Шестая батарея

— Читайте, — сказал он.

Лис пробежал глазами исписанный убористым почерком листок бумаги и пожал плечами.

— Критиковать-то легко… — заключил он.

Такой довод Орликовский посчитал подходящим. У этих штабников простая задача — раскритиковать любую работу. А попробовали бы сами…

По дороге в Главное управление политико-воспитательной работы он вновь перечитал акт и проанализировал критические замечания. Только теперь ему стало ясно, что замечания майора Фульды, к сожалению, не лишены оснований.

Из приемной начальника Главного управления вышли, громко разговаривая, офицеры. В дверях появился адъютант, в звании поручника, и пригласил:

— Заходите, капитан.

Орликовский сделал глубокий вдох, как ныряльщик перед прыжком в воду, и последовал за поручником.

В кабинете начальника Главного управления находились несколько офицеров. Капитан знал только майора Фульду и самого начальника. Стоя в дверях, он козырнул, пересчитав про себя собравшихся: «…шесть, семь… нет, восемь…»

Обстановка говорила о важности рассматриваемого вопроса. Начальник указал ему на стул посреди комнаты.

— Садитесь, капитан.

В наступившей тишине Орликовский чувствовал приближение грозы. Нервно заерзал, облизнул пересохшие губы. «Скорее бы уж начинали», — подумал он.

Полковник перекладывал с места на место какие-то бумаги. Орликовскому показалось, что минула целая вечность.

— Мы вызвали вас, капитан, — заговорил наконец полковник, — чтобы разобраться с обстановкой в вашем училище. Доложит майор Фульда. Но мне хотелось бы вначале сказать несколько слов.

Взгляды полковника и Орликовского встретились, и капитан сразу все понял.

— …С сегодняшнего дня вы отстранены от должности заместителя начальника училища. В Хелм вернетесь, чтобы в течение трех дней сдать дела майору Мрузу.

Орликовскому показалось, что мир рухнул, что он погребен под его обломками. Чувствовал себя несчастным, не способным ни думать, ни защищаться. Удар был неожиданным. Фульда заговорил громче, и Орликовский как бы очнулся.

Майор Фульда стоял у стола и докладывал тихим, ровным голосом. Иногда, надев очки, заглядывал в записи. Затем, сняв их, всякий раз старательно укладывал в футляр. Капитан, словно загипнотизированный, не мог оторвать взгляда от этой никелированной плоской коробочки.

— …Прежде всего я, разумеется, решил поинтересоваться социальным составом курсантов, — докладывает Фульда, окидывая взглядом присутствующих. — Но отдел политико-воспитательной работы училища не располагал такими данными.

Орликовский отлично помнит, как майор попросил у него список личного состава.

— Сходите к кадровикам, — предложил он в ответ. — Они в курсе.

— А вы нет?

— Мы не занимаемся статистикой.

— Тогда хотя бы сориентируйте меня приблизительно.

— Вам лучше все-таки обратиться в отдел кадров. Мои данные могут быть неточными, — выкрутился Орликовский.

Теперь, слушая майора Фульду, он понимал, что легкомысленно отнесся к этим вопросам.

— В отделе кадров я получил следующую справку. — Фульда вынул листок бумаги, исписанный колонками цифр. — Вот, познакомьтесь, товарищи. — Он передал листок сидевшему ближе всех к нему офицеру. — Данные совпадают с отчетами, которые всех нас так беспокоили. Я просмотрел протоколы аттестационных комиссий…

Орликовский снова потерял нить выступления майора. Им всецело овладела одна мысль: «С училищем придется распрощаться. Столько проработал, и такой конец».

— …Несмотря на четкие указания Главного управления, в училище дошли до того, что рабочая и крестьянская молодежь составляет в некоторых батареях меньшинство. Капитан Орликовский объяснил это образовательным цензом, предъявляемым к кандидатам.

Услышав свою фамилию, Орликовский вздрогнул.

