Страница 114 из 172
Брал в поход юную супругу с братьями, обоих сыновей, татарского перекреста царевича Михаила - сына или заложника покорности астраханского царя Кайбулы, союзников – молдавского воеводича Стефана и волошского Радула, любимцев – под охраной войска отборного. Оставлял сохранять Москву земскому войску. Мечта о переносе столицы в исток русской земли, в древний Холмград жгла обновленное сердце. Иоанн начинал новую жизнь. В Новгороде царь и получил известие, что бездетный Сигизмунд скончался, на смертном ложе дав вельможам удивительный совет предложить Ягеллонову корону российскому государю. Несогласный польский сейм рассматривал кандидатуры Эрнеста - сына немецкого императора Максимилиана, Генриха - герцога д’Анжу, брата французского короля Карла IX и сына честолюбивой Екатерины Медичи, короля шведского Иоанна (Юхана) III или сына его Сигизмунда, а также - князя Моденского Альфонса. Крепко задумался Иоанн. Тешил себя льстивой надеждой через избрание шляхтой собрать под единою корону рассеянные Нашествием славянские земли.
12
Битва при Молоди. Опричники были поставлены в середину русского войска. Их черные рясы, вытащенные наружу наперсные кресты, сдвинутые на затылки скуфейки, вороные кони должны были испугать крымчаков и турок, разогнать силою небесной, будто бы в них воплощенной. Государь оторвал от себя опричную тысячу, придав командующему - воеводе Воротынскому. Тот и поставил элиту в центр. Растянувшись, умножая видимостью количество, черная линия опричников казалась прогоркшим маслом, намазанным на белый с красными и серебряными прослойками пирог русского войска. Опричная конница вместе с стрельцами, или пищальниками, боярина Михаила Яковлевича Морозова составляла передовой полк, за ними раскинулся большой полк самого Воротынского, по правую руку от него – полк Федора Васильевича Шереметьева, по левую – Никиты Романовича Одоевского. Засадным полком давал приказ Иван Васильевич Шереметьев-Меньшой. Полку правой руки придали семь тысяч тяжело вооруженных перебранных после измены Таубе и Крузе иностранных наемников во главе с Юрием Францбеком. Иноземцы сидели с поднятыми на лбы забралами. Глаза и узкая полоска лба и щек - единственные телесные пятна в броне, покрывавшей от пят до маковки.
Единообразия в русском вооружении не существовало. Сабли, щиты, дротики, боевые топорики, кольчуги и зерцала разнились в зависимости от платежеспособности воина. Казна содержала наемников и стрельцов. Царь – опричнину. Конная знать снаряжалась на собственный счет, вооружая и крестьян с челядью. В серых армяках, без доспеха приведенное господами простонародье держало копья с редкими железными наконечниками, заостренное дреколье. Оно прикрывало фланги.
Матвей сидел на горячем свежем жеребце. Конь хрипел, закусывал удила, чуя впереди чужие вольные запахи. От татарской конницы несло незнаемыми южными цветами, сухой травою, пряностями. Раннее солнце слепило. Матвей прикрывал глаза козырьком, оглядывался на отца с дядьями. А в ушах звучали слова опричной клятвы, которую перед боем заставил повторить полк Малюта-Скуратов. Повторяя за ним, опричники поклялись на Евангелии умереть за государя. Походные попы обнесли целовать икону победы над Казанью. Умиленно рассчитывали заразиться успехом.
Приложившись к иконе, перекрестившись, Матвей оглядел товарищей. Спешиваясь целовать, они ежились на ветру, колеблясь в предстоящем подвиге. Алые рукава кафтанов московских, рязанских, коломенских, серпуховских, тверских, ярославских, нижегородских стрельцов - неуважаемой пехоты выглядывали из-под нагрудников. Высокие колпаки шлемов играли в свету. Стрельцы покусывали усы, удерживали лошадей, готовых скакать, вперед ли, назад. Скорее бы началось да кончилось! Вертели головами на наемников.
Ханские мурзы, нарядным роем окружившие своего повелителя, выехали на пригорок. Побелевшая с прошлого года борода Девлет-Гирея легла на плечо. Он из-под еще черных бровей глядел на преградившее движение крымчакам московское войско. Присутствие янычар и османского посланника заставляло хана показывать более уверенности, чем он испытывал. Властным жестом Девлет направил конную массу в обе стороны. Колыхнулись татарские и османские бунчуки. Лились по ветру привязанные к пикам конские хвосты, распластались зеленые с вязью сур знамена. Крымское войско раздвинулось готовыми захлопнуть добычу створками. Девлет улыбнулся османскому мурзе. Справно, как на учениях, янычары выкатили дотоле скрытые за всадниками пушки. Пламя фитилей терялось в ослепительном полыме июльского солнца. Слабый радужный ореол нагретого воздуха подрагивал над кочевым стадом. Пахнуло нефтью. Гавкнули пушки. Сцепленные цепями ядра полетели на русских конников.
Рядом с Матвеем попадали товарищи. Повисли на стременах. Вырванные с седел. Взлетели на воздух. Оглушенные пальбой лошади метались, ломая строй. Матвеин батя ударил обезумевшую кобылу по лбу плашмя саблею. Лошадь повернула от татар, огибая лагерные рогатки. Среди воя раненых и предсмертных хрипов, Малюта встал над загривком вороного. Выпученные глаза его блистали, готовые колотить своих и чужих. Толстые волосатые пальцы до хруста сжимали рукоять. Григорий Лукьянович взмахнул саблею и зло пришпорил вперед. Сто шагов под палящим солнцем с саблями наголо с комьями земли, вырывавшимися из-под копыт, слили в единый порыв похвалявшуюся юность. Наши доскакали до янычар, перезаряжавших пушки, обрушили на головы разящие удары. Янычары кинули пушки и сыпанули по полю. Малюта с решимостью пасть или победить, вертя занесенной окровавленной саблей, обернулся и ждал вступления в бой земской конницы. Та переминалась с копыта на копыто. Всадники повернули головы. Малюта отследил их взгляд. Во фланг опричникам неслась густая масса ногайской конницы. Ощеренная пиками толпа отрезала опричников от земцев. Малюта протрубил в рог. Увлекшиеся опричники еще рубили, гоня пушкарей. Матвей рассек черный чуб с фескою турецкому заряжающему до того, как услышал повторный сигнал к отступлению.
Красная линия земского войска медленным строем отодвигалась за окопы, где чернели зевы орудия. За отрядами проглядывала широкая серебряная лента Оки.
- Обходят! – сказал Воротынский, когда остроглазый отрок Василий Скопин-Шуйский сообщил ему о боковом движении ногаев, смещавшихся вдоль высокого берега вниз к Серпухову.
Воротынский сидел на смирной трехлетке в окружении Мстиславских, Шуйских, других знатных московских семейств с отпрысками. Иван Андреевич, старейшина опального выводка, ревниво прислушивался к приказам Воротынского, подпитывал внутренней силой дальнозоркие глаза, сопровождавшие каждое действие московских и союзных полков. Иван Андреевич с жадностью жалел, что не его поставили командовать войском, обошли разрядом. Но такова была воля государя. Для того и Разрядная книга – лишь совет, не руководство. Вместе с тем, противостоять превосходящим силам противника – тяжкий жребий. Иван Андреевич сомневался в победе, кликал ближе сыновей. Не лезьте, будет сказано, чего делать! наря гоня пушкарей. а сжимали рукоять. своего вороного. Старый Федор Иванович один дряхлой рукой помахивал саблей. Потеряв с возрастом голос, шептал Ивану Андреевичу поддержать опричников ударом основных сил. Было видно: они возвращались, ведя висевших на плечах преследовавших ногаев.
- Скажи палить пушкам! – криком посоветовал Иван Андреевич Воротынскому.
Под дружным залпом легких пушек ногаи рассеялись бы, но они прилипли к опричникам. Неминуемо урон понесли бы и свои. Воротынский покривился на охочий яд воодушевленного Ивана Андреевича и стал ожидать разрешения погони, застыв с поднятой красной тряпкой, сигналом пушкарям, в накрытой рябыми пятнами руке.
Оглушающий топот и пыль неслись спереди и сбоку. Ощущалось ворочавшееся сильное тело. Землисто бледный Василий Шуйский отвернулся к братьям. Молодожен Дмитрий, привстав в стременах, выглядывал отчаянного тестя. Ноздри трепетали, щеки за взъерошенными усами дулись. Не терпелось врезаться в серую массу ногаев, явить потомственную храбрость Шуйских. Переглядывался с малолетним зеленым умом Александром. Тот во всем полагался на Дмитрия. Поскачет, и он за ним. Драться - вместе. Восьмилетний Иван прилип к лохматой шее низенького иноходца. Впервые вывезенный в поле, он тоже кинулся бы на врага, да как-то ноги онемели, а длани сделались каменными.