуглавый орел на арке глядел, предвкушая добычу. На шпилях трех главных палат тоже красовались орлы, смотрящие в разные стороны земли русской.