Шестая батарея

Когда старшина кончил читать, Казуба сказал по этому поводу несколько слов. После него, также коротко, выступил Брыла. Когда раздалась команда «Приступить к занятиям!», Мешковский повел взвод на занятия по артиллерийской технике. По дороге познакомился со своим заместителем, курсантом Добжицким. Разговаривая с ним, обеспокоенно думал: «Как же я выдержу эти занятия? Глаза буквально слипаются».

В батарее остались только командир первого взвода Романов, Брыла и старшина. Романов отправился в офицерскую комнату. Зубиньский стоял посреди коридора, нерешительно поглядывая на хорунжего. Наконец подошел к нему с явным намерением поговорить.

— Товарищ подпоручник, вы недавно в нашем училище?

Брыле понравились слова «в нашем училище», он кивнул в знак согласия и в свою очередь спросил:

— Как вам служится?

Зубиньский отвел взгляд в сторону. Ответил не сразу, после некоторого раздумья:

— Вам, наверное, нетрудно понять, что для меня, старого солдата, здесь много нового. Но что особенно мне нравится, так это человеческое отношение офицера к младшему командиру…

Побеседовав еще немного, старший фейерверкер попросил разрешения приступить к своим обязанностям. Брыла вошел в офицерскую комнату.

Романов не слышал шагов вошедшего и скрипа двери. Он сидел за столом, опустив голову на руки. Перед ним лежал маленький треугольник письма. Он обернулся лишь тогда, когда Брыла уже стоял у него за спиной.

— А, это вы, — сказал он потухшим голосом.

— Письмо с родимой сторонки? Вот это действительно радость… — начал было Брыла, но вдруг осекся.

На лице Романова было написано совсем другое. Он тряхнул головой и тихо сказал:

— Нет, это не радость…

Брыла больше не спрашивал. Он почувствовал, что каждое новее слово еще больше разбередит душу офицера, и перевел разговор на другую тему. Начал расспрашивать об училище.

Романов, по-видимому, пытался прогнать грусть и попробовал даже улыбнуться.

— Училище хорошее…

— А наша батарея?

В глазах советского офицера промелькнула искорка живого интереса.

— Наша батарея? Будет образцовой…

— Правда, политическая работа в ней пока запущена.

Брыла ждал дальнейших пояснений, но Романов неожиданно спросил:

— А вы сами-то кто?

Вопрос застал Брылу врасплох. Он не понял, о чем его спрашивают. Романов, заметив это, пояснил:

— Ну, в политическом плане…

— Ах так… Вы же видите, что я заместитель командира батареи по политико-воспитательной работе.

Романову такое объяснение, видимо, мало что говорило.

— Это-то я знаю. А как вы стали замполитом?

— Я член Польской рабочей партии. До этого был комсомольцем. Теперь направлен на работу к вам.

— Вот и хорошо, — кивнул Романов. — Значит, вы были комсомольцем? — Он поглядел изучающе и протянул Брыле руку. Тот пожал ее, затем сел за стол напротив.

— Расскажите, что происходит в нашей батарее?

Романов забарабанил кончиками пальцев по крышке стола. Было видно, что он обдумывает ответ.

— Курсанты — орлы, — глянул он на Брылу и добавил: — Ребята вот такие! — Он поднял вверх большой палец, сжав остальные в кулак. — Но политически неграмотные. Может, среди них затесалась и контра…

— А каким был мой предшественник?

Романов безнадежно махнул рукой.

— А командир батареи? — допытывался Брыла.

— Учится, а на остальное у него не остается времени… Но он хороший парень, ничего не скажешь…

В это время дверь резко распахнулась и в комнату вошел советский офицер.

— Здравствуйте, — поздоровался он басом. Подошел к столу, бросил на него фуражку и планшет.

Брыла сразу же узнал его. Это был полковник Воронцов, которого вчера за обедом ему показывал Казуба.

Романов при виде полковника встал и почтительно козырнул. Хорунжий последовал его примеру. Воронцов поздоровался с каждым за руку. Затем вытащил стул почти на середину комнаты, уселся, потер правое колено.

— Беспокоит? — спросил Романов.

Тот, приглядываясь к Брыле, промолчал.

