Искры под пеплом

— Он у меня понимающий, — гордо ответил хозяин. — Только глазом поведу, сразу догадается, что к чему.

— Ну так вот, доложил он по всей форме, — продолжал полицай. — А пан комендант спрашивает: «А что он делает, тот черный?» — «Жито ест. На ворохе сидит и за обе щеки уплетает». Ну, мы и поспешили к тебе. Думаем, если никого и не поймаем, то по чарке первача у дядька Тодора наверняка найдем.

Хозяин поскреб в затылке и кивнул на непрошеного гостя, мол, дальше сами им занимайтесь.

Когда все вышли из клуни, хозяин запер ее на замок и повел гостей к дому.

Михаил боялся, что хуторянин скажет полицаям о пистолете. Но потом догадался, что тот оставил нужную штуку себе. В те дни все вооружались. «Ну что ж, так еще лучше. Если сумею удрать, будет у меня и оружие. Уж у такого-то забрать свое всегда сумею…»

Возле поваленного на землю сучковатого дуба полицаи составили свои велосипеды один к другому, а сами расселись на сучьях и, поставив перед собой задержанного, тут же начали допрос.

— Комиссар? — спросил усатый.

— Да что вы, пан полицейский! — криво ухмыльнувшись, возразил Михаил. — С такой черной мордой кто меня взял бы в комиссары.

— А кто ж ты?

— Да как вам сказать, пан полицейский, — запрокинув голову, словно силился что-то вспомнить, не спеша говорил калмык. — У вас тут, пожалуй, и профессии такой нету.

— Все у нас есть, еще больше, чем у вас! Ближе к делу! — сурово потребовал полицай.

— Видите ли, я конокрад.

— Что-о?

— Конокрад. Я ж не зря говорю, что такой специальности у вас нет. Это чисто степная профессия. Только у нас, в Калмыкии, да разве еще в Казахстане сохранилась со времен Чингисхана. Очень это древняя профессия, можно сказать, отмирающая, вроде мамонта.

— Да ты, вижу, грамотный. И про мамонтов знаешь, и про Чингисхана.

— Не так грамотный, как бывалый. Я прошел восемь тюрем. А каждая тюрьма — это, знаете, целый университет.

— И что ж, в каждом таком университете обучают конокрадов? — уже с улыбкой спросил усатый.

Михаилу только и нужно было добиться перелома в настроении своего врага. Он охотно начал рассказывать об особенностях каждой тюрьмы, в которых он якобы побывал.

Хозяин принес самогону, огурцов и хлеба. Усатый налил всем по стакану. Потом пристально посмотрел на задержанного и отдал ему бутылку, в которой на дне осталось с полстакана мутноватой жижицы.

— Выпей, лучше брехать будешь.

— Если б кумыс, я б выпил. А больше ничего спиртного не пью, — отказался Михаил и, не в силах удержаться, отломил огромную краюху хлеба.

Хозяин протянул руку, хотел отнять хлеб. Но усатый отстранил его.

— Теперь мы сами тут управимся, дядько Тодор. Вы себе идите, занимайтесь хозяйством.

Хозяин неохотно ушел в дом.

— Ну, а как же ты очутился здесь в самую войну? — спросил полицай Михаила, жадно глотавшего хлеб с огурцом.

— Нас из саратовской тюрьмы везли куда-то сюда, то ли в барановичскую, то ли в пинскую. Тут, говорят, много тюрем пустовало, вот нас и пересылали на вольные хлеба.

— Здорово! — одобрил маленький белесый полицай, все время слушавший с открытым ртом и отвислой губой. — Так и тебя, значит, Гитлер освободил?

— Нет, с Гитлером мне еще видеться не пришлось. Я сам бежал во время бомбежки эшелона. Немцы, видно, не знали, что идет не воинский поезд, а наш, воровской. Ну и дали. Голову начисто отрезали и хвост разметали. А наш вагон был в середине. Мы разнесли решетку и кто куда!

— Ну ладно, черный! — хлопнул ладонью по колену усатый. — Брешешь ты хорошо. А как же тебя зовут?

— Михаил.

— А фамилия?

— Так вы ж сами уже назвали меня по фамилии! — ответил Михаил.

— Никак я тебя не называл. Не мели, а то как дам!

— Вы же назвали меня черным. А я и есть Михаил Черный.

— Ну, это, видно, твоя воровская фамилия. А настоящая?

