Димитрий

         Пушки со стен Смоленска не раз прерывали верноподданную речь.  Защитники Смоленска не ведали, что противятся законному, а главное - долгожданному  русскому царю, который удовлетворит интересы противоборствующих сторон. Шестнадцатилетний Владислав оглядывался, стремясь в гордой отцовой свите обрести уверенность в решении предстоящих московских задач.

         Сигизмунд отвечал осторожно:

- Да благословит Всевышний добрые желания россиян. Когда грозные тучи, висящие над их державою, рассеются, тихие дни воссияют, а вельможи, войско, духовенство и граждане единодушно захотят Владислава, король не будет возражать, чтобы сын его надел царский венец.

         Коронное войско не пойдет к Москве, но будет ждать под Смоленском слияния верных Сигизмунду и Владиславу сил. Король махнул возобновить приступ. Обдав снежной пылью, мимо тушинских послов проскакали  с пиками на перевес драгуны. Послы, будто дело решено, взялись обсуждать, как Владислав перейдет из католичества в Православие.

         Сигизмунд отвечал за не смевшего говорить отрока-сына:

- Вера – дело совести, Тут можно склонять, внушать, но не велеть.

         Тушинцы к удивлению поляков вцепились в этот вопрос, словно, если решат его, Владиславу неминуемо быть царем.

         Любезные сенаторы сказали, что если Бог даст Владиславу Русь, то он перекрестится немедленно. Целостность России тоже была обещана.

         Ядра пролетали над палатками, и совещающиеся вынуждены были отъехать. В гостевом шатре из рук Филарета тушинская делегация целовала крест на верность королевичу Владиславу.

         Король послал в Тушино панов Стадницкого и Тишкевича с князем Збараским убедить тамошних ляхов, что первая клятва их королю превозмогает данную Димитрию. В отдельном письме Димитрию король именовал его  яснейшим князем, но не царем  всея Руси.

         Въехав в Тушино, польские послы и  русская делегация, не представляясь Димитрию, смотревшего на них в окно терема, поехали к войску. Сначала вызвали ляхов и  воззвали вернуться к  вассальному долгу. Король объявлял: он извлек меч на Шуйского, раздраженный неприятельскими действиями россиян, идет спасть конфедератов, сражениями за Димитрия изнуренных, шведами и москвитянами теснимых, насилием и посулами  в тушинском лагере удерживаемых. Ждет возврата добрых сынов отечества под славные знамена, забывает вину дерзких, обещает щедрое жалованье и награды. Охотникам предписывалось немедля оставить Димитрия и ехать под Смоленск.

         Послов с согласными делегатами выслушали, и запылал обычный польский спор. Одни соглашались выехать, другие предлагали королю договориться с Димитрием о Смоленске и Новгороде – Северском, третьи – со Смоленска осаду снять, Сигизмунду идти в Тушино, а оттуда, вместе со всеми, на Москву.

         Послы возражали:

- Какую жалованную грамоту ждать королю от обманщика? Благоразумно ли и вам проливать за него драгоценную кровь?

         Тушинские ляхи предложили выдать им два миллиона злотых за отставку Димитрию и возвращение под отечественные штандарты. Кто-то робко попросил достойного содержания для Димитрия и Марины.

         Им отвечали:

- Вспомните: в Речи нет Перуанских рудников, чтобы удовлетворить всех. Удовольствуйтесь обыкновенным коронным жалованьем. Когда Бог покорит Сигизмунду Московию, тогда и прежняя служба не останется без возмездия, хотя вы служили не королю и отечеству, а человеку стороннему. Вне государственного на то согласия.

         Поляки так кричали, что  Димитрий слышал почти каждое слово. Он кусал ногти, ожидая решения своей судьбы. Важная составляющая успеха - польские авантюристы  торговали его и Марины венцом. Уже давно терпел Димитрий наглость наемников. Не дерзал быть взыскательным и строгим. Не далее, как вчера  гетман ЯН Сапега, пан Зборовский и Адам Вишневецкий накинулись на гетмана Рожинского, что не помогает тушинскими отрядами взять Сергиеву лавру. Горячий, вечно на винном взводе, Рожинский кричал: если б не отвлечение сил, давно бы взяли Москву. Забывшись, он съездил бывшего его много старше Вишневецкого ножнами сабли по голове. Димитрий выбежал с военного совета, чтобы не видеть безобразной сцены, где от него требовали занять чью-то сторону.