— И действительно, в годы санации пролетарскую молодежь не допускали в школы. Но Орликовский неправильно информировал меня. Это подтверждает хотя бы последний набор в училище. Среди кандидатов довольно много рабочей и крестьянской молодежи.

Майор начал листать записную книжку и, найдя нужную страничку, продолжал:

— Просматривая протоколы, я наткнулся еще на один факт, свидетельствующий, что капитан Орликовский не понимает всей важности проблемы. Так вот, оказывается, начальник учебного отдела предлагал капитану Орликовскому принимать в училище рабочую и крестьянскую молодежь, окончившую два класса гимназии, организовав для нее дополнительные занятия по общеобразовательным предметам. Но тот не поддержал его инициативу!

— Боялся, что не потянут… — простонал Орликовский и замолк.

Фульда кивнул.

— Да, товарищи. Эти слова как нельзя лучше характеризуют капитана Орликовского… Он боялся! Боялся всего. Он не верил ни в свои собственные силы, ни в силы молодежи. Боялся любого смелого шага!

Каждое слово Фульды било по Орликовскому. Он сознавал справедливость предъявленных ему обвинений. Сначала он думал, что майор сгущает краски, недоброжелательно относится к нему. Но теперь убедился, что тот очень объективен в изложении фактов.

Майор продолжал:

— Товарищи, я долго не мог соответствующим образом охарактеризовать деятельность отдела политико-воспитательной работы училища. Капитан Орликовский представил мне подготовленные со знанием дела подробные планы занятий, но им, однако, грош цена, поскольку они оторваны от жизни. Ничего боевого и живого в них нет… Не спорю, они могут служить примером добросовестного канцелярского труда, но не имеют ничего общего с революционной политработой.

Орликовский успокоился. В нем произошли какие-то странные перемены, появилось ощущение, будто бы его оперируют и под скальпелем хирурга обнаружилась скрытая до сих пор опухоль. Истина была горькой и неоспоримой. И у Орликовского впервые сформировалось четкое мнение о самом себе: «Завалил работу».

— Неумелая, шаблонная работа по политическому воспитанию на руку нашим врагам, — продолжал майор. — А ведь это работа особой важности, если учесть, что многие строевые офицеры служили в армии еще до войны.

…Майор Мруз не предполагал, что ему придется покинуть свою часть, которая находилась на передовой. Он привык к своей дивизии, и расставание будет нелегким. Перевод в училище сейчас, когда готовится наступление, — особенно некстати. К тому же несколько недель назад Мруз получил известие, что Эльжбета, самый близкий ему человек, погибла в Павяке.

— Еще несколько слов о политработниках… — Голос Фульды снова оживился. — Порой среди них есть люди, настроения которых лучше всего характеризует такой случай. В частной беседе со мной один из заместителей командиров дивизионов по политико-воспитательной работе высказал мнение, что в конечном счете соглашение с Лондоном будет достигнуто. Он пытался убедить меня, что все должно идти своим чередом. Посудите сами, товарищи, может ли человек с такими взглядами воспитывать офицеров народной армии? И поэтому я также вношу предложение немедленно отстранить от должности поручника… — Фульда заглянул в записную книжку, — Лиса.

Майор Мруз, глядя на Орликовского, думал: «Партия доверила ему такую работу, а он… Завтра же приму от него дела. Работа, бесспорно, интересная».

— Итак, капитан Орликовский проявил халатное отношение к своим обязанностям, отсутствие классового инстинкта. Вот два характерных примера. Одним из писарей политотдела капитан взял сына владельца крупнейшего пивоваренного завода в Люблине. Через руки этого человека проходила секретная переписка. А мне капитан Орликовский объяснил дело так: «Я не знал о его происхождении. А почерк у него очень красивый». Другим примером, — продолжает Фульда, — являются представления на очередное звание. Капитан Орликовский одобрил кандидатуру поручника Кшивули, известного на все училище пьяницы, придерживающегося реакционных взглядов. Полковник Ольчик указал ему на его неправильные действия…

Фульда заканчивает выступление, закрывает тетрадь и убирает очки.