Страница 15 из 24
Оставалось последнее — узнать прогноз погоды. Как назло, он был неутешителен: нордовый ветер до восьми баллов, высота волны — пять баллов, температура воздуха — семнадцать градусов ниже нуля.
— Рискованно, — сказал штурман капитан-лейтенант Елисеенко и, помолчав, добавил: — Но в принципе наши шансы «за» и «против» равны.
— Добро, — сказал я и отдал приказ о погрузке.
В обусловленное время она была закончена. «Красный Кавказ» принял на борт 1200 красноармейцев, двенадцать 85-миллиметровых зенитных пушек, 1700 ящиков со снарядами, десять грузовиков и два трактора-тягача.
Перед отходом я еще раз сходил в штаб. Вместе с Елисеевым мы засели за карту и сделали расчет времени. Как и всегда, решающую роль играл все тот же фактор — успеет или нет «Красный Кавказ» обернуться до Феодосии и обратно за темное время суток. Расчеты показывали, что успеет. От Новороссийска до Феодосии было 129 миль. Полным ходом туда и обратно плюс час на разгрузку всего около одиннадцати часов.
— Успеешь, командир, успеешь, — ободрил меня на прощание Елисеев.
Но порой бывает, что самые продуманные планы срываются из-за какого-нибудь пустячного случая.
«Красный Кавказ» уже выбрал швартовы и готов был отойти от пирса, когда на нем появился посыльный из штаба флота. У меня екнуло сердце. «Что-то стряслось». Так оно и оказалось. Посыльный передал мне приказание командования отложить выход на сорок минут с тем, чтобы принять на борт штаб сорок четвертой армии, который также следовал в Феодосию.
Слова негодования в подобных случаях не нужны. Но я тем не менее негодовал. Сорок минут! Кто знает, чем может обернуться эта задержка? За сорок минут возможно выиграть сражение или проиграть его.
Нервное возбуждение нарастает. Чтобы успокоиться, курю папиросу за папиросой. Все на мостике хорошо понимают мое состояние, но не могут помочь ничем, кроме как сочувствием. Стрелка хронометра, кажется, застыла на месте. Стараюсь не смотреть на старательно начищенный прибор, роковая медлительность которого ничего, кроме злости, сейчас не вызывает.
Но будем справедливы: штаб прибыл с пунктуальной точностью. Однако неудачно начатое дело продолжало так же неудачно развиваться. За сорок минут произошли неприятные метаморфозы с погодой. С гор пополз туман и накрыл собой всю бухту. До ворот гавани нам пришлось идти «на стопе», то есть останавливать машины после нескольких оборотов винта и двигаться по инерции. График, который мы рассчитали в штабе, начал трещать по швам.
А тут еще новое осложнение: только-только мы подошли к воротам, как впередсмотрящие доложили:
— Транспорт прямо по курсу!
Транспорт?! Откуда он взялся? Ни о каких судах мы не получали сообщений. Но раздумывать над такими вопросами сейчас просто некогда. Нам грозит столкновение.
— Полный назад!
Но ведь машинные телеграфы на крейсере по-прежнему не действуют, и моя команда передается по живой цепочке. Несколько секунд пройдет, пока ее примут к исполнению на посту энергетики и живучести.
А силуэт транспорта обретает в тумане все более видимые очертания. Кажется, что судно надвигается на нас с громадной скоростью.
Но вот команда наконец-то дошла до машины. «Красный Кавказ» задрожал, точно остановленный на скаку конь. Как долго он будет гасить инерцию? Успеет ли остановиться до того момента, как наш курс пересечется с курсом транспорта?
К счастью, катастрофы не произошло. Крейсер остановился. Мне ничего не оставалось, как доложить по радио командиру Новороссийской базы о случившемся. В ответ я получил приказание ждать. Сколько? Об этом знали лишь те, кто отдавал нам такое распоряжение.
Проходит час, другой. Теперь уже нет никаких надежд уложиться в расчетное время. Шансы на благополучный исход операции понижались с катастрофической быстротой. Наконец в 24 часа пришла радиограмма: «Следуйте на выполнение задачи».
За воротами гавани, миновав кромку защитного минного заграждения, «Красный Кавказ» развил полный ход. Около двадцати пяти узлов «выжимали» машины израненного крейсера, но нас сильно тормозил предсказанный синоптиками шторм. Сильный ветер, порывами достигавший восьми баллов, гнал по морю крупные волны. Они перекатывались через палубу, заливали надстройки и грузы, а мороз превращал воду в лед, одевая людей и технику в настоящую броню. В таких условиях нужно было очень тщательно следить за состоянием моторов автомашин и тягачей, чтобы не замерзла в них вода.
* * *
Крейсер глотает мили. Феодосия все ближе и ближе. Несмотря ни на какие задержки, мы все-таки выиграли некоторое время на переходе, и в душе вновь проснулась надежда, что рейс пройдет благополучно.
Напрасно! Неудача на старте словно предопределила весь ход событий. Уже в Феодосийском заливе нас поджидала очередная каверза — туман. Густой и липкий, он обложил все вокруг. Не видно даже носа крейсера, куда ни глянь одна беспросветная серая муть. Держать прежний ход чрезвычайно рискованно, и я приказываю сбавить обороты машины. Снова идем черепашьим шагом, с каждой минутой теряя выигранный запас времени.
На мостик поднялся штурман и предупредил, что скоро должен показаться огонь феодосийского входного маяка. Вообще говоря, всякие огни во время войны были запрещены, но по договоренности с нашим штабом феодосийцы обязались зажечь маяк специально для «Красного Кавказа».
Ждем, всматриваемся в темноту. Но обещанного огня нет. Конечно, ночь, туман, но это не помеха для сильного прожектора маяка. Когда он горит, его проблески видно за десятки миль. Что же произошло?
Кончилось время, назначенное штурманом, и мной овладели сомнения. Может, Елисеенко ошибся? Может, каждый оборот винта приближает нас к роковому моменту, когда под днищем крейсера загрохочут камни и он превратится в груду исковерканного металла. Нужно было принимать какое-то решение. И я сказал себе: если через минуту маяк не откроется, мы повернем назад.
Я уже начал отсчитывать про себя секунды, когда раздался радостный возглас:
— Огонь прямо по носу!
Видимо, маяк зажгли с опозданием, заставив нас пережить несколько отнюдь не легких минут.
С первыми лучами солнца мы предстали перед феодосийцами, как видение из фантастического сна. Мороз сделал свое дело, и «Красный Кавказ» напоминал дрейфующий под высокими широтами корабль — все на нем блестело, звенело и переливалось. Ледяные сталактиты свисали с надстроек, с фалов и стрел, глыбы льда образовали на палубе целые лабиринты.
Впрочем, так же выглядела и Феодосия — обледенелая и напоминающая заснувший сказочный город. Это впечатление усиливала непривычная тишина улиц, развалины домов и пустынная, безлюдная перспектива.
Но любоваться этой картиной было некогда. Одного взгляда на то, что творилось у нас на палубе, было достаточно для того, чтобы убедиться разгрузка предстоит долгая и трудная. Ведь пушки, автомашины и тягачи вмерзли в лед, откуда их предстояло вырубать. Но это было еще не худшее. Несмотря на наши предупреждения, зенитчики все-таки не доглядели, и вода в радиаторах машин замерзла. Моторы не заводились. А мы рассчитывали, что техника пойдет под стрелы своим ходом, и выгрузка намного ускорится. Эта надежда тоже не оправдалась, и нужно было принимать кардинальные меры, чтобы выйти из затруднительного, мягко говоря, положения.
Объявили аврал. Все свободные от вахт люди вышли на палубу, вооружившись ломами, лопатами, топорами. Впечатление было такое, будто мы приготовились идти на абордаж. Красноармейцы вместе с моряками вырубали изо льда пушки и машины и на руках катили их к стрелам. Но с тягачами ничего поделать не могли. Они весили по тринадцати тонн, и никакие усилия, никакие «раз-два взяли» не давали положительных результатов. Тягачи стояли на месте, словно припаянные.
Выручили сноровка и опыт нашего главного боцмана мичмана Суханова. Он тотчас оценил ситуацию и наладил какие-то сверхмощные тали, с помощью которых удалось стронуть тягачи с места.