— Кто ее знает, вырос я без отца, без матери. В детстве звали просто Мишкой. А в первой же тюрьме получил и фамилию.

Полицаи так охотно слушали, что Михаил сам себе позавидовал, как он без единой накладки вошел в роль конокрада.

— Ну ладно, Мишка Черный. Что ты еще умеешь делать, кроме конокрадства? — спросил усатый.

— Я еще охотник.

— Хы! На кого ж ты охотился?

— У нас там много всякой дичи. Особенно в Астраханской пойме, — .ответил Михаил.

— И метко стреляешь? — спросил старший.

— Куропатке в глаз.

— И вон в ту бочку попадешь? — насмешливо спросил полицай.

И все загоготали, потому что пузатая черная бочка была высотой в человеческий рост.

Когда смех утих, Михаил спокойно сказал:

— А вы положите, пан полицейский, свой мундштучок на ту бочку.

— Ну и что? — вытаращил тот глаза.

— Дайте на минутку вашу винтовку и посмотрите, что будет, — невозмутимо ответил Михаил. — Да вы не бойтесь, я на вас ее не поверну.

— Еще не хватало мне бояться такого замурзанного! — с гонором ответил полицай и подал мундштук другому полицаю, чтоб отнес на бочку, снял винтовку с плеча, поставил перед Михаилом, а сам на всякий случай встал за его спиной.

— Да-а… Из таких деревяшек стрелять мне еще не приходилось, — сокрушенно вздохнул Михаил, рассматривая старенькую берданку. Попробовал целиться и присвистнул. — Не пристреляна она у вас. Видно, никто от вас еще не пробовал убегать…

— Но-но! От меня не убежишь, даже когда я без винтовки.

— Да я-то что, мне бежать незачем, раз накормили. Я теперь готов жить как старый конь: где клок сена, там и дом.

Сказав это, Михаил вскинул винтовку, словно увидел летящую дичь, выстрелил. Там, где лежал мундштучок полицая, взметнулся дымок, казалось, мундштучок взорвался и развеялся в прах.

Полицейские онемели, а старший сказал Михаилу:

— Научи стрелять так же метко, и отпущу.

— Зачем отпускать? — сбивая полицейского с толку, спросил Михаил. — В лесу я с голоду подохну. Возьмите меня на работу.

— При нашей комендатуре нет должности конокрада — сострил старший. — Да и охотники сейчас не требуются.

— У меня есть еще и третья профессия — в детстве я неплохо пас овец.

— Это другое дело! Овец у меня, правда, нету, зато коров три десятка, а сын маленький.

Но пока четверо полицаев ездили на хутор дядьки Тодора, комендант получил строгое указание: всех бродяг задерживать и немедленно передавать властям. Комендант по своей натуре служака исполнительный, к тому же был благодарен гитлеровской армии за освобождение его из тюрьмы, где ему пришлось бы сидеть долгие годы. Увидев приведенного полицаями подозрительного бродягу, он приказал утром же отвести его в соседнее село, где есть немецкая комендатура, и сдать под расписку.

На ночь Михаила заперли в комендатуре. А утром связанного отвезли дальше.

Немец, принявший задержанного, не стал его даже допрашивать, а жестом приказал дежурному увести.

Из комендатуры Михаила привели в сарай, охранявшийся автоматчиком. В сарае уже было шестеро таких, как он. В основном это были красноармейцы, не снявшие формы. Один был даже со звездочкой на пилотке. Встретили они новичка молча, угрюмо. Немного освоившись, Михаил спросил, что с ними намерены делать.

— Гитлеровскими конфетами угощать будут, — пробубнил один.

— Вот наберут ровно десять — и в Могилевскую губернию! — окая, сказал другой, длиннолицый, совсем еще юный красноармеец.

— Ну! — усмехнулся Михаил. — Вообще-то они пленных не расстреливают без причины.

— Причина у них уже есть, — тяжело вздохнул солдат. — Утром кто-то мотоциклиста хлопнул за селом. А у них неписаный закон — за одного, даже самого плюгавенького немца десять наших. А чем брать из села, они лучше нас прикончат.

Молчание было долгим и томительным. Каждый думал о своем, и в то же время все об одном — как спастись. Броситься на автоматчика? Его, конечно, можно связать или удушить. Но от сарая далеко не уйдешь. Кругом они: там комендатура, там дом полон солдат, а там палатки белеют под дубом.