Страница 14 из 24
Батарею необходимо было уничтожить, и дальномерщики, несмотря на повреждение приборов, принялись определять координаты батареи и готовить данные для стрельбы.
Время идет. Снаряды ложатся все гуще, а мои команды, кажется, никогда не дойдут до адресата.
— Вперед полный!
— Вперед полный! — подхватывает стоящий рядом со мной краснофлотец.
— Вперед полный! — повторяет другой, у трапа.
— Вперед полный! — это доносится снаружи. Дальнейших возгласов я не слышу. Жду. И вот крейсер вздрагивает, набирает ход. Команда дошла.
Наконец-то готовы данные для стрельбы. Гремят залпы нашего главного калибра. В ответ — молчание. Вражеская батарея подавлена.
Но беда никогда не приходит одна. Едва смолкли раскаты орудий, как сигнальщики доложили:
— «Юнкерс» слева!..
С тревогой и бессильной злостью слежу за мелькающей среди облаков тенью. «Юнкерс» один. Кружит, но не нападает — то ли боится, то ли чего-то ждет. Но скорее всего это разведчик, которому полагается лишь установить наше местонахождение. Всадить бы очередь в его желтое брюхо! Но «юнкерс» осторожен, барражирует вдалеке. Потом набирает высоту и уходит в сторону своего расположения.
Авиация атаковала нас несколько позже и бомбила с остервенением в течение нескольких часов. «Красный Кавказ» был уже на основной позиции и вел перестрелку с немецкими береговыми батареями. А тут еще самолеты. Пришлось одновременно вести бой с двумя противниками. И это при отсутствии устойчивой связи!
Об этих часах лучше всего рассказывает корабельный журнал боевых действий. В нем зафиксировано, что «юнкерсы» и «хейнкели» совершили на «Красный Кавказ» более 25 одиночных и групповых налетов, сбросив за это время 70 бомб разного веса. Но ни одна из них не попала в крейсер. Несмотря на ограниченную маневренность, мы и тут обошли немцев, заставив их понапрасну утюжить бомбами воду.
Но крейсер не только защищался. Мы выполняли заявки десанта и, надо сказать, выполняли хорошо: сначала разгромили немецкие резервы в районе Лысой горы, а на прощание подавили батарею врага на мысе Иван-Баба.
Эта батарея по неизвестным причинам молчала в течение всего дня. Видимо, немцы рассчитывали, что рано или поздно «Красный Кавказ» подойдет к мысу на нужную дистанцию и сам себя подставит под удар. Так, собственно, и получилось, с той лишь разницей, что немецкие артиллеристы не сумели накрыть крейсер с первого залпа — их снаряды упали с большим упреждением. Второй раз батарея выстрелить не сумела: четыре башни «Красного Кавказа» одновременно развернулись в сторону врага, и от фашистских пушек остались лишь воспоминания. Стрельба велась с короткой дистанции, почти прямой наводкой, и весь корабль видел, как полетели к небу лафеты и стволы немецких орудий, зарядные ящики и прочая дребедень. Расправившись с батареей, «Красный Кавказ» направился в Туапсе.
* * *
В Туапсе мы подвели итоги феодосийского боя. Ими можно было гордиться: «Красный Кавказ» успешно высадил десант, уничтожив при этом четыре вражеские батареи, бронепоезд, много дотов и дзотов, а также несколько танков. Баланс был явно в нашу пользу, и все-таки радость краснокавказцев омрачало то обстоятельство, что и сам крейсер получил значительные повреждения.
Осмотр установил, что в корабль попало 13 снарядов и 5 мин крупного калибра. Семь раз на «Красном Кавказе» возникали пожары. В корпусе насчитывалось восемь пробоин. Правда, все они были расположены выше ватерлинии, но чинить их все равно приходилось. На время они были заделаны аварийными партиями тем, что попадалось матросам под руку во время боя одеялами, парусиновыми койками, шинелями и бушлатами, брезентом и пробковыми поясами.
В Туапсе прямо на причале нас поджидал санитарный поезд. От крейсера к нему потянулись вереницы носилок. На одних лежал Григорий Иванович Щербак. Когда я вышел проститься с ранеными, Григорий Иванович, увидев меня, остановил санитаров. Я подошел к военкому. Лицо у него было бледным от потери крови, но глаза смотрели по-прежнему весело.
— Скоро вернусь, командир, — сказал он. — Не забывай.
— Не забуду, — пообещал я.
Когда окончилась переноска раненых, на сходнях «Красного Кавказа» появилась группа людей в гражданской одежде. Это оказались представители судоремонтного завода. Не откладывая дела в долгий ящик, они сразу стали составлять ремонтную ведомость. Я выделил им в помощь Агаркова и Купца. Старпом и командир электромехаников лучше других знали обо всех повреждениях крейсера и могли быстро продвинуть дело ремонта. А его предполагалось начать уже в ближайшие часы. Я очень обрадовался этому решению, но скоро выяснилось, что мои эмоции преждевременны. Из штаба базы вдруг поступил семафор: «Сниматься в Новороссийск».
Сказать по совести, я не предполагал, что за этим последует какое-нибудь новое задание. Скорее всего, размышлял я, командование решило ремонтировать «Красный Кавказ» в Новороссийске. Пусть будет так. Нам все равно, где ремонтироваться, лишь бы поскорее вернуться в строй.
Говорят: блажен, кто верует. Блажен был и я до тех пор, пока 1 января 1942 года «Красный Кавказ» не отдал якорь в Цемесской бухте. Там мои радужные мечты испарились, «как сон, как утренний туман». Но обо всем по порядку.
Лишь только мы встали на якорь, как ударил знаменитый Новороссийский бора. Он крепчал с каждой минутой и нес с собой всяческого рода осложнения. В таких условиях на один якорь полагаться не приходилось, а второго у нас не было, он остался на дне Феодосийской гавани. Оставалось прибегнуть к помощи машин.
Работая ими, мы все время удерживали крейсер в нужном положении. Не делай мы этого — корабль, чего доброго, могло навалить на мол или выбросить на камни.
Так, под парами, мы провели всю ночь. Но утро не принесло улучшений в погоде. Наоборот, ветер еще более усилился. От ударов волн в корпусе «Красного Кавказа» местами разошлись временные заплаты, и внутрь стала проникать вода. Мы вызвали на помощь бригаду рабочих из порта, но буксир не смог доставить их на крейсер. Не оставалось ничего другого, как принимать неотложные меры своими силами. Этим и занимался личный состав 5-й боевой части все время, пока свирепствовал бора.
Но ветер, доставивший нам столько хлопот, тем не менее не помешал командующему эскадрой контр-адмиралу Л. А. Владимирскому прибыть на «Красный Кавказ». Встреча была радушной. Адмирал поздравил личный состав крейсера с успехом, подробно расспросил нас о штурме Феодосии.
Во время беседы не было сказано ни слова о том, что ремонт по некоторым причинам может быть перенесен. Каково же было мое удивление, когда утром 3 января, подойдя к стенке, мы встретили на ней командира зенитного дивизиона, который протянул мне предписание штаба флота немедленно доставить в Феодосию зенитчиков.
«Чушь, — подумал я. — Армеец перепутал название крейсеров».
Но зенитчик настаивал на скорейшей погрузке людей и техники. Попросив его немного обождать, я отправился в штаб за разъяснениями. Оказалось, что никакой путаницы нет, нам действительно приказано снова идти в Феодосию. Но состояние «Красного Кавказа» исключало какой бы то ни было дальний переход. Об этом я прямо и сказал контр-адмиралу Елисееву.
— Знаю, — сухо ответил мне начальник штаба. — Но у нас нет выхода, Гущин. Дивизион в Феодосии нужен позарез. Все наши зенитчики вместе с войсками продвинулись в глубь полуострова. Нечем прикрывать порт. А туда сейчас идет транспорт за транспортом с подкреплениями. Только «Красный Кавказ» может быстро доставить артиллерию в Феодосию. Других кораблей у штаба под рукой нет. Понимаешь?
Я понимал. Понимал, что вернусь на крейсер, доложу обстановку, и мы начнем грузить этот очень нужный в Феодосии дивизион.
На корабле, пока старший помощник составлял план размещения зенитчиков, я с Григорием Ильичом Купцом еще раз обошел все помещения крейсера, лично осмотрел все подозрительные в смысле безопасности места. И пришел к выводу, что, несмотря на видимые изъяны, «Красный Кавказ» может дойти до места. Это подтвердил и Купец, а его мнение для меня было особенно важно.