         Послы и делегаты обращались уже к стекшимся казакам и русской и татарской вольнице:

- Король вошел в пределы России для ее блага. Сочащаяся взаимной кровью междоусобица не может длиться долее. Сострадательный сосед вынужден вмешаться на защиту жителей, не допустить распада древней дружественной страны. Ни Шуйский, ни Димитрий не способны управлять ей. Нужна третья высшая  могучая сила.

         Польские историки передают: россияне  согласились с доводами послов и шумно провозгласили Владислава русским самодержцем,  устыдив колеблющихся конфедератов. Боярин Михайло Салтыков и князь Василий Рубец – Мосальский выступили с поддерживающими речами, а митрополит тушинцев Филарет (Романов) благословил и окропил святой водой сборище. Возможно, было и так. Только надолго ли? Все участники тушинского веча несметное количество раз божились и в иную сторону.

         Удовлетворенные послы поспешали уже в Кремль, предлагая Шуйскому отказаться от Смоленска с областью и Новгород – Северской земли в память прежнего владения Польшей. В ответ обещалось присмирение, и даже - выдача Димитрия.

         Тушино бурлило. Димитрий нехотя позвал гетмана Рожинского для объяснений. Тот нетрезвый, поднял на царя руку. Угрожал, что выдаст королю. Димитрий вбежал к Марине, сообщив: он вынужден бежать из изменившего лагеря.

         Влюбленные обнялись.  Ночью 29 декабря в простом крестьянском зипуне, сопровождаемый лишь шутом Петром Кошелевым, Димитрий ускакал по Калужской дороге.

         Наутро случился переполох. Верные Димитрию и часть отрекшихся, но вновь полюбивших по его исчезновению. Потребовали от гетмана Рожинского объяснить, что он сделал с царем. Гетман поклялся перед толпой: он не убивал Димитрия, не скрывал труп. Возмущение  против поляков пресекли. Значительное число их собиралось к королю под Смоленск.

         Пан Стадницкий, дядя Марины, убеждал ее без промедления отправиться к королю. У нее кипело в груди. Задевало, что король в последнем письме, ей адресованном не называл ее более московской царицей, только – дочерью Сандомирского воеводы. Ходя по сеням, она диктовала ответное обиженное послание:

- «Благодарю за добрые пожелания и советы. Правосудие Всевышнего не даст врагу моему Шуйскому насладиться плодом вероломства. Кому Бог единожды дает величие, тот уже никогда не лишается подобного солнцу блеска, всегда лучезарного, хотя затмеваемого на час  облаками. Счастье меня оставило, но не лишило права властительского, утвержденного моим царским венчанием и двукратною присягою россиян (в Москве и Тушино)».

         Марина засобиралась к мужу. Ее удерживали

         Димитрий, въехав в подгородный Калуге монастырь, обнародовал манифест: тушинские ляхи хотели убить его за то, что не отдает под латинство и на поругание святынь  Новгород – Северскую землю и Смоленск. Димитрий против  и ляхов, и Шуйского. Он за веру Православную и целость земли русской. Калужские сподвижники Болотникова, бежавшие за цариком тушинцы, князь Григорий Шаховской со своими казаками из Царева – Займища, не отлагая, поддержали государя законного.

         В Калуге начались польские и немецкие погромы. Разыскивали сторонников Годунова и Шуйского, до которых не добрались в годы оны. Окольничего Ивана Ивановича Годунова сбросили с башни. Подняли битого, кинули в реку. Иван Годунов цеплялся за лодку. Михайло Бутурлин отсек ему руку и утопил  веслом на глазах супруги  Ирины, сестры тушинского патриарха Филарета.

         Лях Казимирский и Глазун – Плещеев, послы Димитрия, явились в Тушино, уговаривая оставшихся не колебаться, скакать  в новый калужский лагерь. С бледным заплаканным лицом, растрепанными волосами, без белил и румян, Марина ездила с калужскими посланниками от избы к избе, от палатки к палатке, уговаривая русских хранить верность прирожденному России властелину, замешкавшихся конфедератов – не обольщаться королевской милостью, незаслуженной, ненадежной. Удивительно, Марина помнила имена многих верных служак, безошибочно  в толпе и домах их угадывала. Называя минувшие победы, молила ехать к Димитрию в Калугу. Туда перенесена столица.