Воронцову давно уже перевалило за пятьдесят. Коротко подстриженные непокорные волосы сплошь посеребрила седина. Лицо энергичное, смуглое, но главное — живые, веселые глаза, делавшие его моложе своих лет. Он был в советской форме, на груди только одна награда — орден Ленина. Гимнастерка старательно заправлена, ремень застегнут на последнюю дырочку. На шее выделялась миллиметровая полоска белоснежного подворотничка. Собранные в гармошку сапоги, хотя и не были новыми, своим блеском свидетельствовали об аккуратности хозяина.

На какое-то время в комнате воцарилась тишина. Ее нарушил Романов.

— Это новый замполит, — сказал он, указывая на Брылу.

— Понятно, — буркнул Воронцов и с еще большим любопытством уставился на хорунжего. Наконец спросил: — А опыт политработы у тебя есть?

Романов снова опередил хорунжего:

— Он комсомолец…

Лицо Воронцова расплылось в улыбке.

— Во-от оно что! — сказал он, растягивая слова, и хлопнул рукой по ноге.

Через минуту они уже беседовали, как старые приятели. Воронцов обращался к ним на «ты», Брылу часто называл «сынок». Он интересовался его биографией, интересами и взглядами. Когда хорунжий высказал опасения, сможет ли он навести порядок в батарее, полковник протестующе махнул рукой.

— В любом деле самое трудное — это начало. Но ты справишься, — сказал он с уверенностью. — Ты коммунист, а не какой-то там Слот… Ну как его?..

— Слотницкий, — подсказал Романов.

— Вот-вот… Слотницкий. Этот Слотницкий, — продолжал Воронцов, — не понравился мне с самого начала. Черт его знает, как он стал замполитом. Беседовал с ним не раз. Меня аж злость брала. Бубнил все время одно и то же… «В батарее собрались одни реакционеры, — говорил, — настроены враждебно…» Вот и вся его политическая работа. А как-то спросил его, кто он, собственно, такой… Так он мне: «Демократ». Спрашиваю, как это понимать, а он плетет черт знает что… Сам в элементарных вещах не разбирался, как же он мог вести разъяснительную работу среди других? А знаешь, какую ошибку допустил Слотницкий? — продолжал полковник. — Принципиальную ошибку!

— У него их было достаточно, — буркнул Романов.

— Самая крупная его ошибка заключалась в том, что он рассматривал батарею как единое реакционное целое… Я обращал его внимание на это — он не понял. А ты, сынок, не имеешь права этого делать! Ты коммунист! Помни, в батарее сто человек. Что ни человек — то проблема. Есть враги, но есть и союзники. И ты должен уметь различать их. А Слотницкий не сумел!

Полковник обратился к Романову

— Взять, к примеру, Бжузку. Отличный парень. Образованный, способный, — каждое слово полковник чеканил, хлопая рукой по колену, — и в политическом плане нам близок. Только вот поработать бы с ним, растолковать ему, что к чему.

Из коридора донесся голос дневального, объявлявшего перерыв. Воронцов встал, взял фуражку и планшет.

— В этом-то как раз и заключается твоя работа, — сказал он на прощание. — Действуй так, как учили тебя в комсомоле, и работа наверняка пойдет. Ну, пока.

Когда дверь за полковником закрылась, Романов поглядел на хорунжего.

— Замечательный человек, — сказал он.

III

Романов отправился к дежурному по училищу. Брыла остался один. Он уселся у окна и уставился на синеющую вдали линию горизонта. Задумавшись, не заметил, как вошел дневальный.

— Товарищ хорунжий! Вас вызывает заместитель командира дивизиона по политико-воспитательной работе поручник Лис! — чеканя каждое слово, доложил курсант.

«Черт побери! Совсем забыл, — подумал Брыла. — Ведь я должен был явиться к нему. Нехорошо получилось».

Лис был хилым блондином, на лице его застыло неприятное, ироническое выражение. Хотя он одевался с иголочки и следил за своей выправкой, был похож на гражданского человека, впервые в жизни надевшего военную форму. Поручник сидел за столом, вытянув ноги. Когда Брыла обратился к нему, встал и, как положено по уставу, принял рапорт. Затем указал рукой на стул.