Страница 12 из 89
С неприкрытой ненавистью каждый обвинял другого в воровстве, обмане и невежестве. Каждый поносил соперника как мог. В беспрецедентной схватке пришли в яростное столкновение величайшие идеи, оригинальные взгляды и неблаговидные устремления. Спрашивается, не слишком ли много насыщенных отрицательной энергетикой эпизодов вместил в себя столь короткий исторический период? Почему вдруг солидные, вроде бы и умнейшие люди того времени, как с цепи сорвавшись, стали уличать, оскорблять, осыпать грязными ругательствами и даже колотить один другого, до чего однажды докатились Ньютон и Флэмстид? Чем было вызвано такое ужесточение во нравах и взглядах?
По-видимому, тем, что XVII век, характеризующийся небывалым расцветом науки, пришедшим на смену длительному средневековому застою, был насыщен мощными потрясениями: что ни год-два, так крупное научное открытие! Это век Галилея, Кеплера, Гильберта, Декарта, Герике, Торричелли, Бойля, Гука, Гюйгенса, Ньютона, Лейбница… Шеренга великих имен, великих свершений. Не успевал один сделать открытие, как другой туг же его повторял, либо не подозревая о завершенной кем-то аналогичной работе, либо ловко пользуясь утечкой информации и багажом чужих досконально проанализированных идей.
Как же тут было не запутаться в приоритетах, тем более что система авторских прав не была еще как следует отработана, а система информационного обмена вообще выглядела крайне слабой и несовершенной. Вот и приходилось кому как бог на душу положит защищать права. Одна гора брала приступом другую. Великомасштабные распри то и дело потрясали мир. Вполне понятно, что в подобной борьбе разумов отдать предпочтение какой-то одной стороне и при этом не ошибиться, почти никому не удавалось. Нам же через столетия правильно расставить в ней акценты еще труднее.
Но все-таки, исходя из того, что "большое видится на расстоянии", попробуем, придерживаясь логики установленных фактов и сохранившихся документов, остановиться, оглянуться и понять, кому же действительно принадлежало первое слово в той или иной области познания, кто действительно был "на высоте", а кто выглядел отнюдь не лучшим образом. С этой целью предпримем для начала небольшое путешествие в 1675 год и поприсутствуем на заседании только что основанного Лондонского Королевского общества, где обсуждалась работа тридцатидвухлетнего кембриджца Исаака Ньютона "Теория света и цветов"…
Итак, заранее уверенный в успехе молодой ученый подробно излагает ее суть. Выдвинутые положения он подтверждает результатами блестящей серии экспериментов. Опыты со стеклянными призмами поражают собравшихся неожиданностью и новизной. Ему уже готовы рукоплескать, как вдруг поднимается приглашенный на заседание в качестве рецензента известный специалист в оптике Роберт Гук и все переворачивает вверх тормашками.
Он, не скрывая сарказма, во всеуслышание заявляет, что точность экспериментов не вызывает у него никаких сомнений, потому что до Ньютона… он проводил их сам, о чем, к счастью, успел сообщить в своем научном труде "Микрография". Внимательно ознакомившись с содержанием этой работы, нетрудно заметить, что там представлены те же самые данные только с иными выводами, в чем Гук готов прямо на месте убедить собравшихся, зачитав из нее кое-какие выдержки. Странно, что вышедшая десять лет тому назад она непостижимым образом ускользнула от внимания увлекшегося оптикой Ньютона. Ну, да бес с ним, этим плагиатом. Главное, что позаимствованным без спроса материалом Ньютон весьма неумело воспользовался, из-за чего пришел к ошибочному заключению о корпускулярной природе света. Другое заключение Ньютона относительно наличия в белом световом луче семи цветовых составляющих и объяснение невосприимчивости глазом этого явления из-за их непроявленности вообще не лезет ни в какие ворота. "Принимая этот вывод за истину, — съязвил возмущенный Гук, — можно с большим успехом заявить, что музыкальные звуки скрыты в воздухе до их звучания".
