Ящик Пандоры

Поднявшись к нему, женщина, похожая не то на армянку, не то на еврейку, несколько минут отдыхивалась, обмахивалась платком, и затем как-то несмело, смущаясь, обратилась к Дарию. Попросила разрешения взглянуть на его «творение», ибо «понимает художников», которые не любят, когда им мешают…

– Что ж, смотрите, – сказал Дарий и отступил в сторону. Его такая просьба не смутила, наоборот – польстила…

– А вы продаете свои картины? – поинтересовалась незнакомка. – Я бы эту вещицу купила…

И хотя слово «вещица» резанула ему слух, Дарий тем не менее не обиделся, ибо упоминание о покупке для художника дороже любого комплимента.

– В принципе да, если, конечно, находится покупатель… Что же касается этой, как вы выразились, вещицы, то она еще не закончена…

– Это не важно, – женщина нагнулась, видимо, чтобы лучше разглядеть фактуру холста. – Это для меня абсолютно не имеет значения… Зато здесь, – женщина повела взглядом по окружающему их пространству, – закончилась моя жизнь…

И Дарий узнал очень простую и весьма драматическую историю из жизни этой странной незнакомки. Оказывается, она с мужем и с дочерью почти каждое лето, «начиная с шестидесятых годов», приезжали отдыхать на Рижское взморье. А пять лет назад случилась трагедия: девочка утонула на второй мели, – она указала рукой в сторону моря.

– Почти напротив спасательной станции… После этой трагедии Константин Алексеевич, мой супруг, не перенеся утраты, на следующий день умер от инфаркта. – Женщина не хотела показывать свое горе, но до конца с собой не справилась. Она отвернулась, и Дарий видел, как вздрагивают ее плечи. – И с тех пор я здесь не была… Простите, это непроизвольно… – Она нервно комкала в руках носовой платок. – И скорее всего, я больше сюда никогда не приеду, а это, – взгляд на неоконченную картину, – будет памятью об этих местах… И даже лучше, что она не окончена, – женщина попыталась улыбнуться, но это ей не удалось – вместо улыбки на лице отобразилась скорбь…

– Пожалуйста, успокойтесь, – Дарию хотелось побыстрее закончить тему, которая начинала его самого брать за живое. – Если вас устроит этот незавершенный этюд, пожалуйста, возьмите его себе… – и он начал очищать кисточки.

Женщина заговорила о цене и даже извлекла из пакета кошелек. Она смотрела на художника и ждала ответа.

– Об этом не будем, – как можно мягче проговорил Дарий. – Вещь не закончена… почти наполовину… Не надо, прошу вас…

И женщина, словно устыдившись, вернула кошелек в пакет.

– Как наполовину закончилась жизнь моих дорогих… и в этом есть своя печальная символика…

Дарий снял с этюда металлические держалки, взял этюд в руки и со словами: «Только, пожалуйста, осторожнее, краска еще не высохла», – протянул его женщине. И расставшись с незнакомкой, он смотрел ей вслед, как она, балансируя, спускалась по откосу, держа в одной руке целлофановый пакет, в другой – его неоконченный этюд. Женщина вышла на парапет, отряхнула от песка босоножки и, не надевая их, направилась в сторону дорожки. Вскоре она скрылась за ивовыми зарослями, унося в неизвестность частицу души Дария. А он, подчиняясь какому-то неясному ощущению, перенес взгляд на то место, где недавно сидела и грелась на солнце чайка, но, увы, больше ее не увидел.

Сложив этюдник, он еще какое-то время пребывал в нерешительности: то ли сразу же отправиться домой, то ли искупаться. Однако, вспомнив о своей травме, решил не рисковать: побоялся, что холодная вода может ему повредить, да и не хотелось оставлять без присмотра этюдник… И он, вскинув его на плечо, тем же путем, которым спускалась с дюны женщина, направился вниз и вскоре оказался в пределах рынка. Солнце уже сместилась на одну четвертуя часть к западу, и тени от сущих предметов заметно удлинились, а в дневном свете почти исчезли лазоревые оттенки, уступив место золотисто-охристым тонам…

В универмаге он купил куриное филе, огурцов, мясистых, местного выроста помидоров, груш и любимые Пандорой нектарины. И, разумеется, пару бутылок красного сухого вина и целую упаковку пива. Какой-никакой праздник: его любимая женщина наконец устроилась на работу.

Поворачивая на дорожку, ведущую к дому, Дарий увидел подходящих к двери соседку Медею с ее хахалем по имени Олигарх. На ней был полуоткрытый цветастый сарафан, аккуратно прибранная голова, и, судя по походке, она была еще трезвая. После «песенной революции» Олигарх получил якобы принадлежавшие его предкам два дома-развалюхи и с тех пор из пьянчужки превратился во владельца недвижимости. Реституция не лучше проституции… Походкой он напоминал балерину – быстрый перебор королька, а блестящей и вечно с бисеринками пота лысиной смахивал на вождя мирового пролетариата в его молодые годы. Правда, одеждой как он был бомжем, так им и остался: старые, не раз побывавшие в обувной мастерской сандалии, хлопчатобумажные китайские, 1960-х годов образца, брюки и клетчатая, с потертостями, футболка. Однако, судя по всему (а в основном по сплетням соседей), Олигарх Медею любил самозабвенно, кто-то даже слышал, как он признавался по пьяни, что это женщина его мечты. И вся округа об этом знала. Периодически (видимо, когда начинали бурлить гормоны) он заявлялся к ней с целлофановым пакетом, в котором были: один флакон водки, двести граммов халвы, что-нибудь из фруктоовощей и непременные пачечки презервативов с наворотами. Чаще всего это были «Гренадерские». А для пущего оживляжа прихватывал с собой «сахар любви», который покупал в местном секс-шопе. Виагру применять не решался ввиду неладов в коронарных сосудах сердца. И Дарий однажды стал свидетелем последствий действия «сахара любви»: у них кончился репчатый лук, и Пандора послала его к Медее, чтобы взять в долг… Когда он зашел в ее дверь, которая почти никогда не запиралась, то первым делом услышал стенания… крик души, однако, когда вышел на него, понял, что это не крик души, а вой грешного тела. Взмокший Олигарх сидел, прислонившись к стене (вернее, к подушке, служащей прокладкой между спиной Олигарха и стеной), а на нем прыгала совершенно обнаженная, с избыточными складками спина Медеи, которая наяривала и наяривала. И все делалось с таким энтузиазмом, с таким ожесточением, что у Дария от таких выплесков эмоций ожил Артефакт и он едва сдержался, чтобы не стать третьим. А какое было лицо у Олигарха! Ну прямо вылитый Прометей, распятый на скале. Глаза в экстазе закатились под ленинский лоб, рот искривлен чувственной судорогой, губы расквасились до раздавленной поутру гусеницы бабочки-однодневки, и через них источалась тонкая струйка сладострастия. Да и Медея была неповторима: она вся находилась в экстатическом движении, ее рот издавал такие артефактозахватывающие звуки, а ее правая, с резко выступающим вперед соском грудь, видимая Дарием под углом в семьдесят пять градусов, так колыхалась от движений вниз-вверх, вниз-вверх, что у него ум зашел за разум. Он замер на пороге, позабыв и про репчатый лук, и про дорогу, ведущую к дому… И если бы Медея в какую-то секунду не выплеснулась, а сделала она это совершенно внезапно, упав грудью на Олигарха и при этом воя дикой волчицей и хватая пальцами и ртом воздух, то неизвестно, как бы сложился тот день Дария и всех присутствующих в помещении лиц.

Вернувшись к себе, Дарий соврал Пандоре, сказав, что Медея, видимо, напилась и спит непробудным сном. Но когда через минут двадцать в окне показалась фигура выходящего от Медеи Олигарха, Пандора испытующе, с молчаливым вопросом в глазах взглянула на Дария, отчего у того зарделись уши…

«То же самое произойдет и сегодня, – подумал Дарий и даже взглянул на часы. – Жаль, нет счетчика Рихтера, можно было бы с точностью до секунды определить начало Акта».

Зайдя в дом, он первым делом вымыл в уайт-спирите кисточки и завернул каждую из них в маленькие газетные кулечки, чтобы не высохли и не потеряли форму, затем отправился на кухню. Приготовить обед для него не проблема: раскалив сковородку, он кинул на нее несколько ломтиков филе и посыпал приправой. Затем, оставив мясо дожариваться, занялся нарезкой салата. Это у него получается неплохо, поскольку нарезал овощи не мелко, не крупно, а именно такими дольками, какие лучше всего усваиваются языком и небом, а, попав в желудок, легко перевариваются. После приготовления обеда занялся медицинским обследованием. Осмотрев со всех сторон Артефакт, немного утешился: и синевы стало поменьше, а местами она превратилась в желтые разводы, что происходит всегда со старыми, иссякающими синяками. Опухоль почти исчезла, и хотя внешне он еще не принял своих прежних форм, однако никаких болевых ощущений уже не испытывал. Кривизну же проверить не смог, ибо геометрическая аномалия проявлялась лишь в фазе эрекции, а в данный момент Артефакт пребывал в полном анабиозе. Он был до противности вялым и непрезентабельным.