Димитрий

         Жолкевский одарил председателя Думы Мстиславского вновь возвращенными чинами конюшего и царского слуги. Выдал из московской государственной казны десять тысяч золотых переменчивому воинству Яна Сапеги на удаление в Новгород – Северскую землю. Вопреки желанию бояр отослать низверженного Василия на Соловки, удержал его в ближней Иосифовской обители на случай размена. Бывший посол Речи в Московии и секретарь Димитрия I-го Александр Гонсевский принял команду  над восемнадцатью тысячами кремлевских стрельцов. Дума правила именем, поляки – фактом. Восьмидесятилетний патриарх Гермоген не принимал лжи, но ему дозволили анафемаствовать в храме Успения открыто.

         Московские то ли послы, то ли аманаты, прибыли под Смоленск 12 октября. Главным своим делом, после ратификации  договора, они считали привезти в Москву крещеного в православие Владислава, шестнадцатилетнего отца сирот. Владислав был в Литве, и польские переговорщики взялись убеждать московитов, что для начала патриарх Филарет должен уговорить смоленского епископа призвать защитников города сдаться, сложить оружие и выйти из стен. Ведь Филарету и смоленскому епископу предстоит крестить Владислава! Смоленск упорствует не за центральную власть, но за Димитрия. Поляки и московиты теперь заодно, поэтому смолянам сам Бог велит преклонить колена. Дальше больше: по младости королевичиных лет паны предлагали присягать и Владиславу, и Сигизмунду при нем.

         Московиты изумились:

- Мы согласились на Владислава, а не на Сигизмунда. Вы, избрав шведского принца в короли, не целовали креста его покойному отцу Иоанну.

- Сравнение нелепое, - отрицали ляхи. – Шведский монарх Иоанн не спасал нашей республики, как ныне Сигизмунд спасает Московию. Возвратив под корону Речи Смоленск, древнюю собственность Литвы, государь пойдет к Калуге истреблять гнездо Димитрия. Успокоит Москву, где еще не все жители усердствуют королевичу, где много людей зломысленных и мятежных. Сигизмунду и унизительно принуждать Димитрия. Король прикажет  гетману Жолкевскому схватить злодея.

         Упорствуя, москвичи зачитали панам договор с Жолкевским. Поляки улыбнулись и потребовали один миллион злотых в уплату войскам короля и Яна Сапеги.

         Послы возмутились:

- Не за осаду ли Лавры платить нам Сапеге?! Разорение городов и сел? Убийство людей, расхищение состояния?.. Дает или нет король сына на престол московский?!

- Жалует, - отвечали поляки.

         Филарет, Голицын, Мезецкий и дьяки встали, поклонились до земли. Изъявляли радость, славили Сигизмундову мудрость и  будущее счастливое царствование Владислава.

         Канцлер Лев Сапега зачитал польско-литовские кондиции: в крещении и женитьбе королевича волен Бог и сам Владислав. Он  обязуется не сноситься в вере с папою. Смертная казнь для отступников греческого исповедания в Московии утверждается. Владислав без посторонних решит, кому из поляков быть при нем. Король дает сына в цари при условии смирения Смоленска и  всей России. Сигизмунд хочет Смоленска не для себя, но для сына, которому оставит в наследство и Польшу, и Литву. При одобрении  Думой и Сеймом Москва может стать третьей частью польско – литовской унии.

         Паны  горячились:

- Пеняйте на себя! Не зовете склониться Смоленск, конец ему! На вас пепел и кровь его жителей.

         В Смоленске отвергали подъезжавших к стенам переговорщиков и не сдавались. Поляки шли на приступ за приступом. На головы ляхам лились смола и вар, полыхала сера, кидались камни. Сыпались искры выкидывавшего ядра и бомбы  пушечного пороха. Взбиравшихся по лестницам настигали не исключительно пики, но и плевки. Осажденный голодный город лишился связи со страной. Тут не знали, победил ли Димитрий, сохранен ли Василий. Ведали одно: не хотят поляков и умрут на том. Вашему отцу и сыну не устоять перед нашей Богородицей.

         Тщеславие доводит до беды: вызванный королем гетман Жолкевский привез в смоленский стан низложенного Василия и двух его братьев, военных пленников.

         Жену Василия не взяли – отправили в Суздальскую девичью обитель. Зато разрешили князю Дмитрию ехать с супругой Екатериной, пусть посмотрят на дочь грозного Скуратова. Немало Малюта литовцев перебил и по тюрьмам и в поле. Кровь их да падет на дочь!

         И вот торжественный день. Полководец Жолкевский под визг труб въезжает в королевскую ставку с ведомыми за колесницей варварскими царем и боярами. Улыбка застыла на мертвенном лице Василия. От него требуют поклониться сидящему на походном троне Сигизмунду.

         Василий дрогнувшим голосом отвечает:

- Царь Московский не кланяется королям. Судьбами Всевышнего я  - пленник, но взят не вашими руками, выдан моими подданными изменниками.

         Вне русских ушей король поблагодарил Жолкевского за взятие Москвы и пленение венценосца. Гетман убеждал Сигизмунда и  бежать прямолинейности, подтвердив договор Девичьего поля. Но упорство Смоленска уязвляло воинский талант короля перед гетманом. Отчего упорствует  глупый город? Город не признает Владислава, перед которым склонилась Русь? Изобретательный ум Сигизмунда создал новый аргумент, почему должен пасть Смоленск. Город нужен ему залогом для безопасного сообщения войска с Литвой.

         Верноподданному Жолкевскому  не оставалось другого,  как встать на королевскую сторону. Не с московитами же против короля идти! Гетман стал давить на послов: пусть скорее уговорят своих в Смоленске.

         Послы попросили дозволения списаться о Смоленске с Боярской Думой. Им отказали. Сослались  на безотлагательность. Филарет и Голицын позвали из Смоленска делегатов.

         Смоляне приехали. Поляки им тут же показали низверженного Шуйского. Ляхи склоняли Шуйского убеждать смолян сдаться, ссылаясь на бесполезность жертв, раз под поляками столица.

         Василий сказал:

- Я – не царь.

         Смоляне отвечали:

- Пусть Шуйский свержен,  города  ляхам не отдадим. Коли Дума за сдачу, она и вы, послы, – изменники.

         Пока советовались, ляхи рыли. 21 ноября подкопом взорвали Грановитую башню и густыми толпами побежали в пролом. Защитники трижды выгнали неприятеля на глазах неистовавшего Сигизмунда, задумчивого гетмана и безмолвных послов.

         В Москве польские командиры соблюдали притворную видимость союзничества, лишь простые воины говорили суть: «Не Москва нам указывает, а мы - Москве».  Разгоряченное вином высокомерие прорывалось: один лях стрельнул в икону Богоматери, другой обесчестил девицу. По московскому настоянию первого виновника сожгли, второго высекли. Отношение к полякам не изменилось. Никому не нравилось, что из Белого города и Китая выселяли дворян и купцов для размещения в их домах ляхов и литовцев. Гонсевский, едва возглавив стрельцов, тут же их вывел от греха в пригороды.

         Два месяца Дума ждала из-под Смоленска решения. Там так и не договорились. Сигизмунд, словно воцарившись, раздавал чины, места, земли и деньги тем московитам, кто в смоленском лагере к нему притерся. Договор Девичьего поля не подтверждал.

         Оскорбленные затяжкой москвичи кричали:

- Мы присягали Владиславу, а не гетману Жолкевскому или  его наместнику Гонсевскому! Чего поляки делают в Москве? Пускай уходят!

         Масла в огонь подлил Делагарди. Он переформировал потрепанное Клушинской битвой наемное войско, получил  от короны подкрепления, взял Ладогу, осадил Кексгольм и предложил в русские цари одного из шведских принцев –  Карла - Филиппа. Объявил: за него воюю! Новый шведский король Густав II Адольф , сын скончавшегося Карла IX, стоял сзади.

         Пан Лисовский удерживал для Димитрия Псков, Просовецкий – Великие Луки, Яму, Ивангород, Копорье, Орешек. Нежданно к Димитрию отложилась и Казань. Напротив, Великий Новгород объявил себя за Владислава.

         Димитрий теперь провозглашал злейшую войну оставившим его ляхам и предавшему Сигизмунду. Калужские разъезды умертвляли поляков и литву, где находили. По весне царик намеревался удалиться в Астрахань. Создать волжскую вольную державу и грозить оттуда Москве.