Сам Гук придерживался абсолютно иной концепции во взгляде на природу света. Он был убежден, что свет следует рассматривать в виде поперечных волн, а его полосовая окраска может быть объяснена только отражением преломленного луча от поверхности стеклянной призмы.
Представьте, как разъярился на своего рецензента Ньютон! В ответном слове он резко осудил Гука за непозволительный для ученого подобного ранга тон, а обвинение в плагиате назвал гнусной клеветой, продиктованной завистью к его особе и научным достижениям.
Гук, конечно, этой дерзости Ньютону не простил и, спустя время, разразился рядом гневных обличительных писем, на которые Ньютон не преминул откликнуться в том же духе. Все эти письма сохранились и были опубликованы. Читая их, просто краснеешь от стыда за этих деятелей науки. До такой распущенности, пожалуй, больше в ее истории никто никогда не доходил. Видимо, оба великих ученых считали, что мысль звучит убедительнее, когда она сопровождается крепким словцом.
Самое любопытное, что, вылив на головы друг друга словесные помои, но так ничего и не доказав один другому, соперники помирились. Так, во всяком случае, показалось из-за внезапно заглохшей ядовитой переписки. Именно что показалось! Через одиннадцать лет затишья с выходом в свет работы Ньютона "Математические начала натуральной философии" вражда возобновилась с новой силой. Первым открыл огонь Гук, который с пеной у рта стал настаивать на том, что сформулированный в этом труде Ньютоном закон всемирного тяготения на самом деле выведен им. У всех на глазах стал раскручиваться очередной виток взаимных претензий и угроз.
Обычно идейные схватки не обходятся без компромиссов. Эта же "встреча на ринге" имела бесчисленное количество раундов. Не идя даже на мало-мальские взаимные уступки, и Гук, и Ньютон бились, что называется, до победного конца, пока кто-то из них, измотанный мощными и весьма чувствительными ударами противника, не оказывался "в нокауте".
Путая борьбу идей со сведением счетов, оба настойчиво не желали понимать, что если первое приносит здоровые плоды, то второе — только гнилые. И опаснее всего, когда в сведении таких счетов, выдаваемых за научную дискуссию, преобладает стремление непременно выбить противнику "зуб мудрости". Они же только этим и были озабочены.
Понятно, что наглая выходка Гука вызвала в ученом сообществе настоящий шок. На что же он опирался, отрицая безусловное право Ньютона на одно из фундаментальных открытий в физической науке? Оказывается, опять на свою работу, датированную 1674 годом. Но самое удивительное, что Гук действительно предвосхитил в ней этот закон! Придя к умозаключению о том, что "все небесные тела имеют притяжение, или силу тяготения, к своему центру", он сделал вывод, что "все тела, однажды приведенные в прямолинейное и равномерное движение, продолжают это движение по прямой линии до тех пор, пока какие-либо другие силы не отклонят и не обратят это движение в движение по кругу, эллипсу или другой более сложной кривой линии".
Остановившись на этом, Гук по обыкновению махнул на проблему рукой и вглубь ее не пошел, занявшись другими научными вопросами. А ведь подкрепи он тогда свои мысли точными математическими расчетами, вполне вероятно, что закон всемирного тяготения стал бы известен науке гораздо раньше и под его именем.
Почему же Гук прохлопал гениальное открытие? Может он не вполне себе представлял, к чему дальнейшая работа может привести? Еще как представлял! Согласно его же собственным словам, "тот, кто разрешит эти проблемы, найдет определяющую причину величайших движений, которые имеются во Вселенной". Так что Гука подвела не его недальновидность, а свойственные его натуре разбросанность и неспособность многое из начатого доводить до конца. Башка то у него была лобастая и крепкая, и потому он не боялся разбивать ее всякий раз о новые ворота эпохальных научных проблем. Только вот ни разу не догадался приподнять